Шолом-Алейхем - Сендер Бланк и его семейка
К чести верного слуги мы должны заметить, что за пять лет, в течение которых у Бланков в доме перебывали различные учителя, Фройка немного научился читать и писать по-русски. Нельзя сказать, чтоб у него были такие уж блестящие способности. Поэтому и сам Маркус довольно много с ним повозился, покуда Фройка научился читать по складам и подписываться: «Фройка Крокман». Но получалось у него «Манфройкеркокер». Зато в арифметике Фройка был силен, и кто знает, какой вышел бы из него математик, если б отец его, Копл Крокман, не был трубочистом и не умер с перепоя, а перед смертью не отдал Фройку в учение к кузнецу, а кузнец не бил бы его каждый день, как собаку, и если бы Фройке не пришлось быть дворником, а затем лакеем у Сендера Бланка? Самую трудную задачу Фройка решал в уме, поражая этим хозяина.
Итак, наш просвещенный лакей поднес к глазам телеграммы и, простояв у окошка добрых полчаса, кое-как сложил:
— Бэ… о… эл… е… болен… Болен!.. О… пэ… эс… н… опасно… Очень опасно! Опасно! Значит, вот-вот умрет. Ага?
И мысли Фройки опять запутались в тяжелой цепи с золотыми часами. На телеграфе Фройка все же показал телеграммы какому-то рыжему еврею и попросил прочитать их и объяснить, что там написано.
«Ах, если б меня учили в молодые годы!» — думал Фройка, опуская в задний карман два рубля сорок копеек сдачи с тем, чтобы они там остались. Кто же сегодня заметит, есть ли сдача? Но как же он был поражен, когда, войдя к тяжелобольному Сендеру в кабинет, тут же услышал:
— Сдачу, Фройка! Два рубля сорок копеек.
«Он даже подсчитал уже, старый черт!» — подумал Фройка, выкладывая на стол два рубля сорок копеек, и с тяжелым сердцем удалился восвояси.
На другой день приехал старший сын Сендера, Хаим Бланк, со своей женой Соней и двумя маленькими девочками — восьмилетней Фаней и Маней, лет шести.
Насколько самому Сендеру в делах везло, насколько не везло его детям. Когда Хаим ушел от отца, на иждивении которого он жил вместе с женой, у него было накоплено несколько тысяч.
— Помни, Хаим, — сказал ему отец, — я долг свой выполнил. Достаточно я постарался для тебя: вырастил, женил, дал денег, пять лет содержал тебя с женой, — чего ж еще? Ты от меня ничего не можешь требовать. Сейчас у тебя со мной уже мало общего: у меня еще дети, дочь с мужем на иждивении, я должен женить младшего сына. Поезжай себе с богом и будь счастлив! Если будешь бережлив, у тебя будут водиться деньги и с божьей помощью тебе будет хорошо. Смотри, береги рубль, — будешь человеком!..
Когда Хаим остался без денег, он не хотел писать отцу, прекрасно сознавая, что из этого ничего не выйдет. Но когда все в доме распродали, дети просили хлеба, а хлеба не было, Хаим сел и написал:
«Любимому, дорогому отцу, богатому, прославленному, мудрому, высокоученому реб Сендеру, да святится имя его.
Уже более двух лет, как я остался без копейки, но тебе об этом даже не заикнулся. Ты уже понимаешь сам, должно быть, что у меня денег нет… Что я говорю? Дети, моя жена и я, — мы умираем с голоду… Я здесь чужой… Понимаешь?.. Нет слов. Такие дети, как у меня, мне кажется… И жена у меня не расточительная, как другие… Не знаю. Наоборот, насколько возможно… Если бы не этот Файферман, этот злодей… Он у меня выманил три тысячи рублей… Три тысячи наличными! Других дел здесь нет! Может быть, там, в твоем городе, где меня знают, известно, кто я… Говорят, что Яков-Мойше Цукерштейн выиграл десять тысяч рублей… Поклон дорогой матери Мириам-Хае, дорогой сестрице Ривке с ее дорогим супругом Иосифом Земелем, их детьми… Как сейчас их дела? Привет брату моему, просвещенному, мудрому Маркусу, да здравствует он. Будьте здоровы и счастливы, как вам того желает
твой сын Хаим Бланк.
Я забыл тебе сообщить, что супруга моя Соня, дай ей бог здоровья, не совсем здорова, а моя младшая дочка, Манечка, болеет оспой.
Вышеупомянутый Хаим».
Каждый день Хаим Бланк наведывался на почту и только через две недели получил ответ.
— Письмо, Соня, письмо из дому!
Соня хотя и поднялась, но едва держалась на ногах, девочка все еще болела. С большим волнением уселись читать долгожданное письмо,
«Дорогому сыну моему, мужу ученому, реб Хаиму, да святится имя его, и дорогой супруге его Соне, да здравствует она со своими чадами и домочадцами.
