Пелам Вудхаус - Дживс и феодальная верность; Тетки – не джентльмены; Посоветуйтесь с Дживсом!
– Очень хорошо, сэр.
– Знаете, Дживс, это уж слишком. Помните, какую свинью подложил мне мистер Глоссоп тогда, в бассейне «Трутней»?
– Да, сэр.
– С тех пор я мечтаю отомстить. А теперь, вместо того чтобы стереть его в порошок, я должен кормить его с невестой изысканным обедом, всячески обхаживать – словом, быть добрым ангелом.
– Такова жизнь, сэр.
– Вот именно, Дживс. Что у нас на завтрак? – спросил я, оглядывая поднос.
– Копченая селедка, сэр.
– Не удивлюсь, – сказал я, все еще пребывая в задумчивости, – если узнаю, что жизнь селедок полна волнений и тревог!
– Вполне возможно, сэр.
– Это помимо того, что ее коптят.
– Да, сэр.
– И все идет своим чередом, Дживс…
Не могу сказать, что эта барышня Беллинджер вызвала у меня такой же восторг, как у Таппи. Она предстала перед моим взором ровно в час двадцать пять и оказалась упитанной особой лет тридцати с комплекцией борца среднего веса, властным взглядом и квадратным подбородком, которого лично я всячески бы сторонился. Наверное, такой бы стала Клеопатра, если ее посадить на углеводную диету. Не знаю почему, но все женщины, имеющие касательство к оперному пению, даже если они еще только ему обучаются, склонны к излишней полноте.
Таппи тем не менее был явно от нее без ума. Все его поведение и до обеда, и во время оного свидетельствовало о том, как сильно он старается соответствовать ее благородной душе. Когда Дживс предложил ему коктейль, он отпрянул, будто ему сунули под нос змею. Я ужаснулся, увидев, как любовь изменила этого несчастного. У меня даже аппетит пропал.
В половине третьего Беллинджер отбыла на урок пения. Таппи рысцой потрусил за ней до двери, нежно подвывая и слегка подпрыгивая. Вернувшись, он уставился на меня затуманенным взглядом и сказал:
– Ну, Берти?
– Что «ну»?
– В смысле, как она? Хороша?
– А то! – сказал я, чтобы ублажить несчастного придурка.
– Удивительные глаза, правда?
– Слов нет.
– А фигура – правда, потрясающая?
– Шикарная!
– А какой упоительный голос!
На этот вопрос я имел все основания ответить довольно искренне. Девица Беллинджер по просьбе Таппи спела несколько песен, прежде чем зарыться в кормушку. Что правда, то правда, глотка у нее была луженая. С потолка все еще сыпалась штукатурка.
– Голос потрясающий, – сказал я.
Таппи вздохнул и, налив в стакан примерно на четыре дюйма виски и на один – содовой, с наслаждением сделал большой глоток.
– Ах, – сказал он, – как хорошо!
– Почему ты не пил за обедом?
– Понимаешь, в чем дело, – сказал Таппи. – Я еще не выяснил, как Кора относится к умеренному употреблению спиртных напитков время от времени, поэтому счел благоразумным пока воздержаться. Думаю, такое воздержание будет свидетельствовать в ее глазах о моем глубоком уме. Сейчас все висит на волоске, и каждая мелочь может поколебать чашу весов.
– Чего я не могу постичь, так это как, черт побери, убедить ее, что у тебя вообще есть ум – о глубоком я уж не говорю.
– Пусть тебя это не волнует – у меня свои методы.
– Готов поспорить, они никудышные.
– Да? Готов? – горячо заговорил Таппи. – Ну так позволь сказать тебе, мой дорогой, что эти мои способы отнюдь не никудышные. Я искусно и тонко руковожу всем процессом. Помнишь Бифи Бингема, он учился с нами в Оксфорде?
– Видел его на днях. Он стал пастором.
– Да. В Ист-Энде. Ну так вот, он организовал клуб для местных подростков с дурными наклонностями, они там в читальном зале играют в триктрак, пьют какао, изредка ходят в клуб «Чудаки» на нравоучительные представления и концерты. Я помогаю Бифи в этом начинании. Последние месяцы по вечерам только и делаю, что играю в триктрак. Кора все это чрезвычайно одобряет. Она обещала петь в концерте, который Бифи устраивает во вторник.
– Неужели?
– Честное слово. А теперь, Берти, оцени мою дьявольскую изобретательность – я тоже буду там петь.
– С чего ты взял, что это пойдет тебе на пользу?
– Понимаешь, я хочу петь так, чтобы Кора поняла, какая я глубокая натура, о чем теперь она, наверное, и не подозревает. Она увидит, как этот простой, необразованный народ будет утирать слезы, и скажет себе: «Да, у этого человека возвышенная душа!» Ибо это будут не какие-нибудь водевильные куплеты, я дешевых шансонеток не признаю. Песнь об одиноких ангелах – вот что мне по душе и…
Я даже вскрикнул от удивления:
– Уж не собираешься ли ты спеть «Эй, сынок!»?
