Житейские воззрения кота Мурра - Эрнст Теодор Амадей Гофман
– Ты мелешь вздор, – сказал Крейслер. – Ты мелешь вздор, маэстро Абрагам! Ты знаешь, что я не слишком люблю кошек, более того – я недолюбливаю их и в гораздо большей степени отдаю предпочтение собачьему племени.
– Я прошу, – возразил маэстро Абрагам, – я прошу тебя, дражайший Иоганнес, от всей души прошу – возьми моего многообещающего кота Мурра и подержи его у себя по крайней мере до тех пор, пока я не возвращусь из путешествия. Поэтому-то я его и захватил с собой, он тут за дверью и ожидает благожелательного ответа. Ну взгляни же на него, по крайней мере.
С этими словами маэстро Абрагам распахнул дверь, за дверьми на соломенной подстилке, свернувшись клубочком, спал кот, которого и в самом деле можно было назвать чудом кошачьей красоты. Серые и черные полосы, идущие вдоль спины, сливались вместе на темени между ушами, на лбу образуя грациознейшие гиероглифы. Такой же полосатостью и к тому же совершенно необыкновенной длиной и толщиной отличался и воистину роскошный хвост. К тому же пестрая шкурка кота поразительно блестела и переливалась в солнечных лучах, так что между черными и серыми полосами еще можно было приметить узенькие золотисто-желтые полоски. «Мурр! Мурр!» – воскликнул маэстро Абрагам. – «Мурр… Мур…» – отозвался кот почти членораздельно, потянулся, встал, изогнулся восхитительной дугою и широко раскрыл свои глаза цвета вешней травы. В глазах этих сверкали ум и смекалка, они как бы метали искры – целый сноп огненных искр! Во всяком случае, согласившись с маэстро Абрагамом, Крейслер должен был признать, что в облике кота было нечто необычное, из ряда вон выходящее; что голова его весьма крупна, настолько крупна, что в ней без труда могут вместиться самые разнообразные науки, а усы его уже и теперь, в юности, настолько длинны и посеребрены столь солидной сединой, что придают коту несомненную авторитетность – одним словом, вид истинного греческого мудреца.
– Ну можно ли так, мгновенно развалившись, спать где попало! – обратился маэстро Абрагам к своему хвостатому питомцу. – Этаким манером ты только утратишь всю свою веселость и живость и преждевременно превратишься в унылого ворчуна! Умойся как следует, дражайший Мурр!
Тотчас же феноменальный кот уселся на задние лапы, а передними, бархатными, нежнейшим образом провел по лбу и щекам и затем издал необыкновенно явственное, бодрое и радостное «мяау».
– Перед тобой, – продолжал маэстро Абрагам, – не кто иной, как сам господин капельмейстер Иоганнес Крейслер, к которому ты поступаешь отныне в услужение.
Кот пристально взглянул на капельмейстера, громадные глаза его сверкали, искрились. Он замурлыкал, вскочил на капельмейстерское плечо, как будто желая ему что-то этакое сказать на ухо. Засим кот соскочил на пол, потом обошел, то поднимая, то распуская хвост, вокруг нового своего хозяина, как бы желая свести с ним более близкое знакомство.
– Прости меня, боже, – воскликнул Крейслер, – я готов даже подумать, что этот серый плутишка отнюдь не лишен разума и происходит из прославленного семейства Кота в сапогах!
– Я вполне уверен, – заявил маэстро Абрагам, – что кот Мурр – самая забавная на свете тварь, истинный полишинель, и притом он благонравен и хорошо воспитан, скромен и нисколько не навязчив, совсем не то что псы, которые нередко надоедают нам своими неуклюжими собачьими нежностями.
– Когда я гляжу на этого премудрого кота, – сказал Крейслер, – то с огорчением думаю о том, сколь узок круг наших познаний. Кто может сказать, кто может определить пределы способностей, присущих животным? Если для нас многое или скорее даже почти все в природе остается недоступным исследованию, то у нас всегда под рукой готовые ярлычки, так что мы неизменно кичимся своей пустопорожней школярской премудростью, хотя с ее помощью видим не дальше собственного носа. И разве мы не налепили ярлык «инстинкта» на все духовные проявления жизни животных, а ведь проявления эти порою совершенно удивительны! Я хотел бы, однако, получить ответ всего лишь на один-единственный вопрос: совмещается ли с инстинктом, то есть со слепым непроизвольным стремлением, – способность к сновидениям? А ведь, например, собакам снятся чрезвычайно живые сны, это знает всякий, кто наблюдал спящего охотничьего пса. Собака ищет, обнюхивает, сучит лапами, как будто бежит во всю прыть; она задыхается, обливается потом… Впрочем, о котах, видящих сны, я пока ничего не слышал.
– Коту Мурру, – прервал своего друга маэстро Абрагам, – бесспорно, снятся живейшие сны – и более того, он погружается в те сладчайшие грезы, в то созерцательное состояние, представляющее собой нечто среднее между сном и бдением, свойственное истинно поэтическим личностям в те чудные мгновения, когда у них зарождаются истинно гениальные замыслы. В этом состоянии он отчаянно вздыхает и охает: с недавнего времени он ведет себя настолько странно, что я вынужден думать, что мой драгоценный Мурр либо влюблен по уши, либо трудится над какой-нибудь трагедией.
Крейслер рассмеялся от души и воскликнул: «Так иди же скорей сюда, мой разумный, мой преблаговоспитанный, преостроумный, высокопоэтический кот Мурр, и давай…»
(Мурр пр.)…первоначального воспитания, вообще относительно первых месяцев моей юности рассказать еще многое.
В высшей степени замечательно и поучительно, когда великий ум в автобиографии своей распространяется обо всем, что случилось с ним в его юности, обе всем, каким бы незначительным все это ни казалось. – Впрочем, разве в жизни высокого гения может когда-либо произойти хоть что-либо незначительное? Все, что он затевал – или же не затевал в дни своей ранней юности, обладает исключительной важностью, озаряет ярким светом глубочайшую внутреннюю суть и замыслы его бессмертных творений. Прекрасным мужеством наполняется грудь юноши, устремляющегося к высокой цели, юноши, которого терзают робкие сомнения: достаточно ли внутренних сил в его груди, в особенности когда он читает, что великий муж в бытность мальчиком также играл в солдатики, чрезвычайно любил сласти и порою даже бывал бит за леность, невоспитанность и полнейшую бестолковость? «Точь-в-точь как я, точь-в-точь как я», – в восторге восклицает юноша и более не сомневается в том, что и он тоже является величайшим гением, подобно своему обожаемому кумиру.
Иной читывал Плутарха или, пожалуй, всего лишь Корнелия Непота и стал великим героем, иной –
