Пассажир «Полярной лилии» - Жорж Сименон
— Не знаю, о чем вы говорите, — раздраженно произнесла она.
Затем вернулась за столик, где ее ждали два новых друга. Она не торопилась начать разговор, Мужен не стал ни о чем ее расспрашивать, — а доктор изредка бросал удивленные взгляды на англичанина.
— Спорим, что через несколько минут они выйдут из-за стола, — прошептал он.
Так и случилось. Первым поднялся Мужен — как партнер, приглашающий даму на танец. Они и в самом деле начали танцевать и тут же о чем-то заговорили вполголоса. Правда, беседовали они, только когда