Леопольд Захер-Мазох - Дочь Петра Великого
– Ваши слова наполняют меня гордостью, – прошептал граф, порывисто хватая ее красивую руку, – участие, которое вы во мне принимаете, является самой сладостной наградой за чувство того безграничного обожания, какое я к вам испытываю.
– Я не из тех лицемерок, граф, – живо откликнулась Елизавета, – которыми кишит так называемый высший двор и которые, публично похваляясь добродетелью, самым пошлым образом ежедневно насмехаются над нею в своих будуарах. Я совершенно не скрываю от вас ни своей симпатии, ни своего нерасположения. И не лгу, говоря, что вы мне приятны, Шувалов, очень приятны...
– Вы слишком милостивы...
– Разумеется, слишком, – ответила Елизавета, – потому что мужчины не заслуживают того, чтобы с ними обходились по-доброму. Эти хозяева жизни похожи на медведей: пока им протягиваешь сладкий мед любви, они лижут тебе пальцы, но потом дикость их проявляется с тем большей свирепостью.
– О! Есть такие медведи, которые позволят себя приручить, – заверил Шувалов, – вам, во всяком случае, позволят с восторгом.
– Ладно, поживем-увидим, – улыбаясь промолвила Елизавета. И на этом завершила аудиенцию, легким взмахом руки отпустив графа.
Вечером того же дня, когда прекрасная великая княжна уже как раз собиралась отойти ко сну, перед окнами ее дворца внезапно раздались громкие звуки музыки.
– Серенада какая-то, – воскликнула госпожа Курякова.
– Для кого бы? – спросила Елизавета.
– Надо думать, для вас, ваше высочество, а для кого же еще.
– Кто бы это мог все затеять?
– Шувалов.
– Ты, похоже, права.
Набросив на плечи шубу, Елизавета вышла на балкон и тотчас же залилась громким смехом, ибо вид, который представляла из себя собравшаяся внизу труппа странствующих музыкантов, был очень потешным. Пятьдесят больших белых медведей с факелами в лапах образовали широкий круг, внутри которого был очерчен второй, составленный из такого же количества бурых медведей, вооруженных всеми мыслимыми инструментами и исполнявших оглушительный янычарский марш. В центре обоих кругов стоял огромный полярный медведь, который почтительно поклонился высокой даме и затем бросил ей букет… свежих фиалок, зимой в Петербурге... Цветы упали к ее ногам, Елизавета подняла их и с улыбкой поблагодарила.
Музицирующие медведи исполнили еще две пьесы, а затем веселым факельным шествием замаршировали дальше, сопровождаемые несметной толпой зевак, в то время как полярный медведь попросил доложить о себе великой княжне. Когда она приняла его в своем будуаре, он с глубоким реверансом, вызывающим неудержимый смех, приблизился к ней и с немой покорностью вложил в ее руку конец длинной серебряной цепи, обвивавшей его косматую шею.
– Означает ли это, что отныне ты становишься моей собственностью, Михаил Топтыгин? – спросила Елизавета, которой весь этот маскарад доставлял огромное наслаждение.
Медведь густым добродушным рычанием ответил утвердительно.
– Стало быть, есть медведи, готовые на подобную безрассудность, – пошутила Елизавета, – и они, подобно влюбленным мужчинам, целиком отдают себя в руки женщины, даже не задумываясь о том, что их впереди ожидает.
Медведь кивнул.
– А что бы ты сказал, мой милый медведь, если б я захотела попробовать выдрессировать тебя, – продолжала великая княжна, – научить тебя танцам и всяким подобным кунштюкам?
Медведь рыком выразил согласие.
– Тебе это представляется легким, – промолвила Елизавета. – О! ты еще не знаешь, как обламывают когти медведям; их муштруют побоями, понимаешь? Принеси-ка мне большой арапник, Катенька.
Госпожа Курякова торопливо выскользнула из комнаты и спустя несколько секунд вернулась с большой нагайкой, вид которой, казалось, все-таки несколько встревожил медведя, ибо рычанием и жестами он попытался объяснить принцессе, что дрессировка ему совершенно не требуется. Однако она озорно покачала красивой головой, взмахнула плетью и несколько раз весьма ощутимо прошлась ею по спине бедного медведя, только сильнее возбуждаясь от его испуганного рычания.
– Да ведь он через толстую шкуру ничего не чувствует, – подсказала придворная дама.
– Ты права, – согласилась с ней Елизавета, прекращая порку, и, обращаясь к медведю, добавила, – изволь повиноваться, месье, в противном случае мне придется придумать для тебя другие чувствительные наказания.
Медведь прорычал изъявление покорности.
