Томмазо Ландольфи - Осенняя история
В тот день задул свирепый ветер, заладил нескончаемый, упрямый дождь. Внутренности дома окутала такая темь, что я невольно стал склоняться к тому или иному плану действий. Нельзя сказать, что охватившее меня томленье унялось, наоборот, скорее, возросло. И не случись события, которого я мог бы ожидать, но все-таки не ждал, возможно, эта повесть не имела б продолженья. Тот случай, сам по себе пустячный, помог мне выйти из оцепенения. Короче говоря, в наш дом явился гость. Судите сами, это ль не событие?
Я задремал немного в придвинутом к камину кресле, когда в дверях возникло странное созданье; а впрочем, странным оно могло казаться кому угодно, но не мне, уже видавшему подобных типов. То был дряхлеющий старик, пастух или крестьянин, с сухим, морщинистым, как глина, лицом-печеным яблоком; на нем застыла придурковато-отрешенная гримаса радости и вместе грусти. Нечто от монгола, иль индуса, иль краснокожего образовало в нем причудливую смесь всех одичалых благородных рас. Мне попадалось несколько подобных лиц во времена моих скитаний по горам, там их число неумолимо таяло. Он был из тех, кто в продолжение всей жизни или, вернее, до известных лет спускаются в селение единственно по праздникам святого покровителя. Сама одежда горца — и та разнилась с одеянием равнинных жителей.
Я знал, что объясниться с ними нет никакой возможности — столь редкостным и непонятным слыло их древнее наречие, а я и нынешнее понимал с трудом. И все же я осведомился у него о положении в округе. Не шелохнувшись, пастух взирал на незнакомца с непроницаемо-серьезным видом, так, словно перед ним стоял загробный призрак. Ответствовал он крайне медленно, глухим, осипшим голосом и оправдал мои сомненья: из сказанного я не уяснил ни слова. Судя по большой корзине, надетой на руку, и пухлому мешку, закинутому за плечо, пастух доставил в дом провизию. Из тарабарщины пришельца я разобрал: он ищет старика и ни о чем другом знать не желает. Тем временем последний уже бесшумно вырос за спиной. Пастух шагнул ему навстречу, припал к руке. С большим усилием собрался было опуститься на колени, но мой хозяин вовремя его остановил и, что-то пробурчав на том же непонятном языке, увлек в глубины дома.
Спустя примерно четверть часа гость и хозяин возвратились, один вослед другому. Пастух кивнул, не глядя в мою сторону, и вскоре оба вышли. Сердце будто сжалось, когда я увидал, как он уходит. Хоть он и был пришельцем, но все же из живого мира, а я, казалось, находился в царстве мертвых. Однако покидать его не собирался.
Вернувшись в дом, хозяин смерил гостя взглядом, который я назвал бы ироническим по отношению к другому человеку, и процедил сквозь зубы:
— Он передал: там никого.
Старик наверняка имел в виду, что ни дозоры, ни прочая опасность мне не грозят. Он вновь открыто призывал меня убраться раз и навсегда.
Глава восьмая
Убраться раз и навсегда? Как бы не так! Я твердо положил наутро снова приступить к осмотру дома. По правой половине я проходил два раза в день. С недавних пор, едва проснувшись (в час наиболее благоприятный по нескольким причинам), я неизменно обнаруживал хозяина у входа в спальню — в позе провожатого. Его недремлющее око мне предстояло обойти.
На ужин появился свежий хлеб и даже чуть перебродившее вино, благодаря которому язык хозяина подразвязался. Однако он завел пустые разговоры о всякой всячине и среди прочего, увы, о книжности латинской. Излишне говорить, сколь мало трогала меня подобная беседа. И лишь когда наш разговор коснулся Франции или чего-то там французского, старик схватил меня за руку и прошептал:
— Париж, ах, Париж!..
Париж, являвшийся общеизвестной Меккой для всякого высокородного южанина, как видно, вызывал у старика особенно приятные, а может, неприятные воспоминанья. Затем хозяин снова погрузился в обычное молчание.
Взяв масляную лампу, он, как всегда, довел меня до спальни. Коль скоро я упомянул о лампе, замечу, что кроме той, которую он постоянно носил с собой, других светильников или свечей в его жилище не было в помине. Поэтому, ступив в свою обитель, я тотчас окунался в непроглядный мрак. И все бы ничего, покуда длилась эта долгая усталость: едва укрывшись, я моментально засыпал. Когда ж от полного безделья я стал страдать бессонницей, очередная ночь казалась непереносимой. Собственные спички я перевел давным-давно, и в доме их хранился мизерный запас. Я взял привычку оставлять отпахнутыми ставни, надолго заручаясь мерклым лунным светом. По счастию, луна склонялась низко, и я надеялся на скорую ее поддержку. Так и случилось. В ту ночь луна приветливо мигнула мне косым лучом и тут же скрылась за чернильной тучей. Короткого приветствия хватило, чтобы окрасить комнату размытым призрачным свеченьем.
