Педро Аларкон - Треугольная шляпа

— Четверть.

— Молчать!

Альгвасил снова поклонился.

— Четверть… — продолжал коррехидор. — Следственно, в десять… Как по-твоему, в десять?..

— Раньше десяти! В половине десятого ваша милость вполне может постучать в дверь мельницы!

— Проклятье! Ты меня еще будешь учить, что я должен делать!.. Предположим, что ты…

— Я буду везде… Но моя главная квартира будет в овражке. Ай! Чуть не забыл!.. Пусть ваша милость отправится пешком и без фонаря…

— Будь ты неладен со своими советами! Ты что, думаешь, я в первый раз выступаю в поход?

— Простите, ваша милость… Ах да! Вот еще! Стучите не в те большие двери, что выходят на мощеную площадку, а в ту дверцу, что над лотком.

— Разве над лотком есть дверь? Мне это и в голову не приходило.

— Да, сеньор. Дверца над лотком ведет прямо в спальню мельника. Дядюшка Лукас никогда не входит и не выходит через нее. Так что, если даже он неожиданно вернется…

— Понятно, понятно… Как ты любишь размазывать!

— И последнее: пусть ваша милость постарается возвратиться до рассвета. Теперь светает в шесть…

— Не можешь без советов! В пять я буду дома… Ну, поговорили, и довольно… Прочь с глаз моих!

— Стало быть, сеньор… желаю удачи! — сказал альгвасил, как-то боком протягивая коррехидору руку и в то же время безучастно поглядывая в потолок.

Коррехидор опустил в протянутую руку песету, и в тот же миг Гардунья как сквозь землю провалился.

— Ах ты черт!.. — пробормотал немного погодя старикашка. — Забыл сказать этому несносному болтуну, чтобы он заодно захватил и колоду карт! До половины десятого мне делать нечего, так я бы хоть пасьянс разложил…

Глава XV

Прозаическое прощание

Было девять часов вечера, когда дядюшка Лукас и сенья Фраскита, закончив все дела по дому и мельнице, поужинали салатом, тушеным мясом с помидорами и виноградом, оставшимся в уже известной нам корзинке; все это было сдобрено несколькими глотками вина и взрывами смеха при воспоминании о коррехидоре. Затем супруги обменялись нежными взглядами, как люди, вполне довольные жизнью, и, несколько раз зевнув, что свидетельствовало об их полном душевном покое, сказали друг другу:

— Ну, пора и на боковую, а завтра что бог даст.

В эту минуту в ворота мельницы раздались два сильных и властных удара. Муж и жена вздрогнули и переглянулись.

Впервые к ним стучали в столь поздний час.

— Пойду узнаю… — сказала бесстрашная наваррка и направилась к беседке.

— Обожди! Это мое дело! — воскликнул дядюшка Лукас с таким достоинством, что сенья Фраскита невольно уступила ему дорогу. — Я тебе сказал, не ходи, — прибавил он строго, видя, что упрямая мельничиха идет за ним.

Она нехотя уступила и осталась в комнате.

— Кто там? — спросил дядюшка Лукас еще с середины площадки.

— Правосудие! — ответил за воротами чей-то голос.

— Какое правосудие?

— Откройте именем сеньора алькальда.

Дядюшка Лукас прильнул глазом к искусно замаскированной щелке и при свете луны узнал альгвасила из соседнего села, известного грубияна.

— Лучше скажи, откройте пьянчуге-альгвасилу! — крикнул мельник, отодвигая засов.

— Что одно и то же… — послышался снаружи ответ. — Со мной собственноручный приказ его милости!.. Здорово, дядюшка Лукас!.. — добавил он, входя, уже менее официально и более добродушно, точно это был другой человек.

— Здравствуй, Тоньюэло! — отвечал мурсиец. — Посмотрим, что за приказ… Сеньор Хуан Лопес мог бы выбрать более подходящее время, а не беспокоить по ночам порядочных людей! Уж, верно, ты во всем виноват. Поди, заглядывал по дороге во все злачные места! Хочешь, поднесу стаканчик?

— Нет, сеньор мельник, некогда. Вы должны немедленно следовать за мной! Прочтите-ка приказ.

— Как так следовать за тобой? — воскликнул дядюшка Лукас, с приказом в руке проходя в комнату. — Сейчас посмотрим. Фраскита, посвети!

Сенья Фраскита отбросила какой-то предмет, который она держала в руках, и схватила светильник.

Дядюшка Лукас быстро взглянул на предмет, отброшенный женой, и узнал свой огромный мушкет, стрелявший чуть ли не полуфунтовыми ядрами.

Мельник устремил на жену взор, полный нежности и благодарности, и сказал, взяв ее за подбородок:

— Какая ты славная!

