Харпер Ли - Убить пересмешника
Весь этот год уроки у меня кончались на полчаса раньше, чем у Джима, — он учился до трёх часов, — и я одна мчалась во весь дух мимо дома Рэдли и останавливалась только на нашей веранде, где мне уже ничто не грозило. Но однажды я на бегу заметила нечто такое, что задохнулась от неожиданности, огляделась по сторонам и повернула назад.
На самом краю участка Рэдли росли два виргинских дуба; корни их выползали на дорогу, она была вся неровная, горбатая. И вдруг в стволе одного дуба что-то блеснуло.
Из ямки, откуда выпал сучок, мне подмигивал, сверкая на солнце, комочек серебряной фольги. Я поднялась на цыпочки, ещё раз торопливо оглянулась и вытащила два пакетика жевательной резинки без верхней бумажной обёртки.
Я чуть было не сунула их сразу в рот, да вспомнила, где я. Побежала домой и уже на веранде осмотрела мою добычу. По виду жвачка была совсем свежая. Понюхала — пахнет вкусно. Я лизнула жвачку и подождала немножко. Осталась жива — и сунула всю её в рот; это была «двойная мятная».
Пришёл из школы Джим и сразу спросил, что это я жую и где столько взяла. Я сказала — нашла.
— Что найдёшь, есть нельзя.
— Так ведь я не на земле нашла, а на дереве.
Джим недоверчиво хмыкнул.
— Нет, правда, — сказала я. — Вон на том дубе, который поближе к школе.
— Выплюнь сейчас же!
Я выплюнула. Всё равно в жвачке почти уже не осталось никакого вкуса.
— Я полдня её жую и ещё не умерла, меня даже не тошнит.
Джим топнул ногой.
— Ты что, не знаешь, что те деревья даже трогать нельзя? Помрёшь!
— Ты ведь тогда тронул стену!
— Это другое дело! Иди полощи горло сейчас же! Слышишь?
— Не хочу, тогда весь вкус во рту пройдёт.
— Не станешь полоскать — скажу Кэлпурнии.
Пришлось послушаться Джима — с Кэлпурнией связываться не хотелось. Почему-то с тех пор, как я пошла в школу, наши отношения совсем изменились: Кэлпурния уже не тиранила меня, не придиралась и не мешалась в мои дела, а только потихоньку на меня ворчала. А я иной раз шла на большие жертвы, лишь бы её не сердить.
Близилось лето; мы с Джимом никак не могли его дождаться. Это была наша любимая пора: летом ночуешь на раскладушке на задней веранде, затянутой сеткой от москитов, или даже пробуешь спать в домике на платане; летом столько вкусного в саду, и всё вокруг под жарким солнцем горит тысячами ярких красок; а главное, лето — это Дилл.
В последний день ученья нас отпустили из школы пораньше, и мы с Джимом шли домой вместе.
— Может, завтра приедет Дилл, — сказала я.
— Наверно, послезавтра, — сказал Джим. — У них в штате Миссисипи распускают на день позже.
Когда мы подошли к виргинским дубам на участке Рэдли, я показала пальцем, на то дупло от сучка, сто раз я говорила Джиму, может, он, наконец, поверит, что тут-то я и нашла жевательную резинку, — и вдруг опять увидела блестящую серебрушку.
— Вижу! Глазастик! Вижу!…
Джим огляделся по сторонам, схватил аккуратный блестящий пакетик и сунул в карман. Мы побежали домой и на веранде стали разглядывать находку. В несколько слоёв фольги от жевательной резинки была старательно завёрнута маленькая коробочка. В таких бывают венчальные кольца — бархатная, красная, с крохотной защёлкой. Джим открыл её. Внутри, одна на другой, лежали две начищенные до блеска монетки, в пенни каждая. Джим оглядел их со всех сторон.
— Индейская голова, — сказал он. — Смотри, Глазастик, одна — тысяча девятьсот шестого года, а одна — тысяча девятисотого. Старинные!
— Тысяча девятисотого, — эхом повторила я. — Слушай, Джим…
— Погоди, дай подумать.
— Джим, по-твоему, это чей-нибудь тайник?
— Нет. Тут, кроме нас, никто и не ходит, только если кто-нибудь из больших…
— У больших тайников не бывает. Джим, ты думаешь, нам можно оставить их себе?
— Сам не знаю, Глазастик. Ведь неизвестно, кому их отдавать. Тут никто не ходит, я точно знаю… Сесил делает крюк через весь город.
