Галерея женщин - Теодор Драйзер
Первую и единственную работу Альбертине удалось найти на фабрике по производству бумажных коробок. Но девушка была столь привлекательна и непохожа на других – очень привлекательна и очень непохожа, как мне нетрудно было себе представить, – что через неделю, хотя ей было всего четырнадцать и она только-только освоила искусство склеивания коробок, управляющий, а потом и сам хозяин фабрики, делая обход, заметили ее и остановились с ней поговорить. Сколько ей лет? Где она живет? Где работает отец? А однажды пятидесятипятилетний хозяин фабрики, немец с диктаторскими замашками, хотя по отношению к ней не очень суровый, поинтересовался, разбирается ли она в бухгалтерии.
Она не разбиралась.
И все-таки, взвесив все «за» и «против», он тут же объявил, что будет неплохо, если она пойдет в контору и попросит кого-нибудь ей показать, как вести счета, хотя бы в одной бухгалтерской книге. В отделе требуется помощник. Потом, как рассказывала Альбертина, когда она заняла свое новое рабочее место, ее пожилой наниматель зашел к ней и они обменялись несколькими словами. Как у нее идут дела? Довольна ли она работой? (Ни слова об ошибках, которые она наверняка сделала.) А однажды, проходя мимо нее в общем зале, он остановился и выразил надежду, что новой работой она по-прежнему довольна. Она ответила, что да, довольна, после чего он спросил, не хочет ли она в воскресенье прокатиться с ним на машине за город. (Начальник был вдовцом, жена умерла три года назад.)
– Но мысль об отце – что он сделает, если узнает, – а также возраст и положение моего кавалера наводили на меня благоговейный трепет и даже страх, – объяснила мне Альбертина. – Вероятно, он так или иначе заметил мое волнение, коснулся моей руки, словно хотел успокоить, сказал, что не такой уж он плохой, хоть и мой наниматель, и мы поговорим об этом в другой раз. После этого случая он без конца оказывал мне знаки внимания и наконец сделал предложение.
– Так почему же ты за него не вышла? – спросил я.
– Потому что тогда я была романтичнее, чем сейчас. Любой человек старше пятидесяти казался мне очень старым, невозможным, похожим на отца. – Она рассмеялась. – Но все равно он мне немного нравился, или, может, было его немного жаль. Правда, я тогда грезила о каком-нибудь молодом человеке или о молодых людях вообще.
Между тем, рассказывала Альбертина, примерно в это же время на сцене появился человек, которому три года спустя было суждено стать ее мужем. И каким мужем! Поскольку я знал его довольно хорошо, могу его описать. Невысокий – то есть не выше ее, – смуглый, красивый, гибкий, предупредительный, физически крепкий, с непринужденными, естественными, доброжелательными и обезоруживающими манерами, однако в то же время легко и быстро становившийся то холодным, то скрытным, то нежным и участливым, в зависимости от финансовых или других важных на тот момент обстоятельств. Должен сказать, что такого изворотливого, аморального и эгоистичного ума я больше ни у кого не встречал. Неудивительно, что в избранной им сфере деятельности – относящейся к меблировке и оформлению жилищ на широкую ногу, а также к предметам искусства стоимостью в несколько миллионов – он разбогател, и в Америке его заведение стало считаться самым выдающимся и исключительным в своем роде. «Спроектировано», или «меблировано», или «оформлено» Миллертоном! Каким высоким качеством было отмечено все, связанное с этим именем! А какие буквы красовались в резном овале из роз над дверью его салонов в верхней Пятой авеню! Снаружи это здание не было похоже на магазин, скорее на частную резиденцию, на фасаде которой располагались два высоких, узких арочных окна, украшенных плотными шторами, а внутри бродили тени и жила гармония. Самого Миллертона посетители видели редко – только его коллег и помощников.
Но так было через много лет после того, как Альбертина увидела его впервые, и почти пятнадцать лет после того, как с ним познакомился я.
– Когда я в первый раз увидела Фила, – однажды призналась мне Альбертина, – он, стоя на коленях, раскладывал галстуки, носки и перчатки в витрине галантерейного магазина в Джерси-Сити. Но, уверяю вас, он был не слишком увлечен художественной стороной дела, потому что время от времени «выразительно поглядывал» на проходящих девушек!
Присутствовавший при этом Миллертон, услышав ее слова, откликнулся:
– Только один раз, дорогая, и только на тебя.
– Да? Неужели? – последовала сдержанная реакция Альбертины.
И все же именно таким он был в тот первый раз, если верить Альбертине, – долговязый паренек, оформляющий витрину за щедрое вознаграждение, двадцать пять долларов в неделю. Иногда она могла его видеть между семью и восьмью утра по дороге на фабрику или между пятью и шестью вечера по дороге домой. Немного волнуясь из-за заигрываний своего престарелого начальника и из-за положения дел в семье, ибо ситуация дома была, безусловно, плачевной, Альбертина никак не соотносила себя с Миллертоном и бросаемыми в ее сторону взглядами. По ее словам, она в основном думала о матери, которую очень любила, и, по причине неразрывности связи, также и об отце, который лентяйничал, пил, а случалось, грозил матери побоями. Не раз Альбертине приходилось вмешиваться, обещая пожаловаться в полицию или в отцовский профсоюз. Что касается братьев и сестер, то было похоже, что они растут всего лишь для того, чтобы их отправили в ту же фабричную среду, которая досталась ей. Поэтому вполне естественно, что пожилой фабрикант с намеками на легкую, обеспеченную жизнь, если она согласится на его предложение, выглядел как солидная, хоть и безрадостная перспектива, и тут
