Густав Майринк - Вальпургиева ночь
Имя Константин странно подействовало на незнакомца. Сильная дрожь стала пробегать по телу с головы до пят, одновременно выражение его лица менялось с молниеносной быстротой – словно каким-то непостижимым образом, абсолютно владея всеми своими лицевыми мускулами, он гримасничал перед невидимым зеркалом; казалось, кости носа, челюсти и подбородка стали вдруг мягкими и податливыми. Выражение только что высокомерно взиравшей маски египетского фараона по – фаз, безусловное подобие с фамильным типом Эльзенвангеров.
И уже через минуту эта последняя личина настолько закрепилась на физиономии лунатика, что присутствующие, к своему величайшему изумлению, увидели перед собой совершенно другого человека.
С опущенной на грудь головой и щекой, вздувшейся как от зубного нарыва так, что левый глаз теперь глядел как-то особенно пронзительно, незнакомец нерешительно семенил кривыми ножками вокруг стола и, выпятив губу, что-то нащупывал в своем кармане.
Наконец, заметив немого от ужаса барона Эльзенвангера, который стоял, вцепившись в руку своего приятеля Ширндинга, он кивнул ему и проблеял:
– Как хорошо, что ты пришел, Константиндль. Я весь вечер тебя искал.
– Пресвятая Дева, – взвыл барон и бросился к дверям, – смерть в доме! На помощь, на помощь! Ведь это мой покойный брат Богумил!
Графиня, лейб-медик и Эдлер фон Ширндинг, все трое хорошо знавшие покойного барона Богумила Эльзенвангера, при первых же словах сомнамбула одновременно вздрогнули. Это был голос давно умершего барона.
По-прежнему не обращая ни на кого внимания, Зрцадло озабоченно сновал по комнате, передвигая какие-то воображаемые предметы. И хотя существовали они, очевидно, только в его воспаленном мозгу, тем не менее в глазах присутствующих начинали обретать вполне осязаемый образ, настолько пластичны и убедительны были движения, которыми он брал, поднимал и переставлял невидимые вещи.
А когда он потом вдруг прислушался, засеменил к окну и, сложив губы трубочкой, просвистел пару тактов, как будто там сидел в клетке скворец, когда из воображаемой коробочки достал такого же воображаемого червяка и дал своему любимцу, все уже до такой степени находились под впечатлением этой дьявольской пантомимы, что на некоторое время действительно увидели себя в обстановке проживавшего здесь когда-то покойного барона Эльзенвангера.
И только когда Зрцадло, отойдя от окна, снова вступил в полосу света и вид его старого черного бархатного пальто на мгновение рассеял иллюзию, их охватил ужас как завороженные, утратив дар речи, они покорно ждали дальнейшего.
Понюхав из невидимой табакерки, Зрцадло ненадолго задумался, потом придвинул резное кресло к невидимому столу в середине залы, сел и, склонив набок голову, принялся писать в воздухе; предварительно он заточил и расщепил кончик воображаемого гусиного пера – спять же с такой пугающей отчетливостью имитируя реальность, что, казалось, был слышен даже скрип ножа. Затаив дыхание, следили за ним господа – прислуга еще прежде по знаку Пингвина на цыпочках покинула залу; лишь время от времени тишину нарушали боязливые стоны барона Константина, который не мог отвести глаз от своего «мертвого брата».
Наконец Зрцадло, сложно расчеркнувшись, закончил свое призрачное послание. Шумно отодвинув стул, он подошел к стене, долго шарил в одной из картинных ниш, где действительно нашел настоящий ключ, повернул деревянную розетку на панели, отпер показавшийся за ней замок, выдвинул ящик, положил туда свое «письмо» и снова закрыл пустой тайник.
Напряжение зрителей достигло предела; никто не слышал доносившегося из-за дверей голоса Божены: «Ваша милость! Господин барон! Нам войти?»
– Вы – вы это видели? Флугбайль, вы тоже это видели? Что это за ящик? И-или мне по-показалось? – нарушил молчание барон Эльзенвангер, заикаясь и всхлипывая от волнения. – Я-я даже не под-дозревал, что т-там есть вы-выдвижной ящик. – И он стал причитать, заламывая руки: – Богумил, ради Бога, я тебе ничего не сделал! Святой Вацлав, брат наверняка лишил меня наследства, ведь я уже тридцать лет не был в Тынском храме!
Императорский лейб-медик хотел было подойти к стене и осмотреть, однако его остановил громкий стук в дверь.
