Роберт Стоун - В зеркалах
— Придется подождать.
— Я не против, а ты?
Позвали человека из районной прокуратуры; человек из районной прокуратуры велел им обыскать Джеральдину и запереть на ночь — утром ею займутся первой.
Полицейские отвели Джеральдину к лифту и спустили в подвальный этаж, где за металлическим столом возле синей железной двери сидел старик-полицейский.
Они предъявили ей обвинение в бродяжничестве и вызвали надзирательницу. Надзирательница была маленькая, хрупкого вида женщина с перманентом.
Джеральдина перешла с надзирательницей в соседнюю комнату и разделась. Надзирательница спросила, почему на ней нет белья. Джеральдина сказала, что так полезней для здоровья. Надзирательница влепила ей пощечину.
— Хочешь драться? — сказала она. — Будем драться.
Старик полицейский принес сумку Джеральдины, и надзирательница вытащила пистолет и сигарету. Старик положил их в коричневый конверт.
Потом они втроем вернулись к металлическому столу, и старик-полицейский заявил Джеральдине, что на основании обыска, проведенного надзирательницей, она обвиняется в хранении наркотиков, незаконном ношении оружия, а также в нанесении ущерба городскому имуществу и нарушении порядка в общественном месте.
Сейчас им некогда, а завтра ею займутся с утра пораньше, сказал он. За ночь она может продумать объяснение своих действий. Надзирательница отвела ее в бетонированный подвал и там взяла у нее отпечатки пальцев, а мужчина ее сфотографировал.
Другая надзирательница провела ее через другую железную дверь в коридор. В камерах были оранжевые стены и синие откидные койки на цепях — очень яркие, очень новые. Джеральдина шла по освещенному коридору впереди надзирательницы; она не оглядывалась на женщин, которые наблюдали за ней. Кто-то свистнул ей вслед.
Ее поместили в крайнюю камеру — узкое треугольное помещение с умывальником посредине; решетки и койка поставлены были, по-видимому, недавно, когда уборную переделали в камеру. Койка была только одна, но на стенах висели цепи еще для нескольких коек. Рядом с раковиной стоял унитаз без крышки, с лужицей густо-коричневой жидкости.
— Побудешь здесь, чтобы суду не пришлось тебя искать завтра утром, — сказала надзирательница. — Одеяло я тебе дам, а свободных матрацев не осталось. Если будешь блевать, то в унитаз, а не в раковину. Ты здесь ненадолго, поэтому веди себя тихо и скажи спасибо, что сидишь одна. А будешь шуметь, отправим как скандалистку в городскую тюрьму — там с тобой разберутся. Не будешь шуметь?
— Нет, — сказала Джеральдина.
Надзирательница ушла. Джеральдина села на койку и посмотрела сквозь решетку. В камере напротив, скорчившись под одеялом, лежали две женщины со спутанными седыми волосами — одна над другой. Третья, средних лет, стародевичьего вида, в коричневом ситцевом платье, сидя на унитазе, читала Библию. Она подняла глаза на Джеральдину и слегка улыбнулась; на ней были очки в золотой оправе. Джеральдина закрыла глаза и откинулась к стене; ей очень хотелось спать. Когда надзирательница принесла одеяло, она закутала ноги и почти задремала. В здании стоял сильный шум, где-то в негритянском секторе кричали, пели, гремели цепями коек, в ответ из мужской камеры белых за стеной неслись ругательства и улюлюканье. Все время где-то открывались и захлопывались стальные двери.
— Чертова кузница! — закричала какая-то женщина в коридоре.
Женщина в камере напротив читала Библию и улыбалась. Джеральдина протянула руку, дотронулась до решетки и вздрогнула. Прутья были тонкие и частые, два пальца не просунуть. Когда она отпустила решетку, ее пальцы пахли пастой для чистки металла.
«В тюрьме, черт, — подумала она и выпрямилась в панике. — Не в баре». Она снова тронула решетку, провела ладонью по ее холодной шкуре. Грязный металл. Вуди с ножом для устриц. Мужчина с медным кастетом во Французском квартале. Рейнхарт, бегущий вдоль ограды стадиона. Вкус металла.
Джеральдина взяла свободно висящие цепи и приложила к губам, пробуя скверный вкус стали, глядя на решетку.
«Ну все, — подумала она. — Ну все. Попалась».
Страх ушел, но сердцу в груди было тесно, и непонятное, невыносимое волнение сковывало тело.
Во рту пересохло. Сильными руками она скрутила свободную цепь, прижала к зубам и провела языком по кислому металлу.
— Нет. Не это.
Джеральдина встала и вдавила цепи себе в живот, в пах, в бедра, в поясницу, в ягодицы. Поднесла к лицу ладонь, провонявшую металлом.