Сенья Фраскита, бледная и спокойная, как мраморное изваяние, подняла повыше светильник, причем пальцы ее не выдали ни малейшего волнения, и сухо молвила:

— Читай!

Приказ гласил:

«Именем его величества короля, богохранимого нашего государя, предписываю Лукасу Фернандесу, здешнему мельнику, как скоро он получит настоящий приказ, явиться перед нашей особой, ни секунды не мешкая и не задерживаясь; а также предупреждаю его, что речь идет о делах совершенно секретных, а потому он должен хранить это в тайне, в противном же случае он, мельник, понесет соответствующее наказание.

Алькальд Хуан Лопес».

Вместо подписи стоял крест.

— Послушай, что все это значит? — обратился к альгвасилу дядюшка Лукас. — Насчет чего этот приказ?

— Не знаю… — отвечал мужлан. На вид ему можно было дать лет тридцать, причем лицо его, угрюмое и злобное, свойственное бандитам и грабителям, внушало весьма печальное представление об его искренности. — Думаю, насчет дознания о колдовстве или по делу фальшивомонетчиков… Вас-то это не касается… Вас вызывают просто как свидетеля. Правда, я в это особенно не вникал… от сеньора Хуана Лопеса вы узнаете все досконально.

— Ясно! Да ты скажи ему, что я приду завтра утром! — вскричал мельник.

— Так не пойдет, сеньор… Вы должны отправиться сей же час, не мешкая ни минуты. Такой приказ дал мне сеньор алькальд.

Наступило молчание.

Глаза сеньи Фраскиты гневно сверкали. Дядюшка Лукас не отрываясь глядел себе под ноги, как будто что-то отыскивая.

— Дай же мне по крайней мере сходить на конюшню и оседлать ослицу… — подняв голову, сказал наконец мельник.

— На кой черт ослицу! — возразил блюститель порядка. — Полмили можно и пешком пройти. Ночь теплая, лунная…

— Это верно… Да только ноги у меня сильно опухли…

— Тогда не будем терять времени. Я вам помогу.

— Еще чего! Боишься, что сбегу?

— Я ничего не боюсь, Лукас… — отвечал Тоньюэло с хладнокровием, присущим этому бездушному человеку. — Я представитель правосудия.

С этими словами он со стуком опустил к ноге ружье, которое было спрятано у него под шинелью.

— Знаешь что, Тоньюэло? — заговорила мельничиха. — Раз уж ты идешь на конюшню… делать свое настоящее дело… пожалуйста, оседлай и другую ослицу.

— Зачем? — спросил мельник.

— Для меня! Я еду с вами.

— Нельзя, сенья Фраскита! — заметил альгвасил. — Мне приказано привести только вашего мужа. Я не могу вам позволить следовать за ним. Иначе мне не сносить головы. Так меня предупредил сеньор Хуан Лопес… Ну, дядюшка Лукас, пошли! — И альгвасил направился к двери.

— Вот тебе раз! — проговорил вполголоса мурсиец, не двигаясь с места.

— Очень странно! — отозвалась сенья Фраскита.

— Пожалуй… я начинаю догадываться… — продолжал бормотать дядюшка Лукас так, чтобы Тоньюэло его не услышал.

— Хочешь, я пойду в город и расскажу обо всем коррехидору? — шепнула наваррка.

— Нет! — громко ответил дядюшка Лукас. — Нет!

— Так что же ты хочешь? — в запальчивости проговорила мельничиха.

— Посмотри мне в глаза… — отвечал бывший солдат.

Супруги молча взглянули друг на друга, и оба остались так довольны спокойствием, решимостью и твердостью своих родственных душ, что в конце концов пожали плечами и рассмеялись.

Затем дядюшка Лукас зажег другой светильник и направился в конюшню, мимоходом подковырнув Тоньюэло:

— Ну-ка, любезный, помоги мне… Вот только не знаю, можешь ли ты быть любезным!

Тоньюэло, мурлыча себе под нос какую-то песенку, пошел за ним.

Через несколько минут дядюшка Лукас уже выезжал с мельницы верхом на красивой ослице в сопровождении альгвасила.

Прощание супругов было кратким.

— Запрись хорошенько… — сказал дядюшка Лукас.

— Закутайся получше, а то холодно… — сказала сенья Фраскита, закрывая дверь на ключ, на засов и на задвижку.

Не было ни прощальных возгласов, ни поцелуев, ни объятий, ни долгих взглядов.

Да и к чему они?

Глава XVI

Зловещая птица

Теперь последуем за дядюшкой Лукасом.

Мельник ехал верхом на ослице, альгвасил погонял ее сзади своим символом власти, причем оба хранили полное молчание: и вдруг, когда четверть мили осталось уже позади, они увидели, что над косогором, прямо на них, летит огромная птица. Ее силуэт вырисовывался на фоне неба, освещенного луной, с такой четкостью, что мельник невольно воскликнул: