Андре Жид - Фальшивомонетчики

Он посмотрел на удаляющегося Винцента, пожал плечами, затем отправился в спальню переодеться в приготовленный для него на диване фрак.

В одной из комнат второго этажа старый граф покоится на смертном одре. Ему положили на грудь распятие, но забыли сложить руки. Отросшая за несколько дней борода смягчает резко очерченный угол волевого подбородка. Рассекающие лоб поперечные морщины под щеткой седых волос кажутся менее глубокими и как бы разглаженными. Глаза, глубоко запавшие под густой растительностью бровей. Так как нам не придется больше видеть покойника, я долго гляжу на него. У изголовья постели кресло, в котором сидит Серафина, старуха-няня. Она встает. Подходит к столу, на котором стоит старомодная масляная лампа, слабо освещающая комнату; нужно поправить фитиль. Абажур отражает свет на книгу, которую читает юный Гонтран…

— Вы устали, господин Гонтран. Шли бы лучше спать.

Гонтран поднимает глаза и устремляет ласковый взгляд на Серафину. Откидываемые им со лба белокурые волосы слегка вьются на висках. Ему пятнадцать лет; его почти женское лицо выражает только нежность и любовь.

— Ну а ты? — говорит он. — Это тебе следует пойти поспать, бедная моя Фина. Прошлую ночь ты почти все время была на ногах.

— О, я не привыкла спать! Кроме того, я спала днем, а вы…

— Нет, оставь… Я не устал; мне так удобно здесь размышлять и читать. Я очень мало знал папу, мне кажется, что совсем позабуду его, если хорошенько не насмотрюсь на него. Я буду бодрствовать подле него до рассвета. Сколько времени, Фина, ты служишь у нас?

— Я поступила сюда за год до вашего рождения, а вам скоро шестнадцать.

— Ты хорошо помнишь маму?

— Помню ли я вашу маму? Вот так вопрос! Это все равно, если бы спросили меня, помню ли я, как меня зовут. Конечно же, я помню вашу маму.

— Я тоже немного помню, но плохо… мне было всего пять лет, когда она умерла… Скажи… Папа часто разговаривал с нею?

— Когда как. Папа ваш никогда не был особенно разговорчив и очень не любил, если кто первый заговаривал с ним. Но все же он говорил немного больше, чем в самое последнее время. Но не стоит копаться в воспоминаниях, предоставим Господу Богу судить обо всем этом.

— Ты думаешь, Господь Бог действительно будет заниматься всем этим, милая Фина?

— Если не Господь Бог, то кто же?

Гонтран прижимался губами к покрасневшей руке Серафины.

— Знаешь, что ты должна сделать? Пойти спать. Обещаю разбудить тебя, как только рассветет, и тогда я лягу. Прошу тебя.

Едва Серафина оставила его в одиночестве, Гонтран бросается на колени перед ложем покойника, утыкается лбом в простыни, но ему не удается заплакать: ни один порыв не заставляет его сердце забиться сильнее. Глаза остаются безнадежно сухими. Тогда он встает. Рассматривает это бесстрастное лицо. В этот торжественный миг он хотел бы испытать возвышенные и необыкновенные чувства, услышать весть из загробного мира, умчаться мыслью в эфирные, сверхчувственные сферы, — но мысль его остается пригвожденною к земле. Он глядит на бескровные руки мертвеца и спрашивает себя, сколько еще времени будут расти ногти. Его оскорбляют несложенные руки. Он хотел бы сблизить их, соединить, заставить держать распятие. Да, это прекрасная мысль. Он представляет себе, как Серафина будет удивлена, когда увидит, что руки покойника сложены, и как его позабавит ее удивление; но тут же он начинает презирать себя за такие мысли. Все же он наклоняется над постелью. Он схватывает ту руку покойника, что лежит дальше от него. Рука уже закоченела и не хочет сгибаться. Гонтран делает усилие, чтобы согнуть ее, но сдвигает с места тело. Он берет другую руку, она кажется несколько более гибкой. Гонтрану почти удалось положить руку на грудь; он пытается всунуть в нее распятие, так, чтобы оно держалось между большим пальцем и ладонью, но от прикосновения к похолодевшему телу он вдруг слабеет. Думает, что с ним сейчас сделается дурно. У него возникает желание позвать Серафину. Он бросает все: распятие на измятой простыне, руку, которая безжизненно падает на прежнее место, и в наступившей жуткой тишине слышит вдруг: «Черт возьми!» — грубый возглас, наполняющий его ужасом: Гонтрану кажется, что в комнату кто-то вошел… Он оборачивается: никого, он один. Это у него вырвалось звучное ругательство, из глубины существа Гонтрана, который никогда не ругался. Он снова усаживается за стол и погружается в чтение.