Человек с медным кастетом приходил к ней в снах: голос его был мягок. Джеральдина потрясла цепи и беззвучно рассмеялась.
Это была я. Это была я.
Рот у нее раскрылся от удивления.
Не это.
Ее так затрясло, что пришлось сесть на койку и схватиться за колени, чтобы перестать.
«Ну а если так?» — подумала Джеральдина. Она посмотрела на флюоресцентную трубку в коридоре.
Я там.
Дрожа от слабости, она расстегнула джинсы и пописала в туалет. Чтобы не случилось нечаянности, подумала она. Когда она застегивалась, глаза у нее были широко раскрыты от удивления. Господи, ведь я прямо туда иду.
Нет, не это.
Она беззвучно засмеялась и прикусила палец. Извини. Ты там.
Стальные двери лязгали. Она мысленно видела, как они захлопываются одна за другой.
Это была я.
Она опять вдавила цепь в живот и подумала — все-таки у меня был ребенок.
Умер. Это была я.
Необходимость навалилась на нее железной гирей. Она отправлялась прямо туда.
Рейнхарт. Ни души.
Сколько ты проживешь, спроси у лавра. Вытянешь короткую веточку — умрешь молодой, вытянешь длинную — проживешь долго.
А я всегда вытаскивала длинную, подумала Джеральдина.
По ту сторону коридора сумасшедшая подняла глаза от Библии и улыбнулась.
— Эй! — закричала Джеральдина. — Эй!
В секторе стонали женщины, разражались злыми ругательствами, истерически выкрикивали непристойные предложения.
В коридоре никого не было.
Через несколько минут Джеральдина услышала, что дверь открылась; вошла надзирательница, суровая и раздраженная.
— Давай-ка потише, девочка.
— Принесите мне Библию.
Надзирательница посмотрела на нее:
— Здесь камера предварительного заключения, милая. У нас тут Библий не держат. Когда переедешь в городскую тюрьму, там тебе дадут Библию. А может, и со священником удастся поговорить, если захочешь.
Джеральдина показала на женщину в камере напротив:
— У нее же есть.
— У нее своя, — сказала надзирательница. — И вообще, на нее не смотри — у нее голова не в порядке.
— Хорошо, — сказала Джеральдина. — Все равно спасибо. Спасибо вам огромное.
Джеральдина прижала цепь к животу и подождала, пока снова хлопнет дверь. Тогда она сняла синюю шерстяную кофточку и положила рядом на койку. Потом стала на раму койки и, поднявшись на цыпочки, захлестнула свободную цепь наверху вокруг штыря, так что получилась петля. Она наклонилась и связала кофточкой лодыжки; затем, привалившись к стене, вытянулась вперед и просунула голову в железное кольцо. Влажные звенья холодили затылок, сжимали горло.
Я там.
Джеральдина закрыла глаза, вздохнула и ногой откинула к стене койку. Цепь над головой распрямилась с жутким звуком, натянулась, рванула. Джеральдина окаменела от боли и страха; ее пальцы судорожно потянулись к свисавшему краю одеяла.
«Ошибка, ошибка, — подумала она. — Никому этого не хочется». Но она знала, что ошибки нет. Все было очень знакомо.
По телу Рейнхарта пробежала судорога, и он проснулся. Когда заплывшие глаза сфокусировались, он увидел Богдановича, сидящего под репродукцией Климта с книгой «Живые рыбы мира». Он восхищенно разглядывал изображения рыб и поворачивал книгу так и сяк, чтобы видеть их в разных ракурсах.
— Мать честная, — сказал Богданович с нервным смешком, — что за рыба! Дьявол!
Рейнхарт сел на кровати и тупо стал припоминать вчерашнюю ночь.
— Рейнхарт, старик, — сказал Богданович, — ты посмотри, какая рыба. Обалденная рыба!
Рейнхарт вспомнил, что ночью убивали людей. Ничего себе. От этого, подумал он, хорошо бы отойти подальше. Он встал, чтобы организовать этот отход. Он все еще был в костюме.
— Да, — сказал он. — Посмотрим-ка на рыбу.
Это была глубоководная рыба-удильщик, бородатая, со светящимся придатком и рядами кинжальных зубов.
— Погляди на зубы, Рейнхарт. Эта мелкая сволочь — сплошная зубастая пасть. Тут сказано, что она должна быть такой зубастой, поскольку на дне океана очень сильная конкуренция. В книге очень прямо говорится и объясняется эта петрушка. Какой обалденный мир! Que Vida![123]
— Очень конкурентная, — сказал Рейнхарт.
— На суше, на море и в воздухе! — воскликнул Богданович. — Как прошлой ночью. Я никогда не бывал на таких зрелищах.
