Пассажир «Полярной лилии» - Жорж Сименон
Высокопоставленные лица ежегодно встречали его и приглашали к себе. Разумеется, не как друга дома, а когда устраивали прием. Он забавлял их. Он был веселым, остроумным собеседником с неизменной иронической улыбкой на холеном розовом лице.
К нему обращались с небольшими просьбами, поскольку он знал всех и мог познакомить людей, когда возникала в этом необходимость.
Однако последнее время уже в Европе он чувствовал, что выбился из сил. Нет, он не ощущал усталости. Сердце работало нормально, печень была почти в норме. Сам он пребывал в хорошем тонусе, не страдал отсутствием аппетита.
И все-таки он ощущал что-то вроде приближения старости. Он, всю свою жизнь стремившийся к одиночеству, теперь почти тяготился им. Он засиживался в барах до закрытия, шел в любую компанию и возвращался к себе только когда уже некуда было деться.
Теперь случалось, что он с завистью поглядывал на парочки. Он оборачивался им вслед, не потому что они были влюблены, а потому что их было двое.
Он также засматривался на детей, подростков, девушек…
Хватит! Не стоит об этом думать. Он вернулся к себе в отель. Нужно следить за походкой, улыбкой. Здесь за ним тоже наблюдали.
Бесспорно одно — этим враждебным отношением к себе он обязан Альфреду Мужену. Почему? А впрочем, к чему вопросы? Мужен ненавидит его, это очевидно, ненавидит, потому что они такие разные…
Разве мадам Руа не была с ним менее приветлива, чем раньше?
«Опасно, — повторял он. — И если я начну волноваться…»
Неужели он способен обращать внимание на то, как держит себя хозяйка крохотной гостиницы на Таити?
Ему было необходимо почувствовать себя совершенно раскованным. «Действуйте быстрее», — советовал Мак-Лин, а он, бестия, знал толк в подобных делах.
И обедая в уголке сада, он неожиданно улыбнулся — вспомнил бывшего жокея.
«Не так он глуп, этот пройдоха, — подумал он. — Боится, как бы я не стрельнул у него немного денег. А ему не хочется мне отказывать. Хотя откажет наверняка. Потому-то он и советовал действовать побыстрее».
Он провалялся в постели почти весь день. Спал мало, скорее находился в полусне — за закрытыми веками в золотом свете проплывали неясные образы.
Его неотступно преследовало ощущение, что судьба оказалась несправедливой к нему. Он никогда не требовал от жизни многого. Что необходимо? Чтобы его окружала неизменная, радующая взор обстановка — антураж роскошных отелей, по сути ставших для него домом. Вкусные запахи утреннего завтрака — на балконе, почти всегда с видом на море или на Елисейские поля. Долгий тщательный утренний туалет, как у хорошенькой женщины. Ванна, ледяной душ, жесткая волосяная рукавица для массажа, гостиничный парикмахер, приходивший причесывать его в номер…
Лифт в прохладный холл, улыбки персонала, сигара, которую он раскуривал, прекрасно чувствуя себя свежевыбритым, в костюме отличного покроя; прогулка в лечебных целях перед первым стаканом виски в баре, где все его знают.
У него не было своей машины. Он водил только взятые напрокат. Ему и не хотелось заводить свою. Затем обед в хорошем ресторане, куда его почти всегда приглашали, коньяк и сигара. Потом послеполуденный отдых.
Окружавшие его люди — соседи по этажу, те, с кем он обедал или играл по вечерам, воротили миллионами франков, фунтов стерлингов или долларов, жили на широкую ногу, но он им не завидовал, он был доволен своей судьбой, вполне удовлетворен существованием, которое он создал себе в тени этих людей.
Ему всегда радовались, как радовался он сам, встретив того или иного бармена или метрдотеля.
— Уже в Каннах, майор?.. В этом году здесь восхитительно…
Зачем он отправился на Таити? И почему Ренэ Марешалю именно сейчас потребовалось проехаться вдоль архипелага на шхуне?
А ведь все могло пройти безо всяких осложнений. Будь судьба к нему чуть более благосклонной, и он уже отошел бы от дел, заботясь лишь о том, чтобы достойно провести остаток своих дней.
Он тщательно оделся, перекусил в саду, где насекомые вились вокруг фонарей. Ему захотелось выпить шартреза, и он не стал отказывать себе в удовольствии. Неужели мадам Руа и в самом деле опасается за свои доходы?
В девять он встретился с Жоржем Вейлем в «Английском баре», и Мак-Лин одобряюще улыбнулся ему.
«Яхт-клуб» представлял собой неказистое сооружение на сваях. Там уже находилось человек двадцать, они пили кофе или потягивали ликер, и Вейль представил майора нескольким столикам.
— Майор Оуэн…
Большинство лиц он уже видел раньше, но почти все женщины были незнакомы — они не ходили в «Моану» и в бары. Некоторые из них были молодые и хорошенькие.
— Что будете пить, майор?
И все-таки обстановка выглядела бедной. Бедной не в прямом смысле слова, но какой-то любительской, что ли. Конечно, эти люди, затерянные на одном из островов Тихого океана, хотели создать себе иллюзию роскошной жизни. И хотя здесь не царило такое запустение, как в «Колониальном клубе», обстановка все же казалась достаточно убогой, и майору почудилось, что он иронически взирает на самого себя, очутившегося в подобных декорациях.
Тем хуже. Мак ему ясно сказал: нужно торопиться. И потягивая старый коньяк, он привычным профессиональным взглядом смерил всех присутствующих. Он улыбался светской улыбкой.
— У нас тут очень сильные игроки в бридж, — с гордостью сообщил Вейль.
Он не стал спрашивать, какие у них ставки.
— Если хотите, организуем партию…
Он кивнул, по-прежнему улыбаясь. Принесли карты. У него спросили:
— Сколько вы ставите, майор?
— Как и вы…
Известно ли им то, о чем злословит на его счет Мужен. Наверное, известно. Ему показалось, что эти господа переглянулись между собой.
И тогда ему пришла в голову мысль: а вдруг приглашение адвоката — ловушка?
— По пять сантимов?
— Как угодно…
Его красивые руки лежали на столе, не касаясь карт. Если даже эти люди играют только в бридж, он сумеет, лишь бы чуть-чуть повезло, пополнить свои финансы. Ему часто случалось вот так, в межсезонье, заработать на свои нужды только с помощью бриджа. И кстати, без жульничества, в бридж это почти невозможно.
Один роббер он проиграл и подумал, нет ли смысла проиграть всю партию? И все же он выиграл — не разочаровывать же партнера, который начинал нервничать.
Он почти не шевелился — с сигарой в уголке рта, в ореоле дыма — и, казалось, почти не дотрагивался до карт. Говорил он мало, вежливо выслушивая комментарии, не возмущался, когда зрители,