– Ты будешь моим рабом? – спросила красивая женщина, по-прежнему с плеткой в руке опускаясь в кресло.
Вместо ответа он бросился перед ней ниц, и она без долгих размышлений поставила на него ногу.
Это, казалось, очень ему понравилось, потому что он издал рык, звучавший одновременно так ласково и так до смешного нежно, что обе дамы от души громко расхохотались.
5
Завещание царицы
Лето тысяча семьсот сорокового года для хворающей подагрой царицы Анны и для жизнерадостной великой княжны Елизаветы проходило очень по-разному. В то время как цесаревна в обществе красивого и остроумного графа Шувалова получала удовольствия, страдания императрицы день ото дня усиливались. Она часто лишалась чувств и тогда лежала в кошмарном бреду, терзаемая ужасными видениями и призраками. Немногими приятными часами, еще остававшимися у нее, оказывались те, когда после гнетущей ночи и короткого дремотного сна под утро она видела красивую княжну, с ласковым взором сидевшую у ложа ее мучений.
Двадцать седьмого октября врачи, приглашенные в Государственный совет, объявили, что императрице осталось жить всего несколько дней. После этого сообщения Бирон со своими соратниками, Остерманом, Минихом и Лёвенвольде, уединились в кабинете.
– Настало время, – начал он, – приступать к активным действиям. Императрица составила завещание, в котором назначает наследницей трона свою племянницу, герцогиню Мекленбургскую[22]. Ее супруг, герцог Брауншвейгский, наш общий противник, при таком повороте событий вместе с ней захватил бы в свои руки бразды правления. Тогда нас ждет отставка, если не ссылка в Сибирь. Я принял решение этого не допустить.
– Что вы намерены предпринять, герцог? – спросил Миних.
– Я призываю вас, господа министры, – ответил Бирон, – вместе со мной обратиться к царице и предложить ей на подпись новое завещание, в котором она назначит престолонаследником сына герцогини Брауншвейг-Мекленбургской, царевича Ивана[23].
– Понимаю, – кивнул Миних, – младенческий возраст царевича послужит основанием для долголетнего регентства, которое вы, герцог, и осуществляли бы, и тем самым мы могли бы какое-то время чувствовать себя в безопасности.
– Даже более того, мой дорогой Миних, – с вкрадчивой благосклонностью в голосе произнес Бирон. – Я позаботился бы о том, чтобы еще основательнее укрепить фундамент своей власти, а для этой цели назначил бы вас верховным главнокомандующим всеми нашими сухопутными и морскими вооруженными силами.
Миних, перед которым вдруг так отчетливо замаячило воплощение его давнего и самого заветного желания, покраснел от радости и с выражением глубокой преданности отвесил герцогу поклон.
– Все выиграли бы от этого, все, – продолжал рассуждать последний, глядя на Остермана и Лёвенвольде.
– В чем же заключается наша задача? – спросил Миних с неподдельным энтузиазмом. – Мы ждем ваших приказов, герцог.
– Я берусь склонить императрицу к подписанию нового завещания, – ответил Бирон. – Остерман и Лёвенвольд должны будут пустить в ход все свое влияние в Сенате, чтобы тот поручил мне регентство, а вам, Миних, прославленному победителю турок и любимцу солдат, будет нетрудно заинтересовать войска. Но первым делом – к императрице.
Бирон двинулся вперед, остальные последовали за ним.
Когда они вошли в покои царицы, несчастная женщина лежала в глубоком бреду. Возле нее не было никого, кроме ее лейб-медиков и графини Шуваловой в качестве дежурной гофдамы. Бирон знаком приказал им покинуть комнату, потом очень тихо подошел к ложу больной, тогда как другие остались стоять в дверях. Уже начинали сгущаться сумерки, свечей зажечь не успели, и тяжелые гардины на окнах еще больше затемняли покои.
Анна на какое-то время очнулась и задержала взгляд полуостекленевших глаз на своем любимце, затем едва слышно спросила:
– Кто тут?
– Я, Бирон, ваше величество!
– Ты?
– Я пришел узнать, как ваше величество себя чувствует.
– Получше, Бирон, получше, – пробормотала царица, – только почему ты называешь меня «величеством»?
– Мы не одни...
– Не одни? – бедная, запуганная кошмарными видениями женщина привстала в постели и огляделась по сторонам; заметив в глубине комнаты неясные очертания трех мужчин, она издала пронзительный крик и вцепилась в герцога. – Что им нужно, – в страхе прошептала она, – это Долгоруковы, которых ты велел обезглавить, они обвиняют меня и тебя, Бирон, тоже.
