Из записок следователя - Николай Михайлович Соколовский
Что же это за лиходей-супротивник, помехой ставший между невенчанно повенчавшимися и уложенный ими в темную весеннюю ночь? Где рос тот ракитов куст, что был свидетелем счастья и, быть может, преступления? За какую вину хотел предать не помнящий родства свою любовницу лютым казням? В чем заключалась непосредственная роль главных действующих лиц совершившейся драмы? Увы, эти вопросы так и остались безответными; по всей вероятности, не помнящие родства в могилу унесут с собой крепкой связью соединившую их тайну. По всей земле русской много залегло сирых костей бездомовных скитальцев, а с ними залегла и печальная повесть о кровавых делах и пережитых страданьях, что гнали не помнящих родства безустанно, из конца в конец, во всю ширь неласковой для них родины…
Кстати о женщинах-бродягах, содержавшихся в рабочем доме. Я не могу пройти здесь молчанием одной замечательной личности. Звали ее Немая; было ей с небольшим лет тридцать, из себя такая видная, со строгими чертами лица. Звали ее Немой потому, что со времени поимки, как в рабочем доме, так и в остроге, почти в продолжение целого года она ни с кем не сказала ни слова: целый день молча работает или сидит в дальнем углу нар. Ни по одному наружному признаку нельзя было догадаться, что за существо Немая, откуда явилась она, что довело ее до бродяжничества и до рабочего дома. С течением времени к поведению Немой достаточно привыкли, на нее перестали обращать внимание. Срок содержания Немой в рабочем доме приближался к концу, всего оставалось месяца два, но вдруг эта непонятная личность заявила о своем существовании кровавым происшествием: огромными ножницами она наповал зарезала смотрителя, прямо в сердце, так что тот и не дохнул. Во время следствия Немая заговорила, но ответы ее были коротки и ясны; на вопросы о прежней жизни:
– Ничего не помню.
– За что зарезала смотрителя?
– Стало, так нужно было, потому и зарезала.
Больше ничего не могли добиться от Немой, она снова замкнулась сама в себе.
Спрос других лиц не пролил света на психическую сторону этого дела. Смотритель был, правда, из стариков строптивых, – но не особенно злых; с арестантами обращался, как обращается большинство наших смотрителей – больше безалаберно, чем систематично-жестоко; видимо, враждебных отношений между ним и Немой не существовало, по крайней мере, такие отношения ни разу не всплывали наружу; за безумную Немую никто не считал, да и в глазах ее светилась сознательная твердость. Словом, никто не мог предугадать и объяснить подготовку совершившегося.
Суд приговорил Немую к тяжкому наказанию: к плетям и ссылке в каторжную работу. Перед самым наказанием Немая (снова заговорившая) изъявила одно только желание, чтобы ей дали новое платье и чистое белье; люди, бывшие при казни, передавали, что Немая выдержала ее с каким-то нечеловеческим терпением.
Вообще странные люди вырабатываются нашей жизнью, до того странные, что нет возможности ответить на большинство вопросов, неминуемо являющихся при столкновениях с этими людьми. Пред вами выходящий из уровня факт, совершенный одним из этих странных людей; гадательно, пожалуй, вы можете прийти к известного рода заключениям, более или менее близким к истине, но только более или менее; а за тем остается еще не разрешенною целая серия вопросов, возникающих как принадлежность каждого анализа, каждого последовательно логического развития мысли. Человек сделал то-то и то-то, его деятельность проявилась таким-то и таким-то путем – это факт; на основании известного рода данных (каких бы то ни было, это все равно) вы можете составить себе понятие об общих причинах происхождения факта; но этим вся суть, глубина его не исчерпывается, остается еще сторона чисто индивидуальная: степень влияния разнообразных причин на развитие личности в ту или другую сторону, заставлявших начала, выработанные обществом в данный момент, отражаться под углом той или другой величины. Немая убила смотрителя… Конечно, она действовала вследствие каких-либо причин: быть может, притеснений, ревности, ненависти, религиозного мистицизма, словом – пятых или десятых; но это не объяснение совершившегося, это только попытка, и, быть может, весьма неудачная, к объяснению. Немая с каким-то непостижимым кокетством встречает страшную казнь – казнь, приводившую в ужас самые железные организмы! Было ли это проявление глубочайшей ненависти, так глубоко пустившей корни, что человек в состоянии заглушить в себе страх предстоящих истязаний? Или, совершая убийство под влиянием религиозного мистицизма, Немая под тем же влиянием хотела своим нечеловеческим терпением еще более освятить, возвысить собственные страдания? Или – если в глазах убийцы убийство было только последствием, приговором собственного самосуда, то хотела ли она терпением закрепить перед лицом общества свое право на этот приговор, убедить себя и других в его справедливости? Опять-таки: то или другое, либо пятое, либо десятое… Но и за тем еще остается целый ряд темных вопросов, приблизительно формулирующихся так: почему сумма внутренней жизни высказалась в Немой не в той форме, в какой высказывается она у других?
Конечно, в разрешении всех этих вопросов больше всех могла бы помочь Немая, но у ней один ответ: глубокое молчание.
Вообще не словоохотливы люди, выбившиеся из обычной, предначертанной колеи. Почему это?..
Впрочем, и то сказать, какая польза в откровенности? Самое большое – несколько слов участья; а что значат и они перед разбившейся в конец жизнью, перед тем миром страданий, что переживает человек?
Но возвратимся к не помнящим родства и к причинам.
Говорю, бродяга, не пужаясь, держит себя перед официальным миром потому, что ему и пужаться-то особенно нечего. Что довело человека до бродяжничества: бежал ли он от строгости наказанья за совершенное преступление, или по другим причинам, во всяком случае, мало между ними столь откровенных, что решаются учинить чистосердечное признание (в последнее время бродяги из крепостных стали чаще являться на свои места, впрочем, и то далеко не все), сами бродяги крестят таких дурнями. Ссылка в Сибирь не так страшна для бродяги, как может казаться она для другого: во-первых, потому, что между скитаньем здесь, внутри России, и скитаньем в Сибири не заключается большой разницы: тот же голод, тот же холод, одни данные умереть в трущобе, те же остроги, словом – все та же внешняя обстановка, даже в Сибири, пожалуй, еще лучшая, потому что там представляется какая ни на есть, но все же
