Уильям Моэм - Вилла на холме
— Верится с трудом.
— Вам приятнее вместо этого думать, что я всю жизнь жила в роскоши, окруженная целым штатом заботливых слуг?
— Да. Как принцесса из волшебной сказки.
— Что ж, пусть так. Будем считать, что я умею готовить яичницу и жарить бекон, потому что это одно из качеств, дарованных мне моей крестной-феей.
Когда ужин был готов, они поставили тарелки на поднос, и молодой человек понес его в столовую. Мэри шла впереди, показывая дорогу. Столовая была большая, с расписным потолком, гобеленами на стенах и большими позолоченными деревянными канделябрами. Мэри и ее гость расположились в роскошных высоких креслах друг против друга за обеденным столом.
— Мне так стыдно за мою убогую и ветхую одежду, — улыбнулся молодой человек. — В этой роскошной комнате надо быть одетым в великолепные шелка или в бархат. Как кавалеры на какой-нибудь старинной картине.
Его костюм был изношен, ботинки явно перебывали в руках многих сапожников, открытая у ворота рубашка была обтрепана. Галстука молодой человек не носил. При свете свечей в канделябрах глаза его казались черными, бездонными; голова была какой-то странной формы, а волосы очень коротко острижены. Скулы на его лице выступали вперед, а щеки, наоборот, запали; кожа отличалась бледностью. Читавшаяся на лице усталость придавала ему весьма трогательный вид. Мэри подумала, что, если одеть молодого человека в живописный костюм — ну, скажем, как у одного из юных князей на какой-нибудь картине Бронзино[3] из галереи Уффици, — он мог бы казаться красивым.
— Сколько вам лет? — спросила она.
— Двадцать три.
— Тогда все неприятности должны казаться вам пустячными.
— Что толку от юного возраста, когда человек лишен надежд на будущее? Я живу в темнице, из которой мне не вырваться.
— Ну а музыкой вы занимаетесь не профессионально?
Он засмеялся:
— Вы задаете мне такой вопрос после того, как слышали мою игру? Разумеется, я не скрипач. Удрав из Австрии, я устроился работать в отель, но хозяева начали прогорать и кое-кого уволили, в том числе меня. Мне удавалось еще пару раз ненадолго устраиваться на случайную работу — это так трудно, особенно иностранцу, да еще не имеющему документов! На скрипке я играю, когда представляется случай, — зарабатываю себе на пропитание. Надо сказать, это случается довольно редко.
— Почему вам пришлось бежать из Австрии?
— Некоторые студенты были недовольны аншлюсом. Мы попытались создать организацию сопротивления. Конечно же с нашей стороны это было глупо. Просто бессмысленно. Единственным результатом этой затеи было то, что двоих из нас расстреляли, а остальных отправили в концлагерь. Срок мне дали небольшой — полгода, но я бежал, перешел через Альпы и попал в Италию.
— Ваша история просто ужасна, — отозвалась Мэри. Слова эти вряд ли были уместны в данном случае, но ничего лучшего ей в голову не пришло. Он ответил с иронической усмешкой:
— Я, знаете ли, не единственный человек, которого постигла подобная участь. Таких, как я, сейчас тысячи, десятки тысяч. Я-то хоть на свободе.
— Но что вы думаете делать дальше?
На лице молодого человека изобразилось отчаяние. — Он хотел было ответить, но потом вдруг нетерпеливо махнул рукой и рассмеялся.
— Не заставляйте меня думать об этом сейчас. Позвольте мне насладиться драгоценными мгновениями, проведенными в вашем обществе. За всю жизнь со мною ни разу не случалось ничего подобного. Я хочу насладиться моим счастьем и, что бы ни произошло со мной потом, всегда буду помнить этот вечер. Это воспоминание станет одним из самых дорогих моих сокровищ.
Мэри бросила на него какой-то странный взгляд, и ей показалось, что она слышит глухие удары своего сердца. То, что она сказала Роули, было скорее шуткой — она знала, что, если подобный момент настанет, досужие мечтания развеются и она не решится на подобный поступок, в последний момент в страхе отпрянет. Не настал ли сейчас такой момент? Ее охватило необычайно беспечное настроение. Пила она, как правило, совсем немного, и выпитое за компанию с молодым человеком крепкое красное вино ударило ей в голову. Было нечто таинственное, волнующее кровь в этом уединении с юношей, у которого было такое трагическое лицо. Да и обстановка была соответствующая: огромную комнату, казалось, заполнили в этот полночный час тени прошлого вместе с теплым, напоенным пряными ароматами воздухом, проникавшим сюда через открытое окно. Мэри ощущала какое-то томление, сменившее былое возбуждение; сердце, казалось, млело в ее груди, но в то же время кровь с бешеной скоростью бежала по жилам. Молодая женщина резко встала из-за стола.
— Пойдемте я покажу вам сад, а потом мы с вами простимся.
Выйти в сад удобнее всего было через гостиную с фресками. Туда они и направились. По дороге молодой человек задержался, чтобы осмотреть стоявший у стены красивый ларь; потом он заметил поблизости граммофон.
— Как странно он выглядит среди старинных вещей!
— Я иногда включаю его, когда сижу одна в саду.
— А можно включить его сейчас?
— Пожалуйста, если вам хочется.
Он повернул ручку. На пластинке, как оказалось, был записан вальс Штрауса. У молодого человека вырвался возглас восторга.
— О, Вена!.. Это один из наших дивных венских вальсов!
