Чарльз Диккенс - Сев
- Час тому назад Джуп послал свою дочь в аптеку. Потом видели, как он вышел крадучись, надвинув шляпу на лоб, с узелком под мышкой. Она, конечно, никогда этому не поверит, но он ушел совсем, а ее бросил.
- Почему вы думаете, что она не поверит? - спросил мистер Грэдграйнд.
- Потому, что они души друг в друге не чаяли. Потому, что они были неразлучны. Потому, что до нынешнего дня он, казалось, только ею и жил. Чилдерс подошел к пустому чемодану и заглянул в него.
У мистера Чилдерса и мистера Киддерминстера была очень своеобразная походка: ноги они расставляли шире, чем простые смертные, и усиленно подчеркивали, что колени их утратили способность сгибаться. Такая походка отличала всю мужскую половину цирковой труппы и служила признаком постоянного пребывания в седле.
- Бедняжка Сесси! - сказал Чилдерс, поднимая голову от пустого чемодана и встряхивая пышной шевелюрой. - - Напрасно он не отдал ее в ученье. Теперь она осталась ни при чем.
- Такое мнение делает вам честь, - одобрительно сказал мистер Грэдграйнд. - Тем более, что сами вы ничему не учились.
- Я-то не учился? Да меня начали учить с семи лет.
- Ах, вот оно что? - обиженно протянул мистер Грэдграйнд, словно Чилдерс обманул его ожидания. - Я не знал, что существует обыкновение учить малолетних...
- Безделью, - ввернул с громким хохотом мистер Баундерби. - И я не знал, черт меня побери! Не знал!
- Отец Сесси, - продолжал мистер Чилдерс, даже не взглянув в сторону Баундерби, - вбил себе в голову, что она должна получить невесть какое образование. Как это взбрело ему на ум, понятия не имею, но засело крепко. Последние семь лет он только и делал, что подбирал для нее какие-то крохи ученья, чтобы она хоть немножко знала грамоте, ну и счету.
Мистер Чилдерс вынул одну руку из кармана, потер щеку и подбородок и устремил на мистера Грэдграйнда взор, выражавший сильнейшее сомнение и весьма слабую надежду. Чилдерс с самого начала, ради покинутой отцом девочки, пытался задобрить мистера Грэдграйнда.
- Когда Сесси поступила в здешнюю школу, - продолжал он, - ее отец радовался как ребенок. Я не понимал, чему он, собственно, радуется, ведь мы кочуем с места на место и здесь остановились только на время. А он, видимо, заранее все обдумал. Он и всегда-то был с причудами. Должно быть, он решил, что этим устроит судьбу девочки. Если вы, паче чаяния, пришли сюда, чтобы сообщить ему, что хотите чем-нибудь помочь ей, - сказал мистер Чилдерс, опять проводя рукой по лицу и глядя на мистера Грэдграйнда с сомнением и надеждой, - то это было бы очень хорошо и очень кстати; как нельзя лучше и очень, очень кстати.
- Напротив, - отвечал мистер Грэдграйнд, - я пришел сказать ему, что среда, к которой принадлежит его дочь, делает дальнейшее пребывание ее в школе невозможным и что она не должна больше приходить на занятия. Но ежели отец в самом деле бросил девочку без ее согласия и ведома... Баундерби, я хотел бы поговорить с вами.
Мистер Чилдерс тотчас же тактично покинул комнату и, выйдя своей кавалерийской походкой на площадку лестницы, остановился там, поглаживая подбородок и тихонько посвистывая. Из-за двери доносился громкий голос мистера Баундерби, повторявший: "Нет. Я решительно против. Не советую. Ни в коем случае". А более тихий голос мистера Грэдграйнда говорил: "Именно это и послужит для Луизы примером. Она поймет, к каким пагубным последствиям приводит то, что возбудило в ней столь низменное любопытство. Взгляните на дело с этой точки зрения, Баундерби".
Между тем члены цирковой труппы один за другим спускались с верхнего этажа, где они были расквартированы, и мало-помалу собрались на площадке лестницы; постояв там и пошептавшись между собой и с мистером Чилдерсом, они постепенно вместе с ним просочились в комнату. Среди них были две-три миловидные женщины, два-три мужа, две-три тещи и восемь-девять ребятишек, исполняющих в случае надобности роли фей. Один отец семейства имел обыкновение удерживать другого отца семейства на конце высокого шеста; третий отец семейства частенько сооружал из обоих пирамиду, причем сам изображал основание, а юный Киддерминстер - вершину; все отцы семейства умели плясать на катящихся бочках, стоять на бутылках, ловить на лету ножи и шары, крутить на одном пальце тарелки, скакать на чем угодно, прыгать через что угодно и висеть не держась ни за что. Все матери семейства умели (и не делали из этого тайны) плясать и на туго и на слабо натянутом канате, гарцевать на неоседланных конях; никто из них не стеснялся показывать публике свои ноги, а одна мать семейства в каждый город въезжала на колеснице, собственноручно правя шестеркой лошадей. Все они, и мужчины и женщины, старались держаться развязно и самоуверенно; одежда их не блистала опрятностью, в домашнем быту царил хаос; что же касается грамоты, то познаний всей труппы вместе взятой едва хватило бы на коротенькое письмо. И в то же время это были люди трогательно простодушные и отзывчивые, от природы неспособные на подлость, всегда и неизменно готовые помочь, посочувствовать друг другу; их душевные качества заслуживали не меньшего уважения и уж, во всяком случае, столь же благожелательной оценки, как обычные добродетели, присущие любому человеческому сословию.
