Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 17. Лурд
— Ну как, мой друг? Как? — заикаясь, повторял Виньерон.
Не отвечая, г-жа Виньерон указала жестом на неподвижную г-жу Шез; голова старухи упала на подушку, руки ее свело. Лицо посинело, рот был широко раскрыт, как при последнем издыхании.
Пьер нагнулся над ней.
— Она умерла, — сказал он вполголоса.
Умерла! Это слово гулко отдалось в прибранной комнате, где царило тяжелое молчание. Пораженные супруги растерянно смотрели друг на друга. Итак, конец? Тетка умерла раньше Гюстава, мальчик получит в наследство пятьсот тысяч франков. Сколько раз они мечтали об этом, а теперь, когда их желание осуществилось, они были словно оглушены! Сколько раз они приходили в отчаяние, боясь, что несчастный ребенок скончается раньше тетки! Умерла, бог мой! Разве они в этом виноваты? Разве они действительно молили об этом святую деву? Она была так милостива к ним, что они дрожали от страха, не решаясь высказать малейшее пожелание, — им казалось, что святая дева немедленно его исполнит. Уже в кончине начальника отделения, умершего так внезапно и словно специально, чтобы уступить Виньерону место, они узнали всемогущий перст лурдской богоматери. Неужели она снова одарила их, подслушав подсознательные мечты, их невысказанное желание? Между тем они никому не желали смерти, они были честные люди, неспособные на дурные поступки, любили своих родных, ходили в церковь, исповедовались, причащались, как все, не делая этого напоказ. Их помыслы о пятистах тысячах франков, размышления о сыне, который мог умереть первым, о том, как было бы неприятно, если бы наследство перешло к другому, менее достойному племяннику, — все это было скрыто глубоко в их душе, наивно и вполне естественно! Конечно, они думали об этом и перед Гротом, но разве святая дева не обладает высшей мудростью и не знает лучше нас, что нужно для благополучия живых и мертвых?
И г-жа Виньерон разразилась искренними рыданиями, оплакивая сестру, которую она обожала.
— Ах, господин аббат, я видела, как она угасла, она скончалась на моих глазах. Какое несчастье, что вы не пришли раньше и не приняли ее душу!.. Она умерла без священника, ваше присутствие так умиротворило бы ее.
С глазами, полными слез, поддаваясь умилению, г-н Виньерон стал утешать жену:
— Твоя сестра была святая, она причащалась еще вчера утром, и ты можешь быть спокойна, душа ее теперь на небе… Конечно, если бы господин аббат пришел вовремя, это доставило бы ей удовольствие… Но что поделаешь? Смерть была так внезапна. Я тотчас же побежал за господином аббатом, нам не в чем себя упрекнуть…
И, обратившись к Пьеру, он продолжал:
— Чрезмерное благочестие, несомненно, ускорило ее кончину, господин аббат. Вчера в Гроте у нее был сильный приступ удушья, серьезное предупреждение. Но, несмотря на усталость, она непременно хотела идти с процессией. Я думал, она далеко не уйдет. Но из осторожности я ничего не решился ей сказать, она бы испугалась.
Пьер тихо преклонил колена и прочел положенные молитвы с тем чисто человеческим волнением перед лицом вечной жизни и вечной смерти, которое заменяло ему веру. Несколько минут он оставался на коленях; до него донеслось перешептывание супругов.
А забытый всеми маленький Гюстав по-прежнему лежал на диване в неубранной комнате. Он потерял терпение, стал плакать и звать:
— Мама! Мама! Мама!
Наконец г-жа Виньерон пошла его успокоить. Вдруг ей пришла в голову мысль принести его на руках, чтобы он в последний раз поцеловал бедную тетю. Сперва Гюстав отбивался, не хотел, плакал. Г-ну Виньерону пришлось вмешаться и пристыдить его. Как! Ведь он ничего не боится и, как взрослый, мужественно переносит боль! А бедная тетя, такая милая, до последней минуты, наверное, думала о нем.
— Дай мне его, — сказал г-н Виньерон жене, — он будет умником.
Гюстав повис на шее отца. Он был в одной рубашке и дрожал всем своим жалким, золотушным телом. Чудотворная вода бассейна не только не исцелила, а, наоборот, казалось, разбередила рану на пояснице, и его иссохшая больная нога висела как плеть.
— Поцелуй ее, — сказал Виньерон.
Мальчик наклонился и поцеловал покойницу в лоб. Не смерть волновала его и вызывала протест. Гюстав со спокойным любопытством разглядывал умершую. Он не любил свою тетку, он слишком долго страдал из-за нее. Его рассудок и восприятия обострились в связи с болезнью, мысли его были совсем не детскими, и они душили его. Гюстав хорошо понимал, что он еще ребенок, что детям не следует заглядывать в душу взрослых.