Глубокой ночью я лежал с открытыми глазами, в унынии рассматривая небо, охваченное оконной рамой, как вдруг услышал легкий скрежет. Я не придал ему значения, ведь в доме безраздельно властвовали древесные жучки и мыши. Но скрежет повторился где-то рядом с величавым шкапом из резного дуба (до этого я не заглядывал в него ни разу). Я все еще лежал в полудремоте и вот уже отчетливо услышал негромкий шорох, а за ним — протяжный скрип сильнее первых двух, почти что треск. Конечно, мыши. И все же этот шум мне показался необычным. Сон мигом улетучился, его сменил неясный трепет. Ах, если бы сюда хоть пару спичек!
Погодя до слуха моего донесся мягкий шелест, напоминавший дуновенье ветра. Но в тот момент я был готов поклясться, что уловил дыхание живого существа. Как будто в подтверждение моей догадки стих ветер, и в полнейшей тишине, в невероятном нервном напряженье, я снова различил тончайший шелест мерного дыханья. Под зычный лязг пружин я резко приподнялся. Если и впрямь меня подстерегала скрытая опасность, я должен смело ей пойти навстречу. Чуть выждав, я шагнул к стенному шкапу, ни жив ни мертв от страха.
Скрип или его подобие умолкли, как только я поднялся. Сжимая пистолет, который по привычке держал на всякий случай под подушкой, я разом отворил расшатанные створки. В полумраке я разглядел лишь облупившуюся штукатурку. Из деревянных полок в шифоньере осталась только верхняя. Она висела вровень человеческому росту, нижняя слетела со своей опоры и накось перечеркивала внутреннюю полость шкапа. Центральной полки не имелось вовсе.
Короче, ничего приметного. Но что-то мне подсказывало: я не ошибся. Нетрудно было допустить, что в этом доме-замке и в стенках мебели скрывались тайные ходы. Я, как сумел, ощупал задник шкапа, не обнаружив ничего сомнительного.
Как быть? Мне не терпелось возобновить свой поиск белым днем. Я лег в постель и попытался объяснить случившееся чрезмерной впечатлительностью или воздействием вина. Однако в глубине я чувствовал, что дело обстоит иначе, и не сомкнул уж глаз до самого рассвета. Ночное происшествие лишь подстегнуло мою решимость без промедления обследовать весь дом.
Наутро я старался двигаться как можно тише и был вознагражден: за дверью старика не оказалось. Хоть слух его (как и другие чувства) и отличался редкой остротой, он все равно не должен был меня услышать. Впрочем, я мог и заблуждаться.
На всякий случай, теперь уже при свете дня, я осмотрел старинный шкап. Безрезультатно. В гостиной, о которой говорилось выше, я поискал глазами дверь соседней комнаты со стороны стенного шкапа. Ведь эта комната наверняка существовала; ее я и решил найти. Дверь спальни находилась не по середине, а в нужном направлении стена была глухой. Значит, в ту комнату отсюда не попасть. Требовалось, по крайней мере, представить схему данной части дома, чтобы найти искомый вход. Не так-то это было просто. Стена, что примыкала под углом к моей, проемов тоже не имела. И вообще все комнаты располагались одна вдогон другой, поэтому, меняя направление, я рисковал довольно скоро сбиться с верного пути. Но не отчаивался и методично шел к заветной комнате, не дожидаясь, пока передо мною вырастет фигура старика.
Попробовал пройти в соседнее с гостиной помещение, которое могло смыкаться с нужной комнатой. Пошел по крытой галерее с обратной стороны. Однако, против ожиданий, я дважды повторил маршрут и даже заблудился поначалу. Лишь со второй попытки я все же оказался в этом месте, но описал солидный крюк. Как я и думал, стена (тянувшаяся продолженьем первой сквозь толщу поперечной кладки) и здесь была глухой. Но что гораздо хуже — глухой была и та, что уходила дальше под прямым углом. Пришлось выписывать затейливый зигзаг, чтобы дойти до следующей по порядку залы. И здесь меня ждало одно разочарованье. Чем больше я петлял, тем меньше понимал, где нахожусь. Когда же под конец перешагнул порог четвертой комнаты, сказать с уверенностью, какой стены придерживался, я не мог. Впрочем, тут обошлось без путаницы, поскольку комната, большой заброшенный чулан, имела лишь один дверной проем — тот самый, через который я вошел. Какой бы ни была из этих трех «моя» стена, я и на сей раз оказался в тупике.