Прежде всего извещаю вас, что мы все, слава богу, в добром здоровье, дай бог то же слышать и от вас, аминь! Во-вторых, я не понимаю, чем я провинился перед тобой, за что ты принес мне такие огорчения, омрачил всем нам праздник. Пусть скажут люди, не сделал ли я все, что мог, как самый лучший отец. Поэтому, дорогой сын, я прошу, не сокращай дней моих и не пиши таких писем. А сюда тебе приезжать незачем, так как без денег в нынешнее время никакого дела сделать нельзя и такие файферманы, которые выманивают деньги, водятся всюду на всем белом свете. Что делать? Тяжелые нынче времена! Все-таки, если б ты был человеком, ты не дошел бы до такого состояния. Твой зять Иосиф Земель имеет сейчас очень большое дело и, говорят, загребает груды золота. Я живу здесь больше тридцати лет, и мне ни разу еще не попалось такое счастливое дело, как зятю Иосифу, да святится имя его, там у него в городе. Говорят, он покупает дом за двадцать тысяч рублей, — да поможет ему бог, я желаю ему этого от всей души. Теперь мне предстоит серьезное дело: надо женить Маркуса, дать ему тридцать тысяч рублей приданого и квитанцию* тысяч на шесть. Затем одежда и свадебные расходы! Я отремонтировал дом, и это мне влетело без преувеличения в десять тысяч рублей! Была у меня еще в гостях дочка моя Ривка с ребенком (замечательный ребенок!), пришлось сделать подарок в пятьсот рублей. Откуда же взять все это? Привет твоей супруге с детьми
от меня, отца твоего, Сендера Бланка».
Еще год, — тяжелый год, — промучился Хаим, пока наконец нашел должность на пятьдесят рублей в месяц. А через год заметили, что Хаим честный человек и преданный работник, и прибавили еще пятьдесят рублей. Но зато работал он в поте лица своего, целиком продался своему хозяину, проводил в лесу дни и ночи (в этом и состояла его служба).
В таком положении находился Хаим, когда получил вдруг срочную телеграмму, вызывавшую его к отцу. Хаим не мог оставить службы ни на минуту, но о чем говорить, если отец опасно болен и просит приехать?
Когда Хаим, войдя в кабинет отца, упал ему на грудь, на глазах Сендера показались слезы. Он подозвал к себе невестку, спросил: «Как поживаешь?» — и протянул внучкам руку для поцелуя. Потрепав их по щечкам, Сендер отпустил внучек, обрадованных разрешением поиграть. Дети устремились во двор — у деда был такой большой двор, — обежали и его прекрасный сад. Но внизу их перехватил Фройка и, подарив по мармеладке, принялся расспрашивать: как девочек зовут, сколько им лет, что делает отец, мать, такой ли у них большой дом, как у деда, умеют ли дети читать и писать. Старшая девочка, Фаня, оказалось, бегло читает не только по печатному, но и по писаному — Фройка не поленился и тут же на месте ее проэкзаменовал. Достав из кармана кусочек бумаги и карандаш, он нацарапал: «Манфройкеркокер». Дети с хохотом и визгом, выкрикивая «Манфройкеркокер», убежали в сад. Как только наш прославленный Фройка услышал это, в сердце его зажглась ненависть к девочкам и их родителям.
Спустя два часа Хаим зашел к Маркусу повидаться, и тот подробно ознакомил его с достопримечательностями своей библиотеки. Юный герой наш так рад был гостю, что забыл и спросить, как его дела. Хаим, со своей стороны, за время, пока брат болтал, не проронил ни слова. А Соня? Соня сидела с Мириам-Хаей в уголочке, и они тихо беседовали о домашних делах: о негодницах-служанках, о детской одежде, она так дорого стоит, о курах, гусях, утках — чего ни коснешься, все на вес золота!
— Как-то я велела принести яиц, — рассказывала Мириам-Хая невестке, и обе преисполнялись негодованием. — У меня уже установленная цена — семьдесят копеек, разве только перед пасхой я плачу рубль, рубль пятьдесят — не больше. Сосчитала яйца, три сотни. Я хотела испечь торт в десять фунтов. Хотя за неделю до того я напекла полный шкаф сухарного печенья, но в три дня его не стало. Заподозрить служанку я не могу: честная еврейка, пошли мне бог такой год… Постой, ты должна знать, она служила у меня шесть лет тому назад, Злата…
— Ой! Злата! Мамаша, у вас Злата?
— Вот-вот, Злата! Она развелась уже с мужем и опять вышла замуж.
— За кого, мамаша?
— А бог его знает за кого! Какой-то шарлатан, выродок. Он как будто портной, этот курносый болван!
— Может быть, Мордхе, сын Ципойры? Ой, кажется, я угадала, мамаша.
— Да откуда ты знаешь, Соня?
— А где теперь Ципойра? Она в служанках, бедняжка?
— Ох, что ты, что ты! Она давно уже умерла!
— Ой, Ципойра умерла?! Что вы говорите, мамаша! Ай-яй-яй!!!
Бог знает куда занесло бы наших уважаемых дам, вернулись ли бы они к трем сотням яиц, либо, перескакивая с предмета на предмет, унеслись совсем уж далеко, как вдруг вошел Фройка и сообщил, что приехал господин Осип Земель с мадам и ребенком, а с ними еще какая-то старая женщина.
