Нацумэ Сосэки - Ваш покорный слуга кот
Так размышлял я и восхищался ходом своих мыслей. Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.
– Сэнсэй.
Хозяин твердил нудным тоном все одно и то же: «Не знаю, как с тобой быть…» Когда его окликнули, он обернулся. Он взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин, не двигаясь с места, сказал:
– Входи же.
– У вас, кажется, гость, — все еще оставаясь за фусума, заметил Кангэцу-кун.
– Ничего, заходи.
– Я, собственно, пришел за вами…
– Куда? Опять в Акасака? Нет, уволь. В прошлый раз ты затаскал меня до того, что у меня ноги одеревенели.
– На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.
– На какую там еще прогулку? Да входи же ты.
– Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.
– На что это тебе? Иди сюда.
Кангэцу-кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.
– Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?
– Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.
– Еще чего!
– Деревья в зоопарке, — объяснил Кангэцу, — кажутся в это время джунглями, становится жутко.
– Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.
– Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.
– А зачем все это ощущать?
– А вот когда все это ощущаешь, вдруг заревут тигры!
– Так уж и заревут по твоему приказанию?
– Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими…[178]
– Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?
– Кажется, так говорят, когда бывает страшно.
– Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?
– И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.
– Да, это ужасно страшно.
– Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.
– Право, не знаю, стоит ли… — Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.
Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:
– Сэнсэй, как же мне быть?
Кангэцу-кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.
Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.
– Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.
– Что вы! Я не хочу.
– Почему? — изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.
– Не хочу, и все. — Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».
– Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.
– А я вот не хочу! — сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.
– Нечего тут стесняться, — сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.
– Ах, что вы делаете! — воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.
– Ну вот, что ты сделала? — сказала хозяйка.
– Ах, что я наделала! — воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.
Кангэцу-кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:
– О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?
– Женщины клеили. Правда, хорошо?
– Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?
– Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить
замуж.
– Скажите пожалуйста! — сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. — Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.
– Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.
– Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.
– Да, да, конечно, — осторожно поддакнул хозяин.
Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал:
– Что, уже уходишь?
Уныло волоча ноги, обутые в гэта, Буэмон поплелся за ворота. Бедняга, если он ни в ком не найдет сочувствия, то наверняка напишет предсмертные стихи и бросится в водопад Кэгон. И все потому, что барышня Канэда задирает нос и модничает. Пусть Буэмон-кун после смерти станет привидением и придушит ее. Если такая вертихвостка исчезнет с лица земли, мужчинам не будет никакого урона. А Кангэцу-кун пусть женится на более достойной девушке.
– Сэнсэй, это ваш ученик?
– Угу…
– Какая громадная голова. Он способный?
– Не очень, если принять во внимание величину черепа. Задает иногда нелепые вопросы. Как-то поставил меня в дурацкое положение, спросив, как будет по-японски «Колумб».
– Наверное, он задает эти лишние вопросы из-за величины головы. А что вы ему ответили, сэнсэй?
– Что? Да так, перевел кое-как.
– Но все же перевели? Это здорово!
– Надо переводить все, что спрашивают, иначе ученики перестанут доверять.
– Смотрите, сэнсэй, вы стали дипломатом! Но он какой-то грустный, прямо не верится, чтобы он мог вас поставить в тупик.
– А, сегодня-то он шелковый. Дурак он.
– Да что с ним? По правде говоря, мне даже жалко его стало. Что он натворил?
– Глупость. Отправил любовное письмо дочери Канэда.
– А! Эта огромная голова? Ну и храбрецы эти нынешние гимназисты! Я просто ушам не верю!
– Тебе это, наверное, неприятно…
– Что вы, почему же неприятно? Наоборот, интересно. Пусть посылают сколько угодно любовных писем.
– Ну, раз тебе все равно…
– Конечно, все равно. Какое мне дело? Но все-таки странно, как эта громадная голова могла послать любовное письмо.
– Да… Это была, собственно, шутка. Девица модничает, задирает нос, вот они втроем и решили подшутить…
– Втроем написали барышне Канэда одно письмо? Это уже совсем дико. Все равно что есть втроем одну порцию бифштекса.
– Здесь было разделение труда. Один написал текст. Другой письмо отправил. Третий подписался. Вот этот тип, что был здесь, подписал письмо своим именем. Он, конечно, самый большой дурак из всех троих. Вдобавок он говорит, что даже не знает дочь Канэда. Непонятно, как он мог решиться на такую глупость…
– Да, такого давно не случалось. Подумать только, эта гигантская голова посылает письмо женщине! Интересно ведь, правда?
– Как бы здесь чего не вышло…
– А что тут может выйти? Ведь девица-то Канэда!
– Но ведь у тебя, кажется, какие-то намерения…
– При чем здесь мои намерения? Речь-то идет не обо мне, а о Канэда! Мне какое дело?
– Тебе, может быть, и нет дела…
– Ничего, с Канэда тоже ничего не случится.
– Ладно, оставим это. Ну так вот, он вдруг почувствовал угрызения совести и в растрепанных чувствах явился ко мне просить совета.
– Так вот почему он был такой грустный! Видимо, он робкий юноша. Вы подбодрили его?
– Больше всего он боится, что его исключат из гимназии.
– За что же его исключать?
– За безнравственный поступок, как он сам это называет.
– Что вы? При чем здесь безнравственность? Ничего в этом нет безнравственного. Я уверен, что девица всем показывает это письмо и считает для себя за честь…
– Ну, это уж ты слишком.
– Как бы то ни было, мне его жаль. Даже если его поступок дурен, все равно нельзя позволять ему так мучиться, ведь это может его убить. Голова у него такая громадная, но лицо неплохое. И у него очень мило дергается нос.
– Ты, как Мэйтэй, говоришь легкомысленные вещи.
– Ну что вы! Просто таковы современные нравы. А вы, сэнсэй, придерживаетесь старых взглядов и подходите ко всему слишком строго.