Створки раскрылись, и в залу, не дожидаясь приглашения, вошла высокая, стройная, закутанная в лохмотья женщина, представленная Боженой как Богемская Лиза. Ее прежде дорогое, с блестками платье все еще выдавало своим покроем и тем, как оно сидело в плечах и бедрах, всю бездну стараний, употребленных на его шитье. До неузнаваемости измятая, заскорузлая от грязи отделка воротника и рукавов была из настоящих брюссельских кружев.
Женщине было, несомненно, далеко за семьдесят, однако ее черты, несмотря на ужасные опустошения, причиненные горем и нищетой, все еще хранили следы прежней необычайной красоты.
Известная уверенность в движениях, а также спокойный, почти ироничный взгляд, которым она окинула трех господ – графиня Заградка вообще не удостоилась внимания, – явно свидетельствовали о том, что это окружение ей ни в коей мере не импонирует.
Некоторое время она, казалось, наслаждалась смущением мужчин, очевидно еще с юношеских времен преотлично ee знавших, во всяком случае гораздо лучше, чем им хотелось показать в присутствии графини. Богемская Лиза многозначительно ухмыльнулась и сразу предупредила вежливым вопросом императорского лейб-медика, который забормотал нечто совсем невразумительное.
– Господа посылали за мной; смею спросить, по какому случаю?
Пораженная ее чистым немецким языком, а также благозвучным, хотя и несколько хриплым, голосом, графиня, вскинув лорнет, исследовала пронзительным взглядом старую проститутку. Верным женским инстинктом мгновенно угадав по скованности мужчин истинную причину их замешательства, она поспешила разрядить тягостную ситуацию рядом быстрых, острых контрвопросов.
– Этот человек, – она кивнула в сторону Зрцадло, неподвижно стоящего перед портретом пепельно-белокурой дамы эпохи рококо, – не так давно проник сюда. Кто он? И чего ему надо? Мне сказали, он квартирует у вас? Что с ним? Он сумасшедший? Или пья… – Она не договорила – уже от одного воспоминания о недавней пантомиме ей стало не по себе. – Или… или, я хотела сказать, у него лихорадка?.. Может быть, он болен, – закончила она почти мягко.
Богемская Лиза пожала плечами и медленно повернулась к собеседнице – вернее, в сторону, откуда доносились слова. Кровь невольно бросилась в лицо графини, настолько высокомерное и презрительное выражение было во взгляде этих воспаленных, лишенных ресниц глаз, смотревших сквозь нее так, словно перед нею было пустое место,
– Он, упал с садовой стены, – поспешно вмешался лейб-медик. – Сначала мы думали, что он мертв, и потому послали за вами… Кто он и что он, – судорожно продолжал Флугбайль, пытаясь помешать дальнейшему обострению конфликта, – конечно, не имеет значения. По всей вероятности, лунатик. Вы, надо полагать, знаете, что это такое. Гм. Да. И сегодня ночью вам придется немножко присмотреть за ним. Будьте так любезны, заберите его. Кто-нибудь из слуг или Божена помогут вам. Гм. Да. Не правда ли, барон, вы ведь позволите?
– Да. Да. Только кончайте с этим! – захныкал Эльзенвангер. – О Боже, прочь, прочь!
– Его зовут Зрцадло. Видимо, актер. Вот и все, что мне известно, – спокойно сказала Богемская Лиза. – Ночами бродит по кабакам и дурачит публику. Впрочем, – она покачала головой, – знает ли он сам, кто он – вот на это вам, пожалуй, никто не ответит. Кроме того, я не интересуюсь, кто мои постояльцы. Я не любопытна. Пан Зрцадло! Пойдемте! Ну пойдемте же! Разве не видите – это не постоялый двор!
Она подошла к лунатику и взяла его за руку. Он безропотно пошел за нею к дверям.
Сходство с покойным бароном Богумилом окончательно покинуло его лицо, фигура снова казалась выше и стройнее, походка уверенней, постепенно возвращалось сознание, хотя он по-прежнему не замечал присутствующих. Как под гипнозом, совершенно не воспринимал внешний мир.
Однако высокомерное выражение египетского фараона тоже куда-то исчезло. Остался только «актер», но какой актер! Маска из плоти и крови, каждое мгновение готовая к новому, никому не ведомому превращению, – маска, достойная самой смерти, пожелай она незаметно смешаться со своими жертвами, «лик существа, – внезапно понял императорский лейб-медик, снова охваченный смутным ужасом при мысли, что уже где-то видел этого человека, – которое сегодня одно, а завтра совсем иное – иное не только для окружающих, нет, но и для себя самого, – не подверженный тлению труп, фокус не-видимых, в космосе сквозящих влияний, креатура, которая не только зовется Зеркало, но, возможно, и в самом деле является таковым».
В дверях, когда Богемская Лиза выводила лунатика императорский лейб-медик шепнул ей тайком:
