Артур Мейчен - Тайная слава
— А в чем дело? Почему она плакала?
— Похоже, эта пожилая дама (она живет в крошечном домике на задворках Пагни) такого высокого о себе мнения, что почти не удостоила Элис разговора. Позаимствовав у кого-то из соседей юную девушку, она нарядила ту под служанку. По словам Элис, нельзя было выглядеть глупее этой малютки, когда она в черном платье, белом чепчике и фарту ке открывала дверь, с трудом управляясь с ручкой. Джордж (так зовут друга Элис) еще раньше говорил ей, что дом у них маленький, но с очень уютной кухонькой, несмотря на всю скромность и старомодность ее обстановки. Но вместо того, чтобы вести гостей прямо на кухню и гам спокойно посидеть подле большой старинной печи, вывезенной из деревни, эта малютка спросила, как их представить (слышал ли ты что-нибудь нелепее?) и провела в небольшую, убого обставленную гостиную, где у камина, полного цветной бумаги, восседала, "словно герцогиня", старая миссис Марри, а в комнате было холодно, как на улице. Миссис Марри держалась очень надменно и почти не говорила с Элис.
— Ей, наверное, было не но себе.
— Бедняжка ужасно себя чувствовала. Старуха начала так: "Рада познакомиться с вами, мисс Дилл. У меня очень мало знакомых среди прислуги". Элис хорошо показывает ее жеманную манеру разговаривать — у меня так не получится. Затем старуха перешла к рассказам о семье: как они фермерствовали на своей земле пятьсот лет — такая ерунда! Джордж уже рассказывал Элис о прошлой жизни: у семьи был старый коттедж где-то в Эссексе с садовым участком и два луга, но его мать представила все так, будто они были помещиками, похваставшись, что их часто посещали приходский священник, доктор Такой-то и сквайр Такой-то, хотя было ясно, что если они это и делали, то только из жалости. По словам Элис, она с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться миссис Марри в лицо: ведь молодой человек прежде рассказывал ей об этом местечке и о том, каким крошечным было владение и как благородно со стороны сквайра было его купить после смерти старика Марри, когда Джордж был еще очень мал и мать не могла одна управляться с хозяйством. Однако глупая старуха продолжала, как говорится, "заливать", а молодой человек чувствовал себя все более неловко, особенно когда мать заговорила о том, что жену надо брать из своего круга и как несчастливы те молодые люди, которые взяли себе жен из более низкого сословия; говоря это, она недвусмысленно поглядывала на Элис. А затем случилась очень забавная вещь. Элис обратила внимание, что Джордж удивленно оглядывается, словно чего-то не понимает; наконец он не выдержал и спросил, не приобрела ли мать у соседей кое-какие декоративные вещицы, потому что вот эти, например, вазы из зеленого стекла он видел на каминной полке у миссис Эллис, а восковые цветы — у миссис Тервей. Мать тут же остановила его сердитым взглядом и нарочно свалила на пол несколько книжек, которые ему пришлось поднимать. Однако Элис уже успела понять, что старуха позаимствовала эти вещи у соседей так же, как и девчушку, изображавшую служанку, — и все для того, чтобы казаться значительнее. Потом они пили чай — слегка подкрашенную водичку, и ели тонюсенькие ломтики хлеба с чуточкой масла и дешевое иностранное печенье из швейцарского магазина на Хай-стрит, замешанное на прогорклом жире и прокисшем молоке. И все это время миссис Марри продолжала хвастаться своим происхождением и унижала девушку, отпуская обидные замечания на ее счет, пока та не ушла разгневанная и обиженная. И меня это не удивляет. А что ты думаешь?
— Да, ничего хорошего в этом нет, — ответил Дарнелл, задумчиво глядя на жену. Он не очень внимательно следил за всеми подробностями этой истории — ему просто нравилось слушать голос жены, звучавший для него музыкой, и ее интонации вызывали в нем картины волшебного мира.
— И что, мать этого молодого человека всегда так себя ведет? — спросил он после долгого молчания, желая, чтобы музыка ее голоса зазвучала вновь.
— Всегда, до самого последнего времени, точнее, до прошлого воскресенья. Конечно, Элис сразу же поговорила с Джорджем Марри и сказала, как разумная девушка, что, по ее разумению, молодой семье не стоит жить со свекровью — особенно, если та не очень любит невестку. Он, естественно, ответил, что у матери просто такая манера общаться, на самом деле она вовсе так не думает и так далее; Элис же какое-то время его избегала и однажды намекнула, что, возможно, ему придется выбирать между ней и матерью. И так все тянулось без перемен весну и лето, а затем как раз накануне твоего отпуска Джордж вновь поговорил с Элис на эту тему, сказав, как ему жаль, что ее отношения с матерью не сложились, и как бы ему хотелось, чтобы они поладили, — ведь мать всего лишь несколько старомодна и чудаковата и в отсутствие Элис хорошо о ней отзывается. Наконец Элис согласилась пойти с ними в понедельник в Хэмптон-Корт[10] — она часто говорила, что мечтает туда пойти. Ты помнишь, какой это был прекрасный день?
