Джек Лондон - Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 2
— Вот какие бывают прыткие птенчики,— заметил мистер Бронсон с грустной улыбкой, обращаясь к сыну.— Смотри, как бы с тобой не случилось чего-нибудь подобного. Я боюсь, друг мой, что дела твой принимают плохой оборот. Я ожидал этого кризиса, наблюдая целый год за тем, как ты халатно относишься к учению и постоянно стараешься отлынивать от занятий в погоне за разными приключениями.
Он сделал паузу, как бы выжидая ответа, но Джо молчал.
— Я тебе предоставил полную свободу. Я верю в свободу, верю в то, что только такое воспитание развивает лучшие душевные качества. А потому я и не донимал тебя нравоучениями и ни в чем не стеснял тебя. Я требовал от тебя немного, и ты мог распоряжаться своим временем, как угодно. Словом, я положился вполне на твою добросовестность и самостоятельность, твердо веря, что здравый смысл удержит тебя от дурного поведения и заставит по крайней мере сносно учиться. Но я обманулся в тебе. Как же теперь нам быть? Неужели ты хочешь, чтобы я наложил на тебя какую-нибудь узду? Чтобы я стал контролировать твое поведение? Чтобы я заставлял тебя заниматься насильно?
Вот тут у меня лежит письмо,— продолжал мистер Бронсон снова, после небольшой паузы. Он взял со стола конверт и вынул оттуда листок бумаги.
Джо узнал твердый, упрямый почерк учительницы мисс Уилсон, и у него екнуло сердце.
Отец начал читать:
«В течение последнего полугодия сын ваш отличался крайней небрежностью и безразличным отношением к занятиям и потому на экзамене обнаружил полную Неподготовленность. Он не мог ответить ни слова на заданные вопросы ни по истории, ни по арифметике и сдал совершенно чистые листы. Экзамены по этим предметам проходили утром. На остальные, после полудня, он даже не явился».
Мистер Бронсон остановился и поглядел на сына.
— Где ты был после полудня? — спросил он.
— Я был в Окленде,— лаконично ответил Джо, не упомянув даже в свое оправдание о том, что у него страшно болела голова и ломило все тело.
— То есть, что называется, прогулял, не так ли?
— Так, сэр,— ответил Джо.
— Накануне вечером, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, ты ушел из дому и затеял драку с какими-то хулиганами. Я не упрекнул тебя в то время ни словом. И собирался совсем выкинуть из головы это происшествие, если бы ты как следует выдержал экзамены.
Джо чувствовал, что ему решительно нечего на это сказать, но он чувствовал также и то, что отец неспособен его понять и что разговор этот ни к чему не приведет.
— Все дело портят твоя беспечность и неумение сосредоточиваться. Тебе, я вижу, недостает строгой дисциплины, которую я до сих пор не решался тебе навязывать. Но с некоторых пор я стал подумывать о том, не лучше ли отдать тебя в какое-нибудь военное учебное заведение с жесткой дисциплиной и неукоснительным расписанием на все двадцать четыре часа в сутки.
— Ах, отец, ты не понимаешь, ты не можешь понять! — вырвалось наконец у Джо.— Я стараюсь учиться, я стараюсь изо всех сил, но почему-то — сам не знаю почему—у меня ничего не выходит. Может быть, я неудачник, или я совершенно неспособен к учению. Меня тянет на волю. Я хочу видеть жизнь... Военная школа не по мне, я бы лучше хотел уйти в море, где я мог бы что-нибудь делать и чем-нибудь быть.
Мистер Бронсон ласково посмотрел на сына и проговорил:
— Ты можешь надеяться что-нибудь сделать и чем-нибудь стать только посредством учения.
Джо безнадежно махнул рукой.
— Я сочувствую тебе и понимаю тебя, но ты ещё мальчик и смахиваешь на того воробушка под окном, которого мы наблюдали. Если ты неспособен заставить себя заниматься уроками дома, ты не сможешь выполнить и ту задачу, которую тебе поставит жизнь, когда ты выйдешь на самостоятельную дорогу. Но когда ты окончишь школу, я согласен отпустить тебя на некоторое время на все четыре стороны, до поступления в университет.
— Отпусти меня сейчас,— порывисто сказал Джо.
— Нет, погоди, теперь еще рано. Ты еще не оперился как следует. Твои взгляды и идеалы еще недостаточно сформировались и окрепли.
— Но я не смогу учиться,— сказал Джо с угрожающей ноткой в голосе.— Я знаю, что я не смогу учиться.
Мистер Бронсон взглянул на часы и собрался уходить.
— Я еще подумаю о тебе. Не знаю, что лучше: сразу ли отдать тебя в военное училище или попробовать еще раз оставить тебя в школе.
В дверях мистер Бронсон на минутку остановился и оглянулся на сына.
