Кальман Миксат - Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Но вот на востоке цвет неба начал меняться; и когда кавалькада достигла Петрахо, небосвод засветлел на горизонте. Предутренний ветер словно отогнул темную пелену у края неба. Как брызги пламени, полились розовато-белые блики. Какое-то возвышенное чувство охватывало душу. Казалось, рассвет набрасывал на небо волшебную белую скатерть, на которой вскоре засверкает золотое блюдо — солнце.
— Светает, — произнес вице-губернатор.
— Скорее! Надо спешить! — нетерпеливо торопил Фаи. Всадники пришпорили коней, старались не отставать и повозки. Так мчались они, попеременно обгоняя друг друга.
Между тем становилось все светлее. Наконец из-за деревьев показалась баронская усадьба.
— Вот он и сам! Смотрите, идет! — восторженно закричал вдруг Бернат.
Через зеленеющие всходы пшеницы, на которых еще лежали белые и плотные, как паста, пары тумана, бежал к ним навстречу человек в господском платье. Он бежал, спотыкаясь о комья земли, не разбирая, где межи, а где посевы.
— Кто это? — спросил вице-губернатор.
— Это Бутлер! Ей-богу, Бутлер.
Бернат привстал в бричке и начал махать платком.
— Ну и здорово! — прошептал вице-губернатор и облегченно вздохнул. — Deo gratias![87] Он очень был доволен, что теперь ему уже не придется вмешиваться в эту историю.
Да, это был действительно граф Бутлер. Но в каком он был виде, бедняга! В лице ни кровинки, взъерошенный, без шляпы, дрожавший всем телом.
Господа соскочили с повозок; сам вице-губернатор поспешил графу навстречу, еще издали крича по-латыни (чтобы челядь не могла его понять):
— Consummast ine matrimonium, domine frater?[88]
В усталых глазах молодого человека вспыхнули огоньки ненависти.
— Non, domine vicecomes, nес corpus tetigi,[89] — ответил он глухим голосом.
— Да воздадут небеса хвалу господу! — благодарно вскинув глаза к небу, проговорил Иштван Фаи. Он до того волновался, что не мог сойти на землю и сидел в повозке неподвижно, словно истукан, глядя прямо перед собой застывшим взглядом.
— Все в порядке! — объявил вице-губернатор, удовлетворенно взмахнув при этом рукой, словно отбрасывая в сторону ненужные документы. — Ничего страшного не произошло. Не-начатый апельсин — все равно что целый, и, пока в него не вонзились чьи-нибудь зубы, его даже грек примет обратно. Такой брак святой суд каноников расторгнет по первому заявлению. Вся история не стоит и выеденного яйца! Ничего еще не потеряно, разве что твоя шляпа, граф Янош. Садись-ка в мою бричку, рядом с Жигой, здесь и твой названый отец… Но что такое, что с вами, дядюшка Пишта? — испуганно воскликнул вице-губернатор, взглянув на Фаи. — На вашем платье кровь!
— Ага! Так вот в чем дело! — радостно вскричал Фаи, как человек, сделавший важное открытие. — Так вот отчего я так ослаб, черт побери! Ну конечно, теперь я понимаю! Ночью я ставил себе пиявки и в спешке плохо залепил ранки трутом. Найдите поскорей немного трута.
В те времена каждый порядочный человек имел при себе трут. Отправляясь в путь, люди непременно брали с собой кремень, трут и огниво, ключ от своего заветного сундучка и стальной перочинный ножик. Господин Фаи быстро привел себя в порядок, а вице-губернатор тем временем отдал приказ о возвращении. Брахиум потерял теперь всякий смысл, ибо господин граф, которого он, вице-губернатор, готов был спасти хоть из самого ада (почтенный господин любил громкие слова — разумеется, если они не налагали никаких обязательств), был на свободе, о чем по возвращении надлежит составить официальный протокол, так как заранее можно предвидеть, что мирное разрешение этого инцидента невозможно.
Прежде чем сесть в экипаж, Бутлер попросил у вице-губернатора конного гонца, с которым мог бы отправить письмо.
Сирмаи подозвал одного из гусар, и Бутлер вручил ему увесистый конверт, на котором стоял такой адрес: «Письмо предназначается достойной и благородной Пирошке Хорват, моей любимой нареченной, в Борноце».
— Когда это ты написал? — спросил Фаи.
— Ночью.
— Там, под замком?
— Там.
— Так, значит, вы не были вместе? — продолжал он допрашивать.
— Нет, были.
— Да не отвечай так лаконично, — словно тебе в аптеке слова отмеривают. Рассказывай-ка все по порядку.
У Бутлера, как у любого другого человека, который оказался бы на его месте, голова шла кругом от всего происшедшего, и он начал изложение от Адама и Евы: как они приехали к Дёри, как тот старался напоить их и т. д., и т. д.
