Михаил Зощенко - Тарас Шевченко
Полиция тотчас поняла, кто является наиболее опасным для правительства.
Помимо стихов «возмутительного характера», в бумагах Шевченко найдены были карикатуры на царских особ.
Началось следствие над Шевченко, но не как над членом общества, а как над поэтом, призывающим народ к революции.
Если другие члены братства склонили свои головы перед Николаем I, то этого не случилось с Шевченко.
Его спросили:
«Какими случаями доведены вы были до такой наглости, что писали самые дерзкие стихи против государя императора, столь нежно поступившего при выкупе вас из крепостного состояния?»
Шевченко ответил:
«Будучи еще в Петербурге, я слышал везде дерзости и порицания на государя и правительство. Возвратясь в Малороссию, я услышал еще более… Я увидел нищету и ужасное угнетение крестьян помещиками… Все это делалось и делается именем государя и правительства…»
Это уже был не верноподданнический ответ члена братства, это был ответ революционера и «опасного государственного преступника».
Во время всего следствия Шевченко вел себя удивительно спокойно, мужественно и с чувством большого достоинства, что еще больше озлобило III Отделение.
Некоторые ответы, сказанные на следствии, показывают, что Шевченко несколько даже иронизировал над своими судьями.
Шевченко спросили:
«Почему ваши стихи нравятся вашим друзьям, когда они лишены истинного ума и всякой изящности? Не за дерзости ли и возмутительные мысли?»
Шевченко ответил с явной насмешкой:
«Стихи мои нравятся, может быть, потому только, что они написаны по-малороссийски».
Два месяца тянулось это следствие. И наконец было признано, что Шевченко «действовал отдельно, увлекаясь собственной испорченностью».
Он был приговорен к ссылке без срока. Он был отдан в распоряжение военного ведомства, с тем чтобы его определили в солдаты в какое-либо отдаленное место.
На приговоре Николай I собственноручно «изволил начертать»: «Под строжайший надзор с запрещением писать и рисовать».
Одним росчерком царского пера Николай I заканчивал литературную деятельность поэта.
Тотчас Шевченко под присмотром фельдъегеря был отправлен в Оренбург и оттуда в Орскую крепость.
И вот потянулась скорбная жизнь ссыльного поэта. Смрадная казарма, бессмысленная шагистика, свист розог и всякого рода унижения — вот из чего состояла жизнь николаевского солдата.
Казармы закрывались в девять часов вечера, и Шевченко, обессиленный от военных упражнений, без мыслей и чувств, ложился на нары. Даже если бы он имел право писать и рисовать, — он здесь этого не мог бы делать. Особенно тяжелы были первые месяцы, когда начальство проявляло усиленное рвение сделать из Шевченко бравого солдата.
«Все прежние мои страдания, — писал Шевченко из ссылки, — в сравнении с настоящим были детские слезы».
Тут, в крепости, были грубые и пьяные солдаты, пьяные, потерявшие всякую честь офицеры, ссыльные дворяне и всякого рода проходимцы.
Впоследствии в своем дневнике Шевченко писал:
«Я и не воображал о существовании таких гнусных исчадий нашего общества».
Первые месяцы ссылки были тем более ужасны, что поэт был отрезан от всего мира. И в столице и на Украине запрещалось произносить его имя. Никто не смел и думать о переписке с Шевченко.
Связь с «государственным злодеем» почиталась немаловажным преступлением. За это можно было легко пострадать. Это было небезопасно.
Шевченко не знал об этом. Он думал, что все друзья отвернулись от него. И от этого он страдал еще больше.
Но вот стали приходить первые письма с Украины и из Петербурга. И с каждым письмом в Шевченко как бы вливалась жизнь. Все показалось не так уж безнадежно, не так омерзительно.
Снова у Шевченко возникло непреодолимое желание писать или рисовать. Но жестокое запрещение царя было слишком категорическим.
Тем не менее Шевченко послал прошение шефу жандармов о дозволении ему рисовать пейзажи. Но дозволения не последовало.
Тогда Шевченко стал писать тайком. Он сшил себе маленькую тетрадь и носил ее за голенищем.
Шевченко писал:
И вот опять пришлось таитьсяПод старость с музою своей.В бурьяне спрятаться и плакать,Скрывая думы от людей.
