Хорас Маккой - Лучше бы я остался дома
– Ну ладно, ладно, – не собираюсь я с ней связываться, – отмахнулся я.
– Прошу тебя… – устало взмолилась она.
– Тебе не помешает, если я останусь и поем здесь?
– Ради Бога…
7
После обеда я отправился к Стенли Бергерману. Контора у него была в том месте, где бульвар Сан-сет, бульвар Заходящего Солнца, сворачивает к Беверли Хиллз. Девушка за столом сказала, что мистер Бергерман обо мне предупрежден и что мне надо только минутку подождать.
– Разумеется, – кивнул я и уселся в приемной. «Почему секретарши других импресарио не такие милые?» – думал я.
Чуть позже появился Бергерман, подал мне руку и пригласил в кабинет. Я положил на стол альбом с вырезками из газет.
– По мнению миссис Смитерс, у вас есть все данные, – начал он без долгих церемоний.
– Ну, я надеюсь…
Он взглянул на меня и чуть поморщился.
– Вы с Юга, да?
– Да, из Джорджии.
Он задумчиво закурил, чтобы выиграть время, и по его поведению мне стало ясно, что если у него и был ко мне интерес, то он уже пропал.
– Вы говорите с сильным акцентом. Это плохо.
– Я не думал, что это так заметно.
– Просто ухо режет – непереносимо, – поморщился он снова. – Не удивлен, что у вас возникли проблемы при попытках попасть в кино.
Я рассказал ему о Малом театре у нас дома, о мистере Балтере, который пригласил меня на пробы и так и не сообщил об их результатах, и как я наконец пошел статистом в массовки, потому что думал, что наберусь хоть какого-то опыта. Показал ему альбом с вырезками обо всех спектаклях, з которых я играл, и еще несколько новых заметок, которые мне прислала мать, когда я уже был в Голливуде. В них писали, как здорово идут у меня дела и что я общаюсь со многими знаменитыми кинозвездами.
– Вы в самом деле со всеми знакомы? – спросил он.
– Нет, конечно, – сознался я, – но я их всех упоминал в письмах домой, матери, чтобы доказать ей, что я начинаю продвигаться, ну а она всему этому поверила и дала письма одному знакомому, который работает в газете, тот их и напечатал. Я вначале пришел в ужас: я-то сделал это только потому, что мать все время писала мне, чтобы я вернулся домой, а я хотел убедить ее, что не затерялся в Голливуде.
– Понимаю, – протянул он.
– Тогда вы поймете, почему я должен попасть в кино. У нас в городе кое-кто думает, что я уже чуть ли не звезда, и, если я не пробьюсь в кино достаточно быстро и не появлюсь на экране, начнут говорить: тут что-то не так.
Он кивнул, отложил сигарету и взглянул на меня.
– Что касается внешности, кое-какие данные у вас есть. Не припоминаю, чтобы я видел такого красивого парня, и будь все, как раньше, во времена немого кино, я бы сделал из вас звезду максимум за неделю. Но теперь, когда появился звук, – теперь нет. Я бы вами занялся, сумей вы что-нибудь сделать с вашим акцентом.
– Но я хороший актер, мистер Бергерман,– сказал я и попытался избавиться от ощущения полного бессилия, которое уже почти граничило с паникой. – Я это докажу, только дайте шанс.
– И опыта у вас никакого.
– Откуда ему взяться, если никто не дает мне шанса? – спросил я.
– Тот же самый вопрос я сам задавал уже тысячи раз, – вздохнул он. – Ответа на него не существует. Прежде всего постарайтесь избавиться от акцента. Ну и если вы действительно решили делать карьеру в кино, поезжайте в Нью-Йорк и сыграйте в каком-нибудь нашумевшем спектакле. Это в нашем деле лучший способ преуспеть – заставить, чтобы они сами пришли к вам. Если вы бегаете за ними, то проиграете, еще не начав.
– Но Гэри Купер смог. Он пожал плечами.
– Один из тысячи. Один из двадцати тысяч.
– Что ж, – сказал я и забрал альбом с вырезками, – если смог он, смогу и я. Буду сниматься в массовке и ждать, пока подвернется случай. – Я встал. – Благодарю вас хотя бы за то, что вы вообще потратили на меня время.
– Не за что меня благодарить, мистер Карстон. Мне жаль, что я ничего не могу для вас сделать. Но все равно лучше, если знаешь правду, если знаешь, как обстоят дела.
– Да, мне это и впрямь не помешает.
– Ну ладно, – снова вздохнул он. – Разумеется, я не гарантирую, что дам вам самый правильный совет, но все же я думаю, что лучше бы вам вернуться к себе домой, где вы были звездой Малого театра и где все ваши друзья, там вы были бы гораздо счастливее.
– Домой я не поеду. Я приехал сюда и останусь здесь. – Я пожал ему руку. – Еще раз благодарю, мистер Бергерман.