V

В эту душу и в это тело никогда не проникало исступление.

Лилиан, привстав, слегка коснулась пальцами светлых волос Робера.

— Вы начинаете лысеть, мой друг. Обратите внимание. Вам только тридцать. Плешь совсем не красит вас. Вы, наверное, слишком серьезно относитесь к жизни.

Робер поднимает голову и с улыбкой смотрит на нее.

— Только не в вашем обществе, уверяю вас.

— Вы сказали Молинье, чтобы он приехал к нам?

— Да, ведь вы просили меня об этом. — И… одолжили ему денег?

— Пять тысяч франков, я же сказал вам, которые он снова проиграет у Педро.

— Почему вы хотите, чтобы он проиграл?

— Он азартный игрок. Я наблюдал за ним в первый вечер. Он совсем не умеет играть.

— За это время он успел научиться… Хотите пари, что сегодня он выиграет?

— Если вам угодно.

— Ах, прошу вас, не принимайте мое предложение как жертву. Не люблю, когда делают что-нибудь без удовольствия.

— Не сердитесь. Решено. Если он выиграет, он возвратит взятые у меня деньги вам. Но если проиграет, вы возместите мне потерянное. Согласны?

Она нажала кнопку звонка:

— Принесите токайского и три бокала. Если он возвратится с пятью тысячами франков, они будут оставлены ему, хорошо? Если он не проиграет и не выиграет…

— Так никогда не бывает. Забавно, что вы им так интересуетесь.

— Забавно, что вы не находите его интересным.

— Вы находите его интересным, потому что влюблены в него.

— Это правда, дорогой мой! С вами можно говорить откровенно. Но не потому он меня интересует. Наоборот: когда мужчина кружит мне голову, мой интерес к нему обычно остывает.

Снова появился слуга, неся на подносе вино и бокалы.

— Выпьем сначала за пари, а потом будем пить с выигравшим.

Слуга налил вина, и они чокнулись.

— Я нахожу вашего Винцента скучным, — заметил Робер.

— Скажите пожалуйста! «Мой» Винцент!.. Как будто не вы познакомили меня с ним! И потом советую вам не повторять всюду, что он вам скучен. Все быстро поймут, почему вы так часто видитесь с ним.

Робер, слегка повернувшись, прикоснулся губами к обнаженной ножке Лилиан, которую она тотчас отдернула и прикрыла веером.

— Мне следует покраснеть? — спросил он.

— В моем обществе не стоит стараться. Все равно вам это не удастся.

Она осушила бокал и продолжала:

— Хотите, я скажу вам, кто вы, дорогой мой? У вас все качества литератора: вы тщеславны, лицемерны, честолюбивы, непостоянны, эгоистичны.

— Вы мне льстите.

— Да, все это очаровательно. Но вы никогда не сделаетесь хорошим романистом.

— Почему же?

— Потому что не умеете слушать.

— Мне кажется, что вас я слушаю очень внимательно.

— Вам кажется? Он не литератор, а слушает меня куда внимательнее. Но когда мы вместе, больше слушаю, пожалуй, я.

— Он почти не умеет говорить.

— Это оттого, что все время разглагольствуете вы. Я вас знаю: вы не даете ему рта раскрыть.

— Мне наперед известно все, что он может сказать.

— Вы полагаете? Вы хорошо знаете его историю с этой женщиной?

— О, сердечные дела, что может быть скучнее!

— Я очень люблю также, когда он рассказывает что-нибудь из естествознания.

— Естествознание еще более скучная материя, чем сердечные дела. Значит, он читает вам лекции?

— Ах, если бы я умела пересказать вам все то, о чем он мне рассказывал… Как это увлекательно, дорогой мой! Он рассказал мне столько интересного о морских животных. Я всегда интересовалась всем, что живет в море. Вы знаете, в Америке строят теперь подводные лодки с окнами по бортам, чтобы видеть все кругом в глубинах океана. Открывается чудесная картина. Видны живые кораллы, видны — как их называют? — мадрепоры, губки, водоросли, стаи рыб. Винцент говорит, что есть породы рыб, которые гибнут, когда вода становится более соленой, и есть, напротив, другие, которые выносят различные степени солености; эти последние держатся обыкновенно подле морских течений, где вода становится преснее, и пожирают первых, когда те ослабевают. Вы должны попросить его рассказать вам… Уверяю вас, это очень интересно. Когда он говорит об этом, он делается необыкновенным. Вы не узнали бы его… Но вы не умеете заставить его разговориться… А как он рассказывает о своем романе с Лаурой Дувье… Да, так зовут эту женщину… Знаете, как он познакомился с нею?