После всех появился сам мистер Слири - мужчина плотного сложения, как уже упоминалось, с одним неподвижным и одним подвижным глазом, с голосом (если только это можно назвать голосом), напоминавшим хрипение испорченных мехов, и бледным одутловатым лицом; никто никогда не видел его пьяным, однако и трезвым он тоже не бывал.
- Мое почтенье, хударь, - сказал мистер Слири: он страдал астмой, и его тяжелое натужное дыхание никак не справлялось с буквой "с". - Вот дело-то какое! Прямо беда! Вы уже знаете, - мой клоун и его хобака, очевидно, дали тягу.
Он обращался к мистеру Грэдграйнду, и тот ответил утвердительно.
- И что же, хударь? - вопросил мистер Слири, сняв шляпу и вытирая подкладку носовым платком, каковой нарочно для этой цели носил в тулье. Намерены вы чем-нибудь помочь бедной девочке?
- Когда она придет, я сообщу ей о возникшем у меня плане, - сказал мистер Грэдграйнд.
- Очень рад, хударь. Однако не подумайте, что я хочу избавиться от нее. Но и мешать ее благополучию я тоже не хочу. Я охотно взял бы ее в ученье, хотя в ее годы начинать поздновато. Прошу прощенья, хударь, голох у меня хриплый, и непривычному человеку нелегко понять меня. Но ежели бы вы, будучи младенцем, потели и зябли, потели и зябли на арене, и вы бы захрипели не хуже моего.
- Вероятно, - согласился мистер Грэдграйнд.
- А покуда мы ждем ее, не выпьете ли чего-нибудь, хударь? Рюмку хереху, а? - радушно предложил мистер Слири.
- Нет, нет, благодарю вас, - отвечал мистер Грэдграйнд.
- Зря, хударь, зря. А ваш приятель, ему что угодно? Ежели вы еще не обедали, то выпейте рюмочку горькой.
Но тут мистера Слири перебила его дочь Джозефина, хорошенькая блондинка лет восемнадцати, - ее привязали к лошади, когда ей минуло два года, а с двенадцати лет она носила при себе завещание, в котором выражала просьбу, чтобы на кладбище она была доставлена обоими пестренькими пони.
- Тише, папа, она идет! - крикнула Джозефина и тотчас в комнату вбежала Сесси Джуп так же стремительно, как час назад выбежала из нее. Увидев, что здесь собралась вся труппа, увидев, какие у всех лица, и не увидев среди собравшихся отца, она жалобно вскрикнула и бросилась на шею самой талантливой канатной плясунье (кстати, ожидавшей ребенка), а та опустилась на колени, и заливаясь слезами, нежно прижала девочку к груди.
- Хватило же у него ховехти на такое дело, черт побери, - сказал Слири.
- Папа, дорогой мой папочка, куда ты ушел? Я знаю, знаю, ты ушел ради меня! Ты ушел, чтобы мне было хорошо! И какой же ты будешь несчастный, какой одинокий, пока не воротишься ко мне, бедный, бедный мой папочка! Так она причитала, и столько горя было в ее устремленном вверх взгляде, в простертых руках, которыми она словно пыталась обхватить и удержать исчезающую тень отца, что никто слова не мог вымолвить; но мистер Баундерби, потеряв терпение, наконец решил взять дело в свои руки.
- Вот что, люди добрые, - начал он, - все это трата времени. Пора девочке понять, что бегство отца - свершившийся факт. Ежели угодно, я могу объяснить ей это - ведь меня самого когда-то бросили. Слушай, ты - как бишь тебя! Твой отец потихоньку сбежал, бросил тебя, и больше ты его не увидишь, лучше и не жди.
Однако соратники мистера Слири столь мало ценили неприкрашенные факты и столь низко пали в этом отношении, что они не только не восхитились сокрушительным здравым смыслом оратора, но, напротив, встретили его речь в штыки. Мужчины пробормотали "стыд и срам!", женщины - "скотина!", а Слири поспешил отвести мистера Баундерби в сторонку и предостеречь его:
- Вот что, хударь. Откровенно говоря, - я так полагаю, что вам лучше кончить на этом и помолчать. Мои люди - народ предобрый, но они, видите ли, привыкли работать проворно. И ежели вы еще откроете рот, то я, черт побери, не уверен, что вы не вылетите в окошко.
