О привидениях и не только - Джером Клапка Джером
– Что вы! Для петуха еще слишком рано, – сказал я. – Ведь сейчас только середина ночи.
– О, этим проклятым птицам все равно, – с горечью ответил он. – Они с таким же удовольствием кричат в середине ночи, как и во всякое другое время, – и даже с бо́льшим, если знают, что этим испортят кому-нибудь вечер. Я считаю, что они это делают нарочно.
Он рассказал мне, как один его приятель, призрак человека, убившего сборщика платы за водопровод, имел обыкновение посещать дом на Лонг-Эйкр, в подвале которого был устроен курятник, и как всякий раз, когда мимо проходил полисмен и свет от его фонаря падал на решетчатое подвальное окно, старый петух воображал, что это солнце, и тут же начинал кукарекать как сумасшедший, в результате чего бедный дух бывал, разумеется, вынужден растаять, и были случаи, когда он возвращался домой еще до того, как пробьет час ночи, посылая ужасные проклятия петуху, из-за которого его визит на землю продолжался всего каких-нибудь сорок минут.
Я согласился, что это очень несправедливо.
– Сплошная бессмыслица, – продолжал он в сердцах, – понять не могу, о чем только думал старик, когда создавал все это. Я ему много раз говорил: назначьте специальное время, и пусть все этому подчиняются – скажем, четыре часа утра летом и шесть зимой. Тогда хоть будешь знать, на каком ты свете.
– А что вы делаете, если поблизости нет петуха? – спросил я.
Он уже собирался мне ответить, но вдруг опять вздрогнул и прислушался. На этот раз я отчетливо услышал, как в соседнем доме, у мистера Баулса, дважды прокричал петух.
– Ну вот, пожалуйста, – сказал он, поднимаясь и протягивая руку за шляпой. – Вот с такими вещами нам приходится мириться. Интересно, который час?
Я посмотрел на свои часы и сказал, что половина четвертого.
– Так я и думал, – проворчал он. – Я сверну шею этой чертовой птице, если только доберусь до нее.
И он собрался уходить.
– Если бы вы могли подождать минутку, – сказал я, снова слезая с кровати, – я бы прошелся с вами.
– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – заметил он в нерешительности, – но не жестоко ли тащить вас на улицу?
– Отнюдь нет, – ответил я, – я с удовольствием прогуляюсь. – Тут я частично оделся и взял в руки зонтик, он ухватил меня под руку, и мы вместе вышли на улицу.
У самых ворот мы встретили Джонса, местного констебля.
– Добрый вечер, Джонс, – сказал я (в сочельник я всегда настроен приветливо).
– Добрый вечер, сэр, – ответил он, как мне показалось, несколько нелюбезно. – Осмелюсь спросить, что вы здесь делаете?
– Да ничего, – объяснил я, описав зонтиком дугу в воздухе, – просто вышел, чтоб проводить немного своего приятеля.
– Какого приятеля?
– Ах да, конечно, – засмеялся я, – я забыл. Для вас он невидим. Это призрак джентльмена, который убил уличного певца. Я пройдусь с ним до угла.
– Гм, я бы на вашем месте не стал этого делать, сэр, – сказал Джонс сурово. – Советую вам попрощаться с вашим приятелем здесь и вернуться в дом. Может быть, вы не вполне отдаете себе отчет в том, что вы вышли на улицу в одежде, которая состоит лишь из ночной сорочки, пары ботинок и шапокляка? Где ваши брюки?
Мне не понравился тон, которым он со мной говорил. Я сказал:
– Джонс! Мне не хотелось бы этого делать, но боюсь, что придется сообщить куда следует о вашем поведении: вы, мне кажется, выпили лишнего. Мои брюки находятся там, где им и полагается быть – на мне. Я отчетливо помню, что я их надел.
– Нет, сейчас они, во всяком случае, не на вас, – заявил он.
– Прошу прощения, но говорю вам, они на мне, – ответил я. – Я думаю, я-то должен это знать.
– Я тоже так думаю, – сказал он. – Но вы, видимо, не знаете. А теперь пройдемте со мной в дом и давайте прекратим все это.
В это самое время в дверях появился дядя Джон, по-видимому, разбуженный нашей перебранкой, и в ту же минуту в окне показалась тетя Мария в ночном чепце.