— Ну, вся эта история нам уже в основном известна, подробно поговорим позднее. А сейчас расскажи о том, что с тобой произошло после свадьбы.
— Все шло так, как и было ими задумано. Подкупленные и хорошо выучившие свою роль слуги внезапно исчезли, и я остался один, запертый в так называемой канцелярии, что на первом этаже. Через некоторое время слуга принес мне ужин и постель. Я схватил его за горло и хотел задушить мерзавца — в этой комедии он играл роль свидетеля, — но увидел, что за дверью стоит вооруженная стража: значит, на бегство все равно не было надежды.
— Тебе не известны их имена? — поинтересовался Сирмаи.
— Нет.
— Дальше!
— Когда негодяй убрался, я вновь взялся за письмо. Забыл вам сказать, что сразу же после идиотской церемонии я сел писать Пирошке. Это отняло у меня несколько часов, приблизительно до половины одиннадцатого, и я излил в письме все, что наболело. Но человеческая печаль подобна бездонной бочке. С горя я совсем потерял голову и повалился в кресло. Я пребывал в полусне, в полубреду. Глаза мои были открыты, но я ничего не видел. Сознание помутилось, хоть я и отдавал себе отчет во всем происходившем. Вдруг я почувствовал, что поднимаюсь в воздух, но в тогдашнем моем состоянии это не показалось мне странным. И я только тогда совершенно пришел в себя, когда услышал рядом с собой плач. Я вскочил и был поражен картиной, открывшейся моему взору. Комната освещалась двумя свечами, стоявшими на ночном столике, покрытом белым тюлем; баронесса лежала ничком на разобранной постели и горько плакала. Видение это или сон? Разве в этой комнате я заснул? Ведь там свечи горели на письменном столе и не было такой постели. Постепенно я начал прозревать: это не моя комната, меня подняли сюда с помощью какого-то механизма — это заключительная сцена разыгранной ими комедии.
— Ах, сукины дети, — прищелкнул языком вице-губернатор. — Занятная ситуация! И что же ты сделал с девушкой?
— Ничего. Даже не взглянул на нее.
— Постой, она была раздета или как?..
— Нет, лежала в платье и плакала, уткнувшись лицом в подушку.
— А хороша она, кхе-хе? Когда я видел ее в последний раз, она была еще нераспустившимся бутоном.
— Довольно миловидная, — ответил Жига Бернат.
— Ну, граф Янош, и чертовски же холодная кровь течет в твоих жилах!
— Добрая ирландская кровь, — вмешался в разговор Иштван Фаи. — Бутлеры происходят из Ирландии. Когда-то их вскармливали козы. — Старик Фаи любил этой шуткой поддразнивать своего названого сына.
— И девушка тоже не старалась заговорить с тобой? — допытывался вице-губернатор, который был весьма охоч до чужих тайн, если это не влекло за собой никаких последствий.
— По-моему, она дважды обращалась ко мне, заламывала руки и, признаюсь, поистине тронула меня, если только ее поведение не было хорошо продуманной игрой. «Простите меня, — лепетала она, — простите! Меня заставили! Все это помимо моей воли…» Я отвернулся от нее и крикнул: «Никогда, сударыня, не обращайтесь ко мне, я вас не знаю, я даже голоса вашего не хочу слышать, никогда, никогда!» Всю ночь я простоял у окна, глядя наружу. Попробовал было выломать решетку…
— Хороша брачная ночка, скажу я вам! — покачал головой Сирмаи.
— Значит, тебе удалось выломать железные прутья решетки? — спросил Фаи.
— Это оказалось мне не по силам.
— Тогда как же ты все-таки смог убежать?
— Очень просто. На рассвете дверь открылась, и на цыпочках вошел седой камердинер, которого я раньше не видывал в доме Дёри. Он спросил, можно ли взять почистить платье. «Вы же видите, что я одет», — ответил я. За ним в дверь просунула голову смазливенькая горничная: «Ее сиятельство графиня прикажет подать завтрак в постель?» Тут мне стало совершенно ясно, зачем понадобилось поднимать меня на второй этаж: только для того, чтобы эти два новых «свидетеля» застали нас вместе. Хитрый же план составила эта старая лиса! Я догадался, что роль моя, очевидно, на том и заканчивается и я свободен. Я вышел через открытую дверь, миновал столовую и спустился во двор. Ворота тоже были распахнуты настежь, и я, как был, с непокрытой головой, без оглядки бросился вон.
— На твоем месте я малость пощипал бы хоть горничную, — надо ж было как-то отомстить за невесту, которую тебе силком навязали, — сказал Сирмаи. — Месть, как известно, всегда сладка, а в такой форме особенно!