Проходили томительные дни. Непривычный климат действовал на Шевченко удручающе. Он с тоской вспоминал о своей милой Украине. Он писал, глядя на унылые оренбургские степи:
И там степи, и тут степи,Да тут не такие —Ржавы, ржавы, даже красны,А там голубые…
Шевченко стал болеть. Он сначала заболел цингой. Потом ревматизмом. Ему позволили жить на частной квартире. Но он слишком уж рьяно воспользовался своей свободой, — он стал не таясь писать и рисовать пейзажи. И поэтому его снова водворили в казарму.
Между тем друзья, несмотря на всякие строгости, старались облегчить участь Шевченко. Ему стали посылать книги и посылки.
Весной следующего (1848) года Шевченко, стараниями друзей, был назначен в экспедицию, которая отправлялась в Аральское море. Он зачислен был в эту экспедицию в качестве художника для зарисовки берегов.
Это было исключительно трудное путешествие — сначала по знойной, безводной пустыне, потом на шкуне по малоисследованному Аральскому морю. Но все же это была значительная перемена в жизни Шевченко. Тут уже не было смрадной казармы, тягостной муштры, пьяного ротного командира и того томительного однообразия жизни, которое так страшило поэта в Орской крепости.
Больше того, тут, в экспедиции, Шевченко был художником. И с чувством огромной радости он принялся за свое любимое дело.
За этот период жизни Шевченко сделал замечательные работы акварелью и карандашом. Кроме того, он написал значительное количество стихов, в которых остался верен самому себе, они полны ненависти к царской власти и к угнетателям народа.
11. Роль личности в истории жизни человека
Осенью 1849 года экспедиция по обследованию Аральского моря закончилась, и Шевченко был отправлен в Оренбург для отделки «живописных видов», что было невозможно сделать в море.
В Оренбурге Шевченко прожил полгода. И это был до некоторой степени светлый период его жизни в ссылке.
Начальник края генерал Обручев терпимо отнесся к ссыльному солдату. Он даже пообещал походатайствовать о представлении его в унтер-офицеры. Ему понравились художественные работы Шевченко. Конечно, это было нарушение приговора, но он снисходительно отнесся даже к тому, что Шевченко писал портрет с его жены.
После тюрьмы и казармы Шевченко мог теперь отдохнуть. Он жил в отличном доме у адъютанта генерала Обручева. С этим адъютантом Шевченко весьма сблизился и даже подружился. Шевченко подружился также с группой польских изгнанников.
Друзья и работа скрашивали жизнь поэта. Но тоска его была велика. Будущее было темно. Молодость проходила. Шевченко писал в Оренбурге:
Три года грустно протекли…Украдкой схоронило мореМои — не злато-серебро —Мои лета, мое добро,Мою тоску, мои печали —Все, что в незримые скрижалиВнесло незримое перо…
Но с ним оставалась его поэзия, его творчество. И это придавало ему силу жить. Шевченко писал:
И пусть же будет то, что будет.Не перестану я писать,Хотя б за это присудилиМеня распятию предать!
В своих стихах Шевченко был по-прежнему мужественным и бесстрашным борцом за те идеи, которые привели его сюда.
Шевченко писал:
Может, сам на небесиСмеешься, батюшка, над намиИ держишь свой совет с панами,Как править миром…Сдается мне, тебя, владыку,Давно уж люди прокляли…
Однако сносная жизнь поэта была вскоре нарушена. Прапорщик оренбургского гарнизона Исаев, повздорив с Шевченко, написал донос на имя генерала Обручева.
В доносе прапорщик указал, что Шевченко, вопреки царскому приказу, пишет и рисует и ходит по улицам в штатском платье.
Генерал Обручев, получив донос, струсил. Он подумал, что прапорщик, чего доброго, пошлет или уже послал такой же донос в III Отделение.
Виновником же поблажек ссыльному отчасти был сам Обручев. И, стало быть, своей головой он должен был отвечать за все.
Надо было действовать, чтобы спасти свою шкуру.
Генерал отдал распоряжение арестовать Шевченко и произвести у него обыск. Генерал надеялся найти у Шевченко что-либо предосудительное.
Однако приказ об аресте дан был адъютанту, который находился в приятельских отношениях с Шевченко. И адъютант успел предупредить поэта об обыске.