Я объяснил им ошибку констебля, стараясь по возможности не переводить разговор в серьезный план, дабы не причинить полицейскому неприятностей, и обратился к привидению, чтобы оно подтвердило мои слова.
Оно исчезло! Оно оставило меня, не сказав ни слова – даже не попрощавшись!
Исчезнуть таким образом было так нехорошо с его стороны, что, потрясенный, я зарыдал. Тогда дядя Джон подошел ко мне и увел меня в дом.
Добравшись до своей комнаты, я обнаружил, что Джонс был прав. Я действительно не надел брюк. Они по-прежнему висели на спинке кровати. Вероятно, в спешке, стараясь не задерживать духа, я совсем забыл о них.
Таковы реальные факты, которые, как может видеть всякий нормальный благожелательный человек, не дают ни малейших оснований для возникновения клеветнических слухов.
И тем не менее подобные слухи распространяются. Некоторые личности отказываются понять изложенные здесь простые обстоятельства иначе, как в свете, одновременно и ложном и оскорбительном. Мои родные – плоть от плоти и кровь от крови моей – порочат меня и чернят клеветой.
Но я ни к кому не питаю зла. Как я уже говорил, я просто излагаю события с целью очистить свою репутацию от недостойных подозрений.
Явление Чарлза и Миванвей[2]
Жаль, что большинство читателей не поверят в правдивость этой истории. Сюжет ее невероятен, а атмосфера неестественна. Заверения в том, что описанные события действительно происходили, лишь усугубят недоверие. Всем известно, что жизненные факты в художественном произведении невозможны: перо автора только и делает, что приукрашивает правду, а любой вымысел идет во вред материалу. Истинный художник отказался бы от скользкой темы или, на худой конец, сохранил ее с одной-единственной целью: подразнить ближайших друзей. И все же низменный инстинкт толкает вперед, приказывая использовать то, что само идет в руки. Так вот, эту историю поведал один очень старый человек. Целых сорок девять лет он владел заведением под названием «Кромлех армз». Столь архаичное имя носила единственная гостиница в маленькой деревушке, прилепившейся к скалам северовосточного побережья Корнуолла. В наши дни гостиница называется «Кромлех-отель» и находится в других руках. Летом сюда ежедневно приезжают не меньше четырех дилижансов с туристами, и многочисленные гости непременно усаживаются за общий стол в старинной гостиной с низким потолком. Но я говорю о том далеком времени, когда деревня еще была тихим рыбацким местечком, неведомым даже самым подробным путеводителям.
Теплым летним вечером мы с хозяином сидели на скамейке возле стены – как раз под решетчатыми окнами – и с удовольствием потягивали из глиняных кружек слабое пиво. Он рассказывал, я слушал. Во время долгих пауз, когда старик замолкал, чтобы в очередной раз лениво затянуться трубкой, а потом набрать в грудь побольше воздуха, до слуха доносилось бормотание океана. Порой сквозь высокопарный слог далеких мощных валов пробивался смех небольшой юркой волны – казалось, любопытная проказница подкралась специально, чтобы послушать неторопливое повествование.
Первой ошибкой, которую совершили Чарлз Сибон, младший партнер действующей в Лондоне и Ньюкасле фирмы «Сибон и сын, гражданские инженеры», и Миванвей Эванс, дочка преподобного Томаса Эванса, пастора пресвитерианской церкви из Бристоля, стала чересчур ранняя женитьба. Когда молодые люди впервые встретились на скалах в двух милях от «Кромлех армз», Чарлзу было двадцать, а Миванвей едва исполнилось семнадцать. Молодой мистер Сибон пришел в деревню пешком и решил провести день-другой, исследуя живописный каменистый берег, а отец Миванвей снял на лето расположенный неподалеку сельский дом.
Рано утром (как известно, в двадцать лет мы полны энергии и спешим основательно размяться еще до завтрака) Чарлз лежал на скале и смотрел вниз – туда, где белые волны мерно накатывали на гладкие черные валуны. Внезапно из воды возникло некое очертание. Значительное расстояние не позволило рассмотреть видение во всех подробностях, однако одеяние подсказывало, что фигура принадлежит особе женского пола. Поэтически настроенный ум тут же преподнес образ Венеры – или Афродиты, как предпочитал называть богиню джентльмен с тонким вкусом. Он увидел, как античная статуя исчезла за мысом, но все-таки решил подождать. Минут через десять –