Он смотрел на Мэри сияющими глазами, лицо его преобразилось. Интуиция подсказала молодой женщине, о чем он хотел, но не решался ее попросить. Она улыбнулась ему:
— Вы танцуете?
— О да, конечно. Я танцую лучше, чем играю на скрипке.
— Сейчас проверим.
Он обхватил ее за талию, и в мертвой тишине ночи, посреди роскошной полупустой комнаты они закружились в вальсе под чарующие звуки музыки старого венского капельмейстера. Потом Мэри взяла молодого человека за руку и вывела в сад. При ярком дневном свете сад этот казался каким-то заброшенным, подобно любвеобильной женщине, утратившей былую красоту; сейчас, однако, залитый лунным светом, падавшим на аккуратно подстриженные живые изгороди и многовековые деревья, освещавшим грот и зеленые лужайки, сад выглядел таинственным и трепетным. Ход времени, казалось, незаметно повернул вспять, и, бродя по дорожкам, вы чувствовали себя обитателем внезапно вновь ставшего юным, даже первозданным мира, в котором властвуют безрассудные инстинкты, а о последствиях своих поступков никто не думает. В ночном воздухе были разлиты ароматы белых ночных цветов.
Мэри с юношей шли по дорожке молча, держась за руки. В саду дышалось легко.
— Как здесь прекрасно, — прошептал наконец молодой человек. — Почти невыносимо прекрасно. — Тут он процитировал известную фразу из гетевского «Фауста», в которой мятущийся герой, обретя в конце концов блаженство, просит мгновение остановиться. — Как вы здесь, должно быть, счастливы!
— Да, счастлива, — ответила она с улыбкой.
— Рад за вас. Вы добрая, хорошая, великодушная. Вы заслужили свое счастье. Хотелось бы мне думать, что у вас есть все, чего вам хочется.
Она усмехнулась:
— Во всяком случае, есть все, что мне полагается.
Он вздохнул:
— Хотел бы я умереть этой ночью. В моей жизни, должно быть, не произойдет уже больше ничего до такой степени чудесного. Я всегда буду вспоминать этот вечер, вашу красоту и этот волшебный сад. Всегда буду думать о вас, как о сошедшей с небес богине. Стану молиться на вас, как молятся мадонне.
Он взял ее руку, поднес ее к своим губам, затем, каким-то неуклюжим движением склонив голову, поцеловал Мэри. Она нежно коснулась его лица. Внезапно он упал на колени и стал целовать край ее платья. Ее охватило неудержимое возбуждение. Обхватив ладонями его голову, она притянула ее к своей и поцеловала его веки, затем губы. Было в этом что-то торжественное, даже мистическое Мэри испытывала незнакомое чувство: сердце ее переполнилось нежностью, почти любовью.
Молодой человек встал с колен и страстно ее обнял. Ему было двадцать три. Она была не богиней, которой надо поклоняться, а земной женщиной, которую можно сделать своею.
Они вдвоем вернулись в объятый молчанием дом.
Глава 5
Свет в комнате не горел, но окна были распахнуты, и внутрь лился лунный свет. Мэри сидела в старинном кресле с прямой спинкой; молодой человек устроился у ее ног, голова его покоилась на ее коленях. Он курил сигарету, и в полутьме пылал яркий красный огонек.
Мэри расспросила юношу, и он рассказал, что отец его возглавлял полицию одного маленького австрийского городка в годы правления Дольфуса и неукоснительно боролся с беспорядками и бунтами, частыми в те бурные времена. Когда после убийства прежнего канцлера правительство возглавил Шушниг, решительность и твердость духа начальника полиции помогли ему удержаться на своем посту. Он был сторонником реставрации эрцгерцога Отто, поскольку не сомневался, что только это может спасти любимую им пламенной любовью Австрию от присоединения к Германии. Все три последующих года он жестоко преследовал местных нацистов, пытаясь обуздать их изменническое рвение, чем заслужил их бешеную ненависть. В злополучный день, когда немецкие войска оккупировали беззащитную маленькую страну, он выстрелил себе из револьвера прямо в сердце. Юный Карл, его сын, к тому времени почти успел окончить университет. Специальностью его была история искусств, но он мечтал преподавать в школе. Что мог он сделать в тот ужасный день? Лишь стоять среди толпы на улице Линца и, скрывая гнев и возмущение, слушать речь, которую с балкона ратуши произносил Гитлер после своего триумфального въезда в город. Австрийцы надсаживали глотки, выкрикивая славословия в адрес человека, завоевавшего их родину. Энтузиазм их вскоре поугас, сменившись разочарованием, и, когда некоторые смельчаки собрались, чтобы организовать тайный союз для сопротивления иностранным захватчикам, желающих вступить в него оказалось много. Они устраивали сходки, как им казалось, тайные; соблюдали конспирацию, но так неумело, что толку от нее не было никакого. Они были всего лишь мальчишками, все до единого, и никому даже и в голову не приходило, что каждый их шаг, каждое слово становились известны гестапо. В один прекрасный день их всех арестовали. Двоих расстреляли сразу, чтобы напугать остальных, которых отправили в концлагерь. Среди последних был и Карл. Ему, впрочем, через три месяца удалось бежать и по счастливой случайности даже пересечь границу, после чего он попал в Итальянский Тироль. У него не было ни паспорта, ни каких-либо других документов — все это отобрали у него в лагере; так что он все время жил под угрозой ареста, за которым могло последовать либо заключение в тюрьму за бродяжничество, либо высылка в Германию, где его ожидала жестокая кара.