– Непременно.
Я был поражен. Да, черт побери, поражен. Понимаете, у меня своя точка зрения на «Эй, сынок!». Я считаю, что на нее могут покуситься только избранные и только в уединении ванной комнаты. И при мысли о том, что в клубе «Чудаки» эта песня будет опошлена типом, который может обойтись с ближним так, как обошелся со мной в тот вечер в «Трутнях», я почувствовал отвращение. Да меня чуть не стошнило!
Однако мне не удалось выразить свое возмущение, потому что в гостиную вошел Дживс:
– Только что по телефону звонила миссис Траверс, сэр. Она пожелала передать, что зайдет к вам через несколько минут.
– Понял, Дживс, – сказал я. – Послушай, Таппи…
Я оторопел. Таппи исчез.
– Дживс, что вы с ним сделали? – спросил я.
– Мистер Глоссоп ушел, сэр.
– Ушел? Как ушел? Он только что здесь сидел…
– Хлопнула парадная дверь, сэр.
– Но почему он дал деру?
– Возможно, мистер Глоссоп не пожелал встретиться с миссис Траверс, сэр.
– Почему?
– Не могу сказать, сэр. Но несомненно, что при упоминании о миссис Траверс мистер Глоссоп поспешно вскочил с кресла.
– Странно.
– Да, сэр.
Я перевел разговор на животрепещущую тему.
– Дживс, – начал я. – Во вторник мистер Глоссоп собирается петь «Эй, сынок!» на концерте в Ист-Энде.
– В самом деле, сэр?
– Перед аудиторией, состоящей в основном из уличных торговцев, слегка разбавленных ларечниками, поставщиками апельсинов и третьеразрядными боксерами.
– Вот как, сэр?
– Не забудьте мне напомнить, чтобы я туда пошел. Мистера Глоссопа непременно освищут, и я не хочу упустить это зрелище.
– Очень хорошо, сэр.
– Когда приедет миссис Траверс, проводите ее в гостиную.
Тем, кто близко знаком с Бертрамом Вустером, хорошо известно, что на его жизненном пути толчется целый взвод надменных и спесивых теток, постоянно ставящих ему палки в колеса. Однако среди этого устрашающего сонма есть одно приятное исключение, а именно тетушка Далия. Она вышла замуж за старину Тома Траверса в тот год, когда Колокольчик выиграл Кембриджширские скачки, и честно скажу, дядюшке можно только позавидовать. Мне всегда приятно поболтать с тетей Далией, и я с искренним радушием поднялся ей навстречу, когда около трех часов она на всех парусах вплыла в гостиную.
Вид у нее был крайне взволнованный, и она без предисловий перешла к делу. Надо вам сказать, что моя тетушка Далия – дама крупная и энергичная. Много лет увлекалась охотой и обычно не говорит, а кричит, будто в полумиле отсюда на склоне холма только что заметила лисицу.
– Берти, – гаркнула она голосом, рассчитанным на то, чтобы взбодрить свору гончих, – мне нужна твоя помощь!
– Тетя Далия, можете на меня рассчитывать, – учтиво отвечал я. – Честно признаюсь, никому на свете я не окажу услугу с большей готовностью, чем вам; никому на свете мне не было бы так приятно угодить…
– Довольно, угомонись, – взмолилась она. – Слушай, ты видишься с этим твоим другом Глоссопом?
– Он только что разделил со мной обед.
– Правда? Жаль, что ты не подсыпал яду ему в суп.
– Мы не ели супа. И вообще, тетя Далия, вот вы называете его моим другом, а я не стал бы с чистой совестью утверждать, что вы правы. Не так давно, когда мы с ним ужинали в «Трутнях»…
Тут тетя Далия довольно бесцеремонно, как мне показалось, заявила, что предпочтет ознакомиться с моими воспоминаниями после того, как я облеку их в форму книги. До меня наконец дошло, что сегодня она совершенно утратила свойственную ей жизнерадостность. Я отложил в сторону свои собственные заботы и спросил, чем она так огорчена.
– Всему виной этот злодей Глоссоп, – сказала она.
– Что он натворил?
– Разбил сердце Анджелы.
Анджела – это дочь тети Далии и моя кузина. Девица что надо.
– Разбил сердце Анджелы?
– Да… разбил… ей… сердце!
– Вы хотите сказать – он разбил ей сердце?!
Тетушка довольно нервно попросила меня не втягивать ее в дурацкий водевильный диалог.
– Как это он ухитрился? – спросил я.
– Просто пренебрег ею, вот и все. Низкий, бессердечный, коварный лицемер.
– Вот именно коварный, тетушка Далия, – сказал я. – Когда говоришь о Таппи Глоссопе, это определение напрашивается само собой. Позвольте, я вам расскажу, что он однажды со мной вытворил в «Трутнях». Мы только что отужинали…
– С начала сезона и вплоть до недавнего времени – недели три с тех пор прошло – он увивался вокруг Анджелы. В мое время сказали бы, что он добивается ее расположения…