— Я не сержусь на тебя, Джо, помни это,— проговорил он.— Я только сильно огорчен и расстроен. Подумай как следует о том, что я тебе сейчас говорил, а вечером скажи мне, что ты намереваешься делать.
Отец ушел. Джо услыхал, как за ним захлопнулась парадная дверь.
Он сел в кресло и закрыл глаза. Военное училище! Он боялся подобных учреждений, как зверь западни! Нет, он ни за что не пойдет туда! Что же касается школы... Тут он глубоко вздохнул. Ему дали подумать до вечера. Но откладывать до вечера незачем. Он уже и теперь знает, что ему надо делать. Джо вскочил с кресла, надвинул на лоб фуражку и с решительным видом вышел из дому. Он докажет отцу, что сумеет выполнить свою жизненною задачу, думал он, уходя. Да, он ему докажет! ПЬка он дошел до школы, план его уже созрел окончательно. Оставалось только привести его в исполнение. Была большая перемена. Он прошел в класс и собрал свои книги. Никто не обратил на него внимания.
Проходя обратно через двор, он неожиданно наткнулся на Фреда и Чарли.
— В чем дело? — остановил его Чарли.
— Ни в чем,— буркнул Джо.
— Что ты делаешь?
— Несу книги домой, как видишь. А ты что думал?
— Ну, ну! — вмешался Фред.— Что за секреты, рассказывай, что с тобой приключилось! Почему ты не хочешь сказать?
— Вы это скоро узнаете! — произнес многозначительно Джо, более многозначительно, чем хотел.
Он повернулся спиной к изумленным друзьям и поспешил уйти, боясь сказать лишнее. Придя домой, он прошел прямо в свою комнату и начал приводить все в порядок. Снял с себя и аккуратно повесил в шкаф новый костюм, переоделся в другой, похуже. Вынул из комода смену белья, достал две рубашки, полдюжины носков и носовых платков, расческу и зубную щетку.
Завернув все это в бумагу и туго затянув бечевкой, он полюбовался на сверток. Потом подошел к письменному столу и вынул из потайного ящика свои сбережения за несколько месяцев, образовавшие сумму в несколько долларов. Он копил эти деньги к празднику 4 июля, но теперь опустил их в карман без малейшего сожаления и колебания.
После этого он уселся за стол, подвинул к себе блокнот и написал следующую записку:
«Не ищите меня и, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Я неудачник и отправляюсь в морское плавание. За себя постоять сумею. Когда-нибудь я вернусь, и тогда все вы будете мною гордиться. Прощайте, папа, мама и Бесси.
Джо».
Он положил записку на видное место, сунул сверток под мышку, окинул комнату прощальным взглядом и вышел.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА VIII
ФРИСКО-КИД И НОВИЧОК
Фриско-Кид чувствовал себя отвратительно; он испытывал сильное раздражение и недовольство. Мальчуганы, удившие рыбу с пристани и поглядывавшие на него с нескрываемой завистью, никоим образом не могли бы заподозрить в нем подобное настроение. Правда, они были одеты лучше и чище, и у них были матери и отцы, но зато он живет с моряками, на вольном просторе, жизнь его полна приключений, товарищи его — настоящие взрослые люди, а у них жизнь течет тоскливо и однообразно, по строго заведенному порядку. Юные рыболовы не замечали, что Фриско-Кид, в свою очередь, с не меньшей завистью смотрит на них и вздыхает как раз о тех самых условиях жизни, которые им казались невыносимыми. Мир приключений манил их, как пение сладкогласной сирены, и навевал им смутные мечты о дальних странах и славных подвигах. А Фриско-Кид в это же самое время предавался грезам о тихом семейном очаге и мечтал о том, в чем судьба ему отказала,— о братьях, сестрах, о советах отца и нежных материнских объятиях.
Он сердито нахмурился, спустился с крыши каюты «Ослепительного», где лежал, лениво развалясь на солнечном припеке, и сбросил с себя тяжелые резиновые сапоги.
Потом он уселся на узенькой бортовой палубе и опустил ноги в прохладную морскую воду.
«Вот это называется свобода»,— думали про себя наблюдавшие за ним мальчуганы. Их особенно пленяли эти огромные морские сапоги, которые доходили чуть не до бедер и пристегивались к поясу. Они не знали, что Фриско-Кид не имел такой собственности, как ботинки, и потому носил старые сапоги Пит-ле-Мэра, которые ему были велики на три номера. Кроме того, мальчуганы не могли представить, до чего мучительно было таскать на себе эту заманчивую обувь в жаркий летний день.
Хотя Фриско-Кид всегда досадовал на этих мальчишек, глазевших на него с таким восхищением, но сегодня недовольство его вызывалось другой причиной.
