Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

ся?..

Но они уже скрылись. Только одно слово еще услышала я, уже не видя их бледных лиц. Короткое и горькое: «Нет».

5

Раннее утро. Дождь.

На улице перед домом три телеги. Гуськин и Аверченкин импресарио укладывают наш багаж.

—  Гуськин! Все налажено?

—  Все! Пропуск дан. Сейчас обещали прислать

охрану.— И шепотом: — Уф! Больше всего охраны

боюсь!

—  Так ведь без охраны ограбят.

—  А вам не все равно, кто вас будет грабить —

охрана или кто другой?

Я соглашаюсь, что, пожалуй, действительно все равно…

К нам подъезжают еще две телеги. В одной се­мейство с детьми и собаками. В другой — полулежит очень бледная женщина, закутанная в байковый платок. С ней мужчина в тулупе. Женщина, видно, тяжелобольная. Лицо совсем неподвижное, глаза смотрят в одну точку. Ее спутник бросает на нее бы­стрые, беспокойные взгляды и, видимо, старается, чтобы никто на нее не обратил внимания, закрывает ее собою от наших глаз, вертится около телеги.

—  Ох, ох, ох! —говорит всезнающий Гуськин.—

Это та самая фабрикантша, которую обобрали.

—   Отчего же она такая страшная?

— Ей прокололи бок штыком. Ну, они делают

вид, что она себе здорова и ни на что не жалуется,

а сидит себе и весело едет на Украину. Так уж и мы

будем им верить и пойдем себе к своим вещам, что-о?

Подъехали еще телеги. В одной — вчерашний пе­вец в рваном пальтишке. Вид невинный и три чемо­дана (с нитками?).

Это хорошо, что набирается такой большой ка­раван. Так спокойнее.

Наконец появилась охрана: четыре молодых че­ловека с ружьями.

— Скорее ехать! Нам некогда,—громко скоман­

довал один из них, и мы двинулись.

У выезда из селения подъезжает еще несколько телег. В общем — составилось уже двенадцать-че­тырнадцать. Ехали медленно. Охрана шагала ря­дом.

Унылое путешествие! Дождь. Грязь. Сидим на мокром сене. Впереди сорок верст этой самой зага­дочной зоны.

Проехали верст пять. Кругом пустое поле, справа полуразвалившийся сарай. И вдруг неожиданное оживление пейзажа: идут по пустому полю шеренгой в ряд шестеро в солдатских шинелях. Идут медлен­но, будто гуляют. Обоз наш остановился, хотя они не сделали ни малейшего знака, выражающего ка­кое-нибудь требование.

— Что такое?

Вижу, соскакивает с телеги Гуськин и деловито идет в поле не к шинелям, а к сараю. Шинели мед­ленно поворачивают туда же, и вся компания скры­вается из глаз.

— Дипломатические переговоры,—сказал Авер­

ченко, подошедший к моей телеге.

Переговоры длились довольно долго.

Наша охрана почему-то никакого участия в них не принимала, а напротив, утратив всякий началь­ственный и боевой вид, казалось, пряталась за на­шими телегами. Странно…

Гуськин вернулся мрачный, но спокойный.

—   Скажите мне,—обратился он к моему возни­

це,—может, здесь скоро поворот будет?

—   Не-е, — отвечал возница.

—   Если будет поворот, то эта военная молодежь

успеет пройти наперерез и встретить нас еще раз.

— Не-е,—успокоил возница.—Погода плохая —

они вже ночувать пойшли.

Хотя в девятом часу утра «ночувать», казалось бы, рановато, но мы с радостью поверили.

Возница показал кнутом вправо: на горизонте шесть фигур шеренгой. Уходят.

— Ну, езжаем,—сказал Гуськин.— Может, еще ко­

го встретим.

Охрана вылезла и браво зашагала рядом.

Унылое путешествие.

Ехали почти не отдыхая. Для разнообразия меня­лись местами, ходили друг к другу в гости. Неожи­данно один из охранников вступил с нами в разго­вор. Я сухо ответила и сказала сидевшей со мной Оленушке по-французски:

— Не надо с ними разговаривать.

Охранник чуть-чуть усмехнулся и спросил:

— Почему же? Я ведь вас давно знаю. Вы читали

на вечере у нас в Технологическом.

— Как же вы… сюда попали?

Он смеется.

— А вы думали, что мы большевики? Мы не­

сколько дней все ждали случая вырваться оттуда.

Нас четверо —два студента и два офицера. А сего­

дня, когда стали говорить об охране для вас, никто из

большевиков не захотел отлучаться. У них каждый

день добыча есть. Ну вот, мы и вызвались, подгово­

рили кое-кого. Мы, мол, выручим. Вот и выручили.

Одно только их смущало, что у моего товарища зо­

лотой зуб. Хотелось выдрать. Ну да в спешке, как

видно, позабыли.

Едем дольше.

На перелеске ограда — частокол. У ворот два не­мецких солдата. За воротами барак.

—   Это что за гутен таг?

—   Карантин! Новое дело! —мрачно объясняет

Гуськин.

Из калитки выходит немец поважнее, в шинели потемнее, и говорит, что мы должны просидеть две недели в карантине.

Гуськин на диком немецком языке объясняет, чтс мы самые знаменитые писатели всего мира и что мы «так здоровы, как не дай бог, чтобы господин начальник был болен». И зачем мы будем занимать в карантине место, которое нужно для других?

Но немец своей пользы не понял и захлопнул калитку.

—  Гуськин! Неужели ехать назад?

—  Эт> — отвечал Гуськин презрительно.—Зачем

назад, когда надо вперед. Ход есть, только надо по­

искать. Стойте, а я начинаю.

Он заложил руки за спину и стал ходить вдоль ограды. Ходил и внимательно смотрел часовым пря­мо в лицо. Раз прошел, два, три.

— Черт знает что! — удивлялся Аверченко.

Весь наш длинный поезд стоял и доверчиво и по­

корно ждал.

Четыре раза прошел Гуськин мимо часовых, на­конец выбрал одного, приостановился и спросил:

- Ну?

Часовой, конечно, молчал. Но вдруг глаза его по­ехали вбок. Один раз, другой, третий… Я посмотре­ла по другую сторону дороги: за кустами стоял еще один немец и невинно разглядывал веточку бузины. Гуськин медленно, не глядя на немца, стал кругами, как коршун, приближаться к нему. Потом оба скры­лись в лесу.

Пропадал Гуськин недолго. Вышел один и громко сказал:

— Делать нечего. Поворачиваем назад.

И мы покорно повернули. Покорно, но бодро — потому что верили в гуськинский гений.

Проехали по старой дороге с полверсты и свер­нули в лес. Там Гуськин спрыгнул с телеги и заша­гал, оглядываясь по сторонам.

В кустах мелькнула немецкая шинель. Гуськин свернул.

— Подождите, я сейчас! — крикнул он.

Переговоры длились недолго. Вылез он из кустов

уже с двумя немцами, которые дружески, словами и жестами, показывали ему, где повернуть в объ­езд.

Повернули, встретили еще немца. С ним полади­ли в две минуты. Встретили еще какого-то мужика — на всякий случай сунули и ему. Мужик деньги взял, но долго смотрел нам вслед и чесал правой рукой за левым ухом. Ясно было, что дали напрасно.

Вечером показались огоньки большого украин­ского местечка К. Обоз наш уже въезжал на моще­ную улицу, когда Гуськин в последний раз соскочил

и, подбежав к шарахнувшемуся от него прохожему, стал совать ему деньги. Прохожий удивился, испу­гался и денег не взял.

Тогда мы поняли, что зона действительно кончи­лась.

* * *

К.—большое местечко при железной дороге, с мощеными улицами, каменными домами и кое-где даже электрическим освещением.

Набито местечко было до отказу путниками вро­де нас. Оказывается, переехать через границу еще не значило свободно циркулировать по Украине. Здесь тоже надо было исхлопотать какие-то бумаги и пропуски… А на это нужно было время — вот и си­дели здесь путники вроде нас…

Долго колесил наш обоз по улицам, ища приста­нища. Понемногу то та, то другая телега сворачива­ла и исчезала. Под конец осталась только голова каравана — наши телеги, мокрые, грязные, безна­дежные.

Тащились медленно, Гуськин рядом шагал по па­нели, стучал в ворота и ставни, просил ночлега. Из окон высовывались бороды и руки, мотались, маха­лись, и все отрицательно.

Мы сидели молча, продрогшие, унылые, безот­ветные, и казалось, что Гуськин погрузил на три те­леги какой-то негодный товар и предлагает покупа­телям, а те только отмахиваются.

— Везет, как телят! — соглашается со мной Оле-нушка.—Что поделаешь! И мысли у нас самые те­лячьи: выпить бы чего-нибудь теплого да лечь спать.

Наконец у ворот новенького двухэтажного доми­ка Гуськин вступил в такой оживленный диалог с ка­ким-то старым евреем, что возницы наши останови­ли лошадей. Они, люди опытные, поняли сразу, что дело здесь может наладиться.

Диалог был сильно драматический. Голоса пада­ли до зловещего шепота, поднимались до исступлен­ного крика. Оба собеседника говорили одновремен­но. И вдруг в самый грозный момент, когда оба, потрясая поднятыми над головой руками, вопили, казалось, последнее проклятие, так что Оленушка, прижавшись ко мне, крикнула:

— Они сейчас вцепятся друг в друга!

Гуськин спокойно повернулся к нам и сказал извозчикам: