Фрэнсис Фицджеральд - Первое мая
— А! — воскликнул Питер, поднимаясь и наполняя их бокалы. — Очень интересно. Свидание с коридорной, так, что ли?
Это предположение было единодушно и с негодованием отвергнуто.
— Все в порядке, — заверил их Питер. — Не смущайтесь. Коридорная ничуть не хуже всякой другой дамы. Вы помните, как говорил Киплинг насчет Джуди О'Трэди, которая без платья не хуже любой леди?
— Ясно! — сказал Кэй, осклабившись, и подмигнул Роузу.
— Возьмите меня, к примеру, — продолжал Питер, осушая свой бокал. — Я прибыл сюда с девушкой, которая оказалась кривлякой. Такой чертовой кривляки я еще отродясь не видывал. Не захотела поцеловать меня, а почему — абсолютно непонятно. Я был совершенно уверен, что она сама хочет со мной целоваться, — она все время так себя вела, — и вдруг на тебе! Точно холодной водой окатила. Куда идет наше молодое поколение, спрашиваю я вас?
— Да, черт возьми, не повезло тебе, — сказал Кэй. — Здорово не повезло.
— Еще как! — сказал Роуз.
— Выпьем? — предложил Питер.
— А мы тут в драку попали, — сказал Кэй, помолчав. — Только не дошли, далеко была.
— В драку? Вот это дело! — воскликнул Питер, покачнувшись и плюхаясь на стул. — Бей их! Я был в армии.
— Большевика какого-то поколотили.
— Вот это дело! — восторженно повторил Питер. — А что я говорю? Бей большевиков! В порошок их!
— Мы американцы! — заявил Роуз, желая выразить этим свой стойкий, воинствующий патриотизм.
— Правильно! — сказал Питер. — Величайшая нация на земле! Мы все — американцы! Выпьем! Они выпили.
Глава 6
В час ночи в «Дельмонико» прибыл сверхмодный джаз — поистине сверхмодный, даже в эти дни сверхмодных джазов, — и музыканты, с дерзким видом рассевшись вокруг рояля, приняли на себя утомительную задачу — поставлять музыку для веселящегося студенческого братства. Управлял джазом знаменитый флейтист, прославившийся на весь Нью-Йорк тем, что играл на флейте популярные джазовые мелодии, стоя на голове и дергая плечами в ритме танца. Когда он проделывал этот фокус, в зале гасились все люстры, и только два луча прожектора прорезывали тьму: один был направлен на флейтиста, другой, переливаясь всеми цветами радуги и отбрасывая на потолок дрожащие, причудливые тени, бродил над толпой танцующих.
Эдит, как большинство девушек, которые недавно начали выезжать, танцевала до полного изнеможения и была словно в каком-то ослепительном сне — состояние, весьма близкое тому подъему, который испытывают возвышенные души после нескольких бокалов спиртного. Мысли ее парили где-то далеко, на крыльях звучавшей в ушах музыки; в мерцающем, многоцветном полумраке, нереальные, как призраки, появлялись и исчезали партнеры. Все было на грани между бредом и явью, и Эдит мнилось, что с тех пор, как она ступила на паркет, протекли не часы, а дни. С кем только и о чем только она не болтала! Кто-то поцеловал ее, и человек шесть объяснились ей в любви. В начале бала она танцевала то с тем, то с другим из студентов, но потом у нее, как у всех девушек, которые пользовались особенно большим успехом на балу, образовалась постоянная свита: с полдюжины кавалеров сделали ее своей избранницей и поочередно и безостановочно приглашали танцевать, распределяя свое внимание между ней и еще двумя-тремя признанными красавицами.
Раза два она видела Гордона. Он еще долго сидел на лестнице, подперев голову рукой, уставив тусклый взгляд в какую-то точку на полу. Он был грустный и очень пьяный, и Эдит всякий раз поспешно отводила глаза. Но все это, казалось, было когда-то давно. Теперь мозг ее дремал, все чувства были притуплены, как в сомнамбулическом сне, и только ноги продолжали скользить по паркету, а с языка сами собой слетали сентиментальные банальности.
Все же Эдит была не настолько утомлена, чтобы не почувствовать благородного негодования, когда перед ней предстал величественно и блаженно пьяный Питер Химмель. Эдит ахнула и уставилась на него.
— Боже мой, Питер!
— Я немножко выпил, Эдит.
— Прелестно! Не кажется ли вам, что это свинство, если вы пришли на бал со мной?
Но тут она не сдержала улыбки — Питер смотрел на нее растроганно-влюбленным взглядом, то и дело глупо ухмыляясь во весь рот.
— Милая Эдит, — начал он с чувством. — Вы знаете, что я люблю вас, знаете, верно?
— О да, я это вижу.
— Я люблю вас, и я… я просто хотел вас поцеловать, — сказал он печально.
От его смущения, от его замешательства не осталось и следа. Эдит — самая красивая девушка на всем свете. Самые красивые глаза — как звезды в небе. Он хочет попросить у нее прощенья; во-первых, за то, что осмелился лезть к ней с поцелуями, во-вторых, за то, что напился… Но он был так обескуражен, ему показалось, что она очень рассердилась на него…
Его оттеснил толстый молодой человек с красным лицом, которое расплылось в улыбке, когда он увидел Эдит.
— Вы приехали сюда с кем-нибудь? — спросила его Эдит.
Нет, краснолицый молодой человек явился на бал в полном одиночестве.
— В таком случае не могли бы вы… если это не слишком вас затруднит… не могли бы вы отвезти меня домой? — Эта робкая неуверенность была лишь очаровательным притворством со стороны Эдит — она отлично знала, что краснолицый молодой человек будет вне себя от восторга.
— Затруднит? Помилуй бог, я буду безумно рад! Вы даже не представляете себе, как рад!
— Я вам очень признательна. Вы страшно милы. Она глянула на браслетку с часами. Половина второго ночи. И когда она произнесла это про себя — «половина второго», — ей смутно припомнилось вдруг, как ее брат, когда они завтракали вместе, сказал, что он всегда работает в редакции до половины второго ночи.
Эдит решительно повернулась к своему случайному партнеру:
— На какой мы улице, кстати, — где этот «Дельмонико»?
— То есть как? На Пятой авеню, разумеется.
— Да нет, какой квартал?
— А… позвольте… угол Сорок четвертой улицы. Значит, она не ошиблась. Редакция, в которой работает Генри, на той стороне, сразу за углом. И тут же ее осенило, что она может забежать к нему на минутку. То-то он удивится, когда откуда ни возьмись к нему впорхнет такое ослепительное чудо в новом малиновом манто! Это развлечет бедняжку.
Эдит обожала такие эскапады — такие отчаянно-смелые, как ей казалось, выходки. Идея крепла, завладевала ее воображением. Поколебавшись с минуту, Эдит решилась.
— Боже, что с моими волосами! — проворковала она своему партнеру. — Вы не рассердитесь, если я пойду поправлю прическу?
— Ничуть, разумеется.
— Вы прелесть!
Через несколько минут, закутавшись в малиновое манто, она с пылающими от волнения щеками сбежала по одной из боковых лестниц, спеша осуществить свою затею. На площадке жарко спорила какая-то парочка: официант с безвольным подбородком и весьма ярко накрашенная молодая особа. Эдит шагнула мимо них, отворила дверь и окунулась в теплую майскую ночь.
Глава 7
Накрашенная молодая особа проводила Эдит быстрым недружелюбным взглядом, затем снова повернулась к официанту и возобновила пререкания.
— Ступайте-ка лучше наверх и скажите ему, что я здесь, — решительно заявила она. — А не то я пройду сама.
— Никуда вы не пройдете, — сурово сказал Джордж.
Девица иронически усмехнулась.
— Ах, не пройду, вот как? Да у меня тут куча знакомых среди этих студентов, если хотите знать, и каждый из них рад будет пригласить меня на бал.
— Может, и так, да…
— Может, и так! — перебила она его. — Конечно, вот такие, как эта, — еще неизвестно, куда это она побежала, — могут тут приходить и уходить, сколько им вздумается, а когда я хочу повидать приятеля, ко мне высылают какого-то задрипанного официанта!
— Послушайте, — возмущенно сказал Кэй-старший. — Я не хочу потерять из-за вас место. Может, этот парень, о котором вы толкуете, совсем не желает вас видеть.
— О, не беспокойтесь, желает!
— Ну ладно, все равно — разве найдешь его в этой толкучке?
— А вы только спросите Гордона Стеррета, и вам его сразу покажут, — сказала она уверенно. — Они все там друг друга знают.
Она достала из сумочки долларовую бумажку и протянула ее Джорджу.
— Вот, — сказала она. — Вот вам на чай. Разыщите его и передайте то, что я велела. Если через пять минут он не появится здесь, я сама подымусь наверх — так и передайте.
Джордж с сомнением покачал головой, подумал, явно испытывая мучительные колебания, и наконец удалился.
Гордон Стеррет спустился по лестнице раньше отведенного ему срока. Он был еще сильнее пьян, чем в начале бала, но уже по-другому. Пары алкоголя словно затвердели на нем, как каркас. Он шатался и с трудом передвигал ноги, речь его была почти бессвязна.
— Привет, Джул, — сказал он хрипло. — Видишь, как я быстро пришел. А денег не достал, как ни старался.
— Дело не в деньгах, — оборвала она его. — Ты уже десять дней глаз не кажешь. В чем дело? Он медленно покачал головой.
