Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит
— Да, ухожу часа на два! Не жди меня!
Он не смел являться домой пьяным, и хотя его радовало такое возвращение к высоконравственной жизни и он внушительно делал выговоры Питу и Фултону Бемису за их пьянство, его раздражали невысказанные попреки Майры, и он угрюмо размышлял: «Разве человеку можно научиться жить самостоятельно, когда им вечно командуют женщины!»
Танис уже не казалась ему постаревшей и сентиментальной. По сравнению с медлительной Майрой она представлялась ему легкой, крылатой, сияющей, словно дух огня, снизошедший к очагу смертных, и с какой бы жалостью он ни думал о жене, его всегда влекло к Танис.
Но вдруг миссис Бэббит сорвала покров приличий со своих горьких переживаний, и удивленный супруг обнаружил, что и она в меру своих сил решительно взбунтовалась.
IIIОни сидели вечером у холодного камина.
— Джорджи, — сказала она, — ты мне еще не показал запись расходов по дому за время моего отсутствия.
— Да я… я еще не записал… — И спокойным голосом он добавил: — Придется нам в этом году сократить расходы.
— Конечно. Не знаю, куда столько уходит. Стараюсь экономить, но деньги просто улетучиваются.
— Нельзя мне столько тратить на сигары. Пожалуй, буду меньше курить, а то и совсем брошу. Я придумал, как отучиться: надо брать эти душистые сигареты, от них сразу начинает тошнить и курить не хочется.
— Ах, как было бы хорошо, если б ты бросил! Не то чтобы мне это мешает, но, честное слово, Джордж, тебе так это вредно! Может быть, ты бы курил поменьше? И еще, Джорджи… я замечала, что, когда ты возвращаешься домой с этих собраний, от тебя иногда пахнет виски. Ты знаешь, милый, что меня не так беспокоит нравственная сторона, но у тебя такой слабый желудок, тебе вредно пить!
— Слабый желудок, черт подери! Да я могу пить ничуть не хуже других!
— И все-таки тебе следует быть осторожнее. Понимаешь, милый, я не хочу, чтобы ты заболел.
— Заболел, еще чего! Я не младенец! Как это я могу заболеть оттого, что опрокину раз в неделю стаканчик-другой! Ох уж эти женщины — беда с ними! Вечно преувеличивают!
— Джордж, пожалуйста, не говори таким тоном, ведь я хочу тебе добра!
— Знаю, знаю, но в этом-то вся загвоздка — беда с вами, бабами! Вечно критикуют, и попрекают, и пристают, а потом, изволите видеть, «я хотела тебе добра!».
— Послушай, Джордж, нехорошо так говорить со мной, что за резкости!
— А-аа, да я и не хотел говорить резко, но, черт, сама доводишь… разговариваешь со мной, будто я сопляк из детского сада, не могу выпить стаканчик — сразу надо вызывать «скорую помощь»! Хорошо же ты обо мне думаешь!
— Не в этом дело. Просто мне… мне не хочется, чтобы ты заболел, и я… Ох, я и не заметила, что уже так поздно! Не забудь показать мне счета за то время, что меня не было!
— Да на кой черт я буду с ними возиться? Забудем о них — и все!
— Слушай, Джордж Бэббит, за все годы, что мы женаты, мы с тобой каждый цент записывали!
— В том-то и беда!
— Да ты понимаешь, что говоришь?
— Ничего я особенного не сказал, только иногда мне до того осточертевает вся эта рутина — и в конторе считай, и дома считай, и крутись, и вертись, и ни отдыха, ни сроку, а все из-за какой-то чуши, черт ее дери, сидишь и корпишь, о господи, твоя воля!.. Да неужто, по-твоему, я создан для такой жизни? Я мог бы стать замечательным оратором, а тут только и знаешь одни заботы, и возню, и хлопоты…
— А я, по-твоему, не устаю от всех этих забот? До того надоело три раза в день заказывать завтраки, обеды, ужины, триста шестьдесят пять дней в году подряд, и портить себе глаза у этой проклятой швейной машины, чинить платье и тебе, и Роне, и Теду, и Тинке — всем, и о стирке заботься, и носки штопай, и на рынок ходи, и корзину сама носи, только бы не платить за доставку, — словом, все, все для вас делай!
— Фу-ты, черт! — удивился он. — Конечно, и тебе не сладко. Но разве сравнишь… Я-то как проклятый сижу в конторе с утра до вечера, а ты весь день свободна, можешь гулять, ходить в гости, болтать с соседями — словом, делать все, что душе угодно…
— Да разве это удовольствие! Вечно одни и те же разговоры, одни и те же люди, а к тебе приходят интересные посетители, ты видишь столько народу.