Отец сел в сторонке, продолжая держать сына на коленях, а мать закрыла окно и зажгла свечи в двух подсвечниках, стоявших на камине.
— Ах, голубчик, — прошептал г-н Виньерон, чувствуя потребность говорить, — какая жестокая утрата для всех нас! Наша поездка испорчена, сегодня последний день, после обеда мы уезжаем… А святая дева была так добра…
Сын удивленно, с бесконечной грустью и упреком посмотрел на него, и отец спохватился:
— Конечно, я знаю, она еще полностью не исцелила тебя. Только не надо сомневаться в ее благосклонности… Она любит нас, осыпает милостями; разумеется, она исцелит и тебя, ей оставалось одарить нас только этой последней благодатью.
Госпожа Виньерон, услышав слова мужа, подошла к ним.
— Какое было бы счастье вернуться в Париж здоровыми всем троим! Никогда человек не получает полного удовлетворения!
— Послушай-ка, — заметил вдруг г-н Виньерон, — я не могу поехать с вами сегодня, мне придется выполнить кое-какие формальности. Только бы обратный билет был действителен до завтра!
Оба уже успели прийти в себя после ужасного потрясения; им стало легче; несмотря на свою любовь к г-же Шез, они уже забывали о ней и спешили уехать из Лурда, как будто главная цель их поездки была достигнута. Они испытывали неосознанную, но не выходящую из рамок приличия радость.
— Сколько мне предстоит беготни в Париже! — продолжал г-н Виньерон. — А я так жаждал покоя!.. Ну ничего, мне осталось пробыть в министерстве до отставки еще три года, тем более что теперь я уверен в отставке начальника отдела… Зато после уж я попользуюсь немного жизнью. Раз у нас теперь будут деньги, я куплю на своей родине имение Бильот, замечательный земельный участок, о котором я так давно мечтал. И ручаюсь вам, не стану портить себе кровь, буду жить там мирно среди лошадей, собак и цветов!
Маленький Гюстав дрожал на коленях у отца всем своим жалким телом недоноска, в задравшейся рубашонке, обнажавшей худобу этого умирающего ребенка. Заметив, что отец забыл о нем, весь отдавшись осуществившейся наконец мечте о богатой жизни, мальчик посмотрел на него с загадочной улыбкой, в которой сквозили и грусть и лукавство.
— Хорошо, папа, а как же я?
Господин Виньерон, очнувшись, заволновался; сначала он как будто даже не понял сына.
— Ты, малыш?.. Ты будешь с нами, черт возьми!..
Но Гюстав продолжал пристально глядеть на него, улыбаясь тонкими губами.
— А, ты так думаешь?
— Конечно, я уверен в этом!.. Ты будешь с нами, нам так хорошо будет вместе…
Виньерону стало не по себе, он не находил нужных слов и весь оцепенел, когда мальчик с философским и презрительным видом пожал узенькими плечиками.
— Ах нет!.. Я умру.
Отец с ужасом прочел в проницательном взгляде сына, в старческом взгляде ребенка, научившегося все понимать, что мальчику знакомы самые отвратительные стороны жизни, потому что он испытал это на себе. Мучительней всего была для отца внезапно вспыхнувшая уверенность в том, что мальчик всегда проникал в глубь его души, угадывая даже то, в чем он боялся самому себе сознаться. Он вспомнил, как с самой колыбели глаза маленького больного были устремлены на него; этот взгляд, обостренный болезнью, наделенный силой необыкновенного прозрения, обшаривал все закоулки его души, где скрывались бессознательные мысли. И как это ни странно, теперь Виньерон невольно читал в глазах сына то, в чем никогда не признавался даже самому себе. Перед ним раскрылась вся его жизнь — вечная жадность, досада, что у него такой хилый отпрыск, беспокойство, что наследство г-жи Шез зависит от столь ненадежного существа, страстное желание, чтобы она поскорее умерла, пока еще жив сын. Ведь это был вопрос дней: кто умрет первым? Конец неотвратим для обоих; мальчика также подстерегает смерть, и тогда отец прикарманит все деньги, и ему обеспечена долгая беззаботная старость. И весь этот ужас был так очевиден, его так ясно выражали умные, печальные и улыбающиеся глаза обреченного ребенка, что на минуту и сыну и отцу показалось, что они громко говорят об этом.
Но Виньерон опомнился и, отвернувшись, стал горячо возражать:
— Как! Ты умрешь?.. Что еще за фантазия? Какая глупость!
Госпожа Виньерон опять заплакала.
— Гадкий мальчик, как ты можешь нас огорчать именно сейчас, когда мы оплакиваем такую тяжелую утрату!
