Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или
— Зачем вы едете в Фэрмаунт, Дэйв? Почему не можете поговорить о дизеле по телефону, если думаете, что он у них есть?
— Не учите меня, как работать! Не задавайте мне вопросов! Захлопните пасть и делайте то, что вам велят, или я предоставлю вам возможность поговорить на Объединенном совете!
Нелегко было читать эмоции на бесстрастном ковбойском лице Брента, но Митчем рассмотрел нечто, напоминавшее ужас, смешанный с недоверием, только это был ужас от самого его вида, а не от его слов. Не этот, совсем не этот страх надеялся Митчем увидеть в глазах Брента.
Брент понял: завтра утром он выступит против Митчема, Митчем станет отрицать, что отдал такой приказ. Митчем покажет письменное доказательство того, что поезд номер 306 был послан в Уинстон только для того, чтобы «быть под рукой», и найдет тьму свидетелей, что сам он уехал в Фэрмаунт, чтобы найти дизель. Митчем станет утверждать, что фатальный приказ был отдан по личной инициативе Билла Брента, главного диспетчера. Этого будет достаточно для Объединенного совета, чья позиция состояла в том, чтобы не позволить ничего изучать детально. Брент знал, что мог бы играть в ту же игру и передать ответственность другой жертве, знал, что у него хватит ума все устроить и уйти из-под удара, но он скорее бы умер, чем пошел на такое.
Вовсе не вид Митчема заставил его оцепенеть от ужаса. Причиной стало осознание того, что ему некому позвонить, чтобы разоблачить происходящее и положить ему конец: не осталось ни одного честного начальника на линии от Колорадо до Омахи и Нью-Йорка. Они все были замешаны, все делали одно и то же, они сами дали в руки Митчему метод работы. Теперь Дэйв Митчем принадлежал этой железной дороге, а он, Билл Брент, стал лишним.
Подобно тому, как он привык одним взглядом на бумаги вбирать в себя ситуацию на всем своем участке, так и сейчас перед ним предстала вся его жизнь и заодно цена того решения, которое ему предстояло принять. Брент полюбил, когда юность его уже прошла. Ту, которую желал, он нашел в тридцать шесть лет. Последние четыре года они были помолвлены. Билл ждал, потому что на руках у него были больная мать и овдовевшая сестра с тремя детьми. Он никогда не боялся трудностей, потому что знал — ему достанет сил их вынести. Он вообще не брал на себя обязательств, если не был уверен, что выполнит их. Брент ждал, копил деньги, и вот теперь настало время, когда он мог бы позволить себе стать счастливым. Он должен был жениться через несколько недель, в предстоящем июне. Он думал об этом, сидя за рабочим столом, глядя на Митчема, но мысль не рождала в нем колебаний, только сожаление и как бы отдаленную печаль. Отдаленную, поскольку он знал, что не позволит печали смутить его в эту минуту.
Билл Брент ничего не знал о теории познания, но понимал, что должен жить, опираясь на свое собственное, разумное восприятие действительности. Он не может пойти против него, отбросить или подменить, и этот способ жить — единственный.
Он поднялся из-за стола.
— Это правда, с тех пор, как я здесь работаю, я не мог отказаться повиноваться вам, — произнес он. — Но смогу, если уйду с работы. Поэтому я ухожу.
— Вы… что делаете?
— Я ухожу, и немедленно.
— Но вы не имеете права уйти, вы, чертов ублюдок! Разве вы не знаете? Разве вы не знаете, что я вас брошу за это в тюрьму?
— Если утром вы захотите послать ко мне шерифа, я буду дома. Сбежать не попытаюсь. Идти мне некуда.
Дэйв Митчем, ростом шесть футов и два дюйма, с телом боксера, стоял, дрожа от ярости и страха, перед тщедушной фигурой Билла Брента.
— Вы не можете уйти! Закон не позволяет этого! Закон на моей стороне! Вы не можете просто взять и уйти! Я не позволяю вам покидать это здание сегодня ночью!
Брент направился к двери.
— Вы можете повторить приказ перед остальными? Нет? Тогда я уйду!
Когда он взялся за ручку двери, кулак Митчема врезался в его лицо, и Брент упал.
На пороге открытой двери стояли главный механик и формировщик составов.
— Он хотел уйти! — крикнул Митчем. — Трусливый ублюдок бросил работу в такое трудное время! Он нарушитель закона и трус!
Медленно поднимаясь с пола, сквозь кровавую пелену Билл Брент смотрел на двоих мужчин. Он видел, что те все понимают, но рядом видел и лица тех, кто не хотел понимать, не хотел вмешиваться и ненавидел его. Ничего не говоря, Брент поднялся и вышел из здания.
Митчем старательно избегал взглядов.
— Эй, вы, — он дернул головой в сторону ночного диспетчера. — Идите сюда. Принимайте обязанности Брента.
Закрыв дверь, он повторил парню историю про дизель в Фэрмаунте, которую прежде рассказал Бренту, и приказе послать «Комету» с локомотивом поезда номер 306. Парень был не в состоянии думать, говорить и понимать что бы то ни было: перед его глазами еще стояло окровавленное лицо Билла Брента — его кумира.