Сесил Джейкобс жил в дальнем конце нашей улицы, в доме за почтой, и каждый день топал лишнюю милю, лишь бы не проходить мимо Рэдли и миссис Генри Лафайет Дюбоз. Миссис Дюбоз жила через два дома от нас; все соседи в нашем квартале сходились на том, что свет не знал другой такой мерзкой старухи. Джим ни за что не пошёл бы мимо её дома один, без Аттикуса.
— Как же нам быть, Джим?
Находку полагается хранить — вдруг отыщется хозяин, и только если не отыщется совсем, тогда она твоя. Сорвать иной раз камелию в саду мисс Моди Эткинсон, или в жаркий день глотнуть парного молока от её коровы, или полакомиться чужим виноградом у нас вовсе не считалось нечестным, но деньги — дело другое.
— Знаешь что, — сказал Джим, — мы их сохраним до осени и тогда спросим всех ребят. Наверно, это кто-нибудь из загородных спрятал, а сегодня спешил после школы на автобус — и позабыл про них. Хозяин у них есть, уж это точно. Видишь, как он их начистил? Он их бережёт.
— Ну ладно, а жвачку он зачем прятал? Она ведь долго лежать не может.
— Не знаю, Глазастик. А только эти монетки, наверно, кто-то не зря прятал, они со значением…
— Это как?
— Понимаешь, на них индейская голова… в общем они от индейцев. Они заколдованные, понимаешь, и приносят счастье. И не то что на обед вдруг будет жареная курица, а настоящее — чтоб долго жить, или, там, быть всегда здоровым, или не провалиться на контрольной — в общем вроде этого… и кому-то они очень нужны. Я их пока спрячу к себе в сундучок.
Но прежде чем пойти к себе, Джим ещё долго глядел на дом Рэдли. Видно, опять думал.
Через два дня приехал Дилл, гордый и торжествующий: он сам ехал поездом от Меридиана до станции Мейкомб (эта станция только так называется, а на самом деле она находится в округе Эббот), и там его встретила мисс Рейчел в единственном такси нашего города; и он обедал в вагоне-ресторане и видел двух сиамских близнецов, они сошли с поезда в Бэй Сент-Луис; как мы на него ни кричали, он клялся, что всё это чистая правда. Вместо ужасных голубых штанов, пристёгнутых пуговицами к рубашке, он теперь носил настоящие шорты и кожаный пояс; он совсем не вырос, но стал как-то плотнее; и он сказал, что видел своего отца. Его отец выше нашего, и у него остроконечная чёрная борода, и он президент железнодорожной компании Луисвил-Нэшвил.
— Я немножко помогал машинисту, — сказал Дилл и зевнул.
— Так тебе и поверили, — сказал Джим. — Молчи уж лучше. Во что будем играть?
— В Тома, Сэма и Дика, — сказал Дилл. — Идём в палисадник.
Дилл хотел играть в братьев Роувер, потому что там все три роли благородные. Ему явно надоело играть в наших представлениях характерные роли.
— Они мне надоели, — сказала я.
Мне надоела роль Тома Роувера, он посреди кино вдруг теряет память, и больше про него ничего не сказано, только в самом конце его находят где-то на Аляске.
— Придумай что-нибудь новое, Джим, — сказала я.
— Надоело мне придумывать.
Каникулы только начались, а нам уже всё надоело. Что же это у нас будет за лето?
Мы поплелись в палисадник, Дилл выглянул на улицу и уставился на мрачный дом Рэдли.
— Я… чую… смерть, — сказал он.
Я прикрикнула на него, но он стоял на своём:
— Правда, чую.
— Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать?
— Нет, не так: я понюхаю — и знаю, умрёт этот человек или нет. Меня одна старушка научила. — Дилл вытянул шею и понюхал меня. — Джин… Луиза… Финч, — сказал он с расстановкой, — ты умрёшь через три дня.
— Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам…
— Хватит тебе, — заворчал Джим. — Можно подумать, что ты веришь в жар-пар.
— А то, может, ты не веришь, — сказала я.
— Что это за жар-пар? — спросил Дилл.
— Знаешь, как бывает: идёшь вечером по дороге, кругом никого нет, и вдруг попадаешь в жаркое место, — стал объяснять Джим. — Жар-пар — это если человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам будешь такой, будешь шататься по ночам и высасывать дух из живых людей…
— А как же его обойти?
— Никак не обойдёшь, — сказал Джим. — Иногда он возьмёт да и загородит всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши». Тогда он не обвернётся вокруг тебя и…
— Не верь ему, Дилл, — сказала я. — Кэлпурния говорит, это всё просто негритянские сказки.
Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только:
— Так что ж, будем мы сегодня играть или нет?
— Давайте кататься в колесе, — предложила я.
Джим вздохнул.
— Ты же знаешь, мне в него уже не влезть.
— Будешь толкать.
Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и прикатила в палисадник.