— Интересные? Сумасшедшие старушонки, которые требуют отчета, почему я не сдал их драгоценные домишки в семь раз дороже против настоящей цены, или старые хрычи, придут, ругаются на чем свет стоит: им, видите ли, надо получать аренду всю, до цента, ровно к трем часам дня по гринвичскому времени второго числа каждого месяца! Еще бы! Интересные! Черная оспа и то интереснее!
— Сейчас же перестань кричать на меня, Джордж!
— Закричишь тут, зло берет на женщин — думают, у человека только и забот, что сидеть в кресле и любезничать с шикарными дамочками, глазки им строить!
— Да уж если тебе такая попадется, ты и в конторе ухитришься с ней полюбезничать!
— Ты что? Думаешь, я за девчонками бегаю?
— Надеюсь, что нет — в твои-то годы!
— Ну знаете! Можешь не верить, но я… Конечно, ты во мне только и видишь толстого старого Джорджа Бэббита. Ясно! Что я для тебя — просто мужчина в доме! Котел топить, когда истопник не явится, платить по счетам — на это он способен, но скучно с ним до одури! Так вот, можешь не верить, но есть женщины, для которых твой старый Джордж Бэббит — совсем неплохой малый. Им-то он уродом не кажется, наоборот, на него и посмотреть приятно, и поговорить он умеет, а есть среди них и такие, с которыми он и потанцевать может лихо, не хуже всякого другого.
— Да-а… — медленно протянула она. — Не сомневаюсь, что стоит мне уехать, как ты находишь людей, которые тебя ценят по-настоящему…
— Да нет, разве я о том, — запротестовал было он. Но тут же, в сердцах, решился на полупризнание: — А что ж, и нахожу! Находятся люди, и очень приличные, черт возьми, для которых я не ребенок с больным желудком!
— Об этом я и говорю! Ты можешь развлекаться, с кем тебе угодно, а я должна тут сидеть, дожидаться! У тебя есть все возможности жить культурной жизнью, все видеть, а мне только и остается, что торчать дома.
— О господи боже мой, да кто тебе мешает читать книжки, ходить на разные лекции или как они там называются, слушать всякую чертовщину?
— Джордж, я тебе сказала, не смей орать на меня! Что это с тобой, ума не приложу. Никогда в жизни ты так безобразно со мной не разговаривал!
— Ничего тут безобразного нет; ей-богу, обидно, когда ты сваливаешь на меня всю вину за то, что ты отстала от жизни.
— А я и не буду больше отставать. Хочешь мне помочь?
— Конечно. Там, где дело касается культуры, — я к твоим услугам! Подписано: Дж.-Ф. Бэббит!
— Отлично, тогда пойдем со мной на собрание лиги «Новая Мысль», на лекцию миссис Мадж, в воскресенье днем.
— Что, что? Куда?
— На лекцию миссис Опал Эмерсон Мадж. Она разъездной лектор американской лиги «Новая Мысль». Она выступит на тему «Возрождение Солнечной Души» перед Лигой Высокого Посвящения в отеле «Торнлей».
— Что за чушь! Перемолотые выдумки под новым соусом! «Возрождение»…Похоже на загадку: «Когда ходят на бал кони?»
Нечего сказать, хорошее место для верующей пресвитерианки, нашла куда ходить, вместо того чтобы слушать дока Дрю!
— Достопочтенный Дрю, конечно, ученый и хороший проповедник и все такое, но в нем не хватает внутреннего фермента, как говорит миссис Мадж, нет у него тяготения к Новой Эре Духа. А женщина ищет одухотворенности. Так что ты, пожалуйста, пойди со мной, ты же обещал!
IVЗенитский филиал Лиги Высокого Посвящения снял под собрание малый банкетный зал отеля «Торнлей» — изысканное помещение с бледно-зелеными стенами и лепными венками из роз, изысканным паркетным полом и сверхизысканными хрупкими золочеными стульями. Всего собралось шестьдесят пять женщин и десять мужчин. Почти все мужчины сидели понуро или ерзали на месте, но их жены держались подчеркнуто чинно, и только у двух мужчин, толстяков с бычьими затылками, вид был столь же благоговейный, как у их жен. Это были недавно разбогатевшие подрядчики, которые, купив дома, автомобили, копии картин и благородное происхождение, теперь покупали изысканную философию в расфасованном виде. Они еще не решили — купить ли им Новую Мысль, Христианскую Науку или добротную, стандартную, новейшего образца веру епископального толка.
Во плоти мисс Опал Эмерсон Мадж никак не походила на пророчицу. Она была коренастая, как пони, пухлая, с лицом высокомерного мопса, кнопкой вместо носика и такими короткими ручками, что, сидя в ожидании у председательского стола, она при всех самых напряженных усилиях никак не могла сложить их на животике. Ее тафтовое платье, отделанное зеленым бархатом, стеклянные бусы в три ряда и огромный лорнет на черной ленте были верхом изысканности.