— Да, сэр, — тупо ответил он.
Дэйв Митчем отбыл в Фэрмаунт на поиски дизеля для «Кометы»; он сообщил об этом каждому рабочему депо, стрелочнику и дворнику, попавшемуся ему на глаза, и лишь потом сел на мотодрезину.
Ночной диспетчер опустился за рабочий стол, глядя на телефон и молясь, чтобы он зазвонил, и мистер Митчем связался с ним. Но полчаса прошли в тишине, и когда оставалось всего три минуты, парень почувствовал безотчетный ужас, который не мог объяснить, зная только, что не хочет посылать приказ. Он обернулся к главному механику и формировщику составов, и, поколебавшись, спросил:
— Перед отъездом мистер Митчем отдал мне приказ, но не знаю, должен ли я передавать его, потому что… я думаю, он неправильный. Он сказал…
Формировщик составов отвернулся, не чувствуя за собой вины: парень был тех же лет, что и его покойный брат.
Главный механик огрызнулся:
— Делай, что приказал мистер Митчем. Мы не обязаны думать, — и вышел из комнаты.
Ответственность, от которой уклонились Джеймс Таггерт и Клифтон Лоси, легла на плечи дрожащего, растерянного мальчишки. Поколебавшись, он набрался решимости при мысли о том, что не стоит подвергать сомнению компетентность руководства железной дороги. Он не знал, что его представление о железной дороге и ее руководстве запоздало лет на сто.
С добросовестной пунктуальностью ответственного работника проследив, когда стрелка часов достигнет нужной цифры, он проставил свое имя на приказе, предписывающем «Комете» проследовать с локомотивом номер 306, и отправил его на станцию Уинстон.
Начальник станции в Уинстоне содрогнулся, прочитав приказ, но не тот он был человек, чтобы не подчиниться начальству. Он убедил себя в том, что, возможно, туннель не столь опасен, как ему кажется. А также в том, что в наши дни лучшая политика — не думать. Когда он передал копии приказа проводнику и машинисту «Кометы», проводник медленно обвел глазами комнату, переводя взгляд с лица на лицо, сложил листок бумаги, сунул в карман и вышел, не сказав ни слова.
Машинист минуту стоял, глядя на приказ, потом швырнул его на пол и заявил:
— Я не стану этого делать. И если дошло до того, что мне отдают подобные приказы, я не собираюсь здесь работать. Запишите, что я ухожу.
— Но вы не можете бросить работу! — воскликнул начальник станции. — Вас за это арестуют!
— Если поймают, — ответил машинист и вышел в темноту ночных гор.
Сидевший в углу машинист, пригнавший паровоз номер 306 из Сильвер-Спрингс, крякнул и сказал:
— Он трус.
Начальник станции обернулся к нему:
— Ты сделаешь это, Джо? Примешь «Комету»?
Джо Скотт был пьян. В прежнее время к работнику железной дороги, явившемуся на службу с малейшими признаками опьянения, отнеслись бы как к врачу, пришедшему к пациенту в оспенных болячках на лице. Но Джо Скотт относился к привилегированным особам. Три месяца назад его уволили за нарушение правил безопасности, повлекшее за собой крупное крушение. Две недели назад восстановили на работе по распоряжению Объединенного совета. Он дружил с Фредом Киннаном, защищая его интересы в своем профсоюзе, но не от работодателей, а от членов того же профсоюза.
— Конечно, — заявил Скотт. — Я приму «Комету». Я проведу ее по туннелю, если поеду достаточно быстро.
Кочегар паровоза номер 306 находился в кабине.
Когда пришли присоединять его паровоз к «Комете», он опасливо поежился, глядя на красные и зеленые фонари туннеля, светившиеся в двадцати милях впереди, на скалах. Этот спокойный, дружелюбный человек, хороший кочегар, никогда не стремился стать машинистом, и его единственными достоинствами были могучие мускулы.
Кочегар не сомневался, что его начальники знают, что делают, поэтому не задал ни одного вопроса.
Проводник стоял у последнего вагона «Кометы». Он посмотрел на огни туннеля, а потом на длинную череду окон поезда. Некоторые светились, но большая часть мерцала только слабым синим светом ночных лампочек из-под опущенных жалюзи. Проводник подумал, что должен разбудить пассажиров и предупредить их. В прежние времена он ставил безопасность пассажиров превыше своей собственной, не потому что любил их, а потому что эта обязанность была частью его работы, которой он гордился. Сейчас он чувствовал полное безразличие к судьбе с оттенком презрения и никакого желания спасать пассажиров. Они просили Директивы 10-289, и они ее получили, думал он, они продолжали жить, день за днем, избегая думать о вердиктах, которые Объединенный совет выносит невинным жертвам. Почему бы и проводнику не отвернуться от них? Если он спасет им жизнь, ни один из них не станет защищать его перед Объединенным советом, если проводника обвинят в неисполнении приказов, создании паники, задержке мистера Чалмерса. Он не чувствовал ни малейшего желания становиться жертвой ради того, чтобы потворствовать людям, безнаказанно совершившим зло.