– Если я смогу вам быть как-то полезен… Если вы избавитесь от этого акцента…
– Благодарю, – ответил я уже от дверей. Спустился на улицу и влез в автомобиль Моны.
Наступил вечер, солнце опускалось куда-то за Беверли Хиллз, где жили все кинозвезды.
Я развернул машину и поехал назад, передо мной простирались дали Лос-Анджелеса и Голливуда.
«Ну, погодите, придет мое время», – твердил я в душе.
Оставив машину в гараже неподалеку от дома, я зашел в магазин. Чувствовал я себя гораздо лучше, чем уходя из кабинета Бергермана. Я обдумал его слова и хотя знал, что он не лгал (кое-кто мне это уже говорил), но теперь тверже, чем когда-либо, решил остаться в Голливуде. Я хотел просто пробиться в кино и что-то там делать, нечто великое, и к черту акцент.
«Я скорее умру, чем вернусь домой», – сказал я сам себе.
– Привет! – поздоровался Эбби, кассир магазина. – Что это у тебя такое красивое?
– Альбом с вырезками из газет, – ответил я. Он осклабился и показал на Леса – продавца, который стоял в глубине, в полумраке.
– У него тоже. Точно такой же альбом с вырезками. Эй, Лес, расскажи Ральфу, как ты с Ле Гальеном…
– Не обращай внимания, – сказал мне Лес. – Знаешь басню о лисе и винограде? Он ужасный буржуй.
– Точно! – рассмеялся Эбби и похлопал себя по могучему животу. – Хоть вы и пролетарии, такой мозоли вам не видать. Что, неправда? Вся разница между буржуями и красными – в порядочном брюхе.
Я рассмеялся. Эбби вечно над кем-нибудь подшучивал, но был одним из лучших людей, которых я когда-либо встречал. В магазинчике он был за старшего, и, судя по всему, это была единственная лавочка в Голливуде, где статист из массовки мог взять что-то в кредит.
– Сколько мы тебе должны? – спросил я.
– Кучу денег, а почему ты спрашиваешь?
– Хочу рассчитаться, – сказал я и положил на прилавок стодолларовую банкноту.
– Господи помилуй! – возопил он, сгреб банкноту и посмотрел ее на просвет. – Ты не иначе подписал договор с «Метро-Голдвин-Майер» или с кем еще.
– К сожалению, пока нет. Можешь мне ее разменять?
– Разумеется. – Он положил банкноту в кассу. Потом заглянул в книги. – С тебя восемь долларов пятнадцать центов. Включая доллар за бензин.
– Мона сегодня что-то покупала, – напомнил я. – Ты учел?
– Нет еще, – сказал он и принялся рыться в счетах. Нашел нужный листок, сосчитал все вместе. – Девять двадцать пять – точно как в аптеке.
Отсчитав сдачу, подал мне ее и сделал отметку у себя в книге.
– Слушай, дружище, – спросил он, – тут нет никакого подвоха? Где это ты раздобыл такую кучу денег?
– Все в порядке, не волнуйся. Я их не украл.
– Рад это слышать. Не хватало еще тебе пускаться во все тяжкие, чтобы расплатиться со мной. Это моя забота, как быть со счетом, а не твоя.
– Спасибо, Эбби, – сказал я. Сунул деньги в карман и пошел домой. По дороге я зашел к домо-управителю и уплатил за жилье за месяц вперед – двадцать пять долларов. И только потом уже вернулся к себе.
Мона что-то писала. Она уже успела переодеться и смыть с лица косметику, так что теперь выглядела как молодая домохозяйка – вроде тех, которых изображают в женских журналах.
– Ты уже здесь? Как, получилось?
Я повторил ей, что сказал мне Бергерман.
– Ах черт! – расстроилась она. – Но все же это лучше, чем если бы он стал водить тебя за нос, как это делают большинство импресарио. Только ты не должен падать духом и терять кураж. Надеюсь, ты не совсем повесил нос?
– Ну нет, – сказал я и протянул ей квитанцию об уплате за жилье.
– Что это? – спросила она.
– Я заплатил из тех ста долларов за квартиру на месяц вперед. И еще я оплатил счета у Эбби.
По лицу ее пробежала тень, но все же она улыбнулась.
– Ну ладно, не знаю, к чему бы мне изображать избыток собственного достоинства. Ты просто прелесть, Ральф.
– Перестань, я рад, что смог это сделать. Бог весть как долго все наши расходы лежали на тебе…
– Ты все равно прелесть. Не хочешь принять душ? Беги в ванную – сразу почувствуешь себя лучше.
– Иду, иду. Но вначале я хочу избавиться от этого, – сказал я, взяв альбом с вырезками, и ушел на кухню. Вырвал из него листы, разорвал на куски и как раз бросал их в мусорное ведро, когда прибежала Мона.
– Что ты делаешь, Ральф? Господи! – вскричала она, увидев, что происходит. – Ты не должен был этого делать. Нет, нет!
– А почему нет? – равнодушно спросил я и бросил в корзину последние обрывки. – Мне он больше не понадобится.