— Дай-ка вспомнить, — рассеянно проговорил Дарнелл. — Да, конечно… Весь тот день я просидел под тутовым деревом; помнится, мы там и ели — устроили что-то вроде пикника.
Немного досаждали гусеницы, но в целом мы прекрасно провели день. — Он был околдован величественной, божественной красотой мелодии — такой, наверное, была древняя песнь первозданного мира, где сама речь была песней, а слова — символами могущества, обращенными не к разуму, а к душе. Откинувшись в кресле, Дарнелл произнес: — И что же у них произошло?
— Дорогой, ты не поверишь, но эта злобная старуха вела себя еще хуже, чем обычно. Они встретились, как и договаривались, у Кью-Бридж, и с большим трудом уселись в омнибус; Элис надеялась, что ее ждет день, полный удовольствий, но не тут-то было. Не успели они поздороваться, как миссис Марри принялась расхваливать Хью-Гарденс — уж так там хорошо, гораздо удобнее добираться и никаких расходов — перешел мост, вот и все. Пока они дожидались омнибуса, она продолжала ворчать: дескать, все говорят, что в Хэмптоне и смотреть-то нечего, всего и есть, что множество уродливых и потемневших от времени старых картин, некоторые из них такие непристойные, что порядочной женщине на них и глядеть нельзя, не говоря уж о девушке; она удивлялась, как это королева разрешает выставлять такие вещи на всеобщее обозрение, ведь девушки узнают там такие ужасные вещи, — впрочем, в наши дни они и так много чего знают. Говоря все это, ужасная карга выразительно поглядывала на Элис — та мне потом говорила, что не будь миссис Марри такой старой да еще вдобавок матерью Джорджа, она отхлестала бы ее по щекам. Старуха еще не раз возобновляла разговор о Хью-Гарденс, вспоминая, какие там прекрасные оранжереи, пальмы и прочие восхитительные вещи, вроде лилий размером с журнальный столик или прекрасного вида на реку. Как говорит Элис, Джордж держался молодцом. Сначала он растерялся: ведь мать твердо обещала ему быть любезной с девушкой, но потом собрался с духом и сказал вежливо, но твердо: "Матушка, мы обязательно как-нибудь пойдем туда, но Элис уже настроилась на Хэмптон, да и я тоже!" Миссис Марри оставалось только фыркнуть, бросив на девушку кислый взгляд;
тут как раз подошел омнибус, и они стали пробираться на свои места. Миссис Марри всю дорогу до Хэмптон-Корта что-то бубнила себе под нос. Элис не слышала всего, но иногда до нее долетали обрывки фраз вроде: "Пришла беда — открывай ворота". "Ночная кукушка дневную перекукует", "Почитай отца и матерь свою…" Элис подумала, что старуха бормочет только пословицы (кроме одной заповеди), ведь Джордж всегда говорил, что мать старомодна, но в словах старухи каждый раз слышался намек на их с Джорджем отношения, и тогда Элис решила, что многие та придумывает сама. Элис говорит, что это вполне в духе матери Джорджа, которая одновременно и старомодная, и вредная, и болтливая, как мясник в субботний вечер. В конце концов они добрались до Хэмптона, и Элис подумала, что, может быть, старухе там понравится, и все они хорошо проведут время. Но та ворчала все громче и громче, и на них уже поглядывали, а одна женщина во весь голос (чтобы они услышали) заявила: "Что ж, и они когда-нибудь состарятся". Эта реплика очень рассердила Элис, потому что, по ее словам, они с Джорджем ничего плохого не делали. Когда старуху привели к каштановой аллее в Буши-парк, она заявила, что та слишком прямая и длинная и на нее скучно смотреть, а олени в парке (сам знаешь, какие они красивые) слишком тощие и выглядят крайне жалко — неплохо бы их подкормить хорошим пойлом из объедков. Она утверждала, что читает в глазах оленей, как они несчастны, и уверена, что егеря их бьют. И так было везде; она хвалила сады в Хаммерсмите и Ганнерсбери, где, по ее словам, росло гораздо больше цветов, а когда ее привели к воде, где было много зелени, она принялась скандалить, упрекая их за то, что ей пришлось тащиться так далеко, чтобы увидеть обыкновенный канал, на котором нет ничего, кроме одной баржи. И так она брюзжала весь день, поэтому Элис была рада-радешенька расстаться с ней и оказаться дома. Ну, разве это не испытание для девушки?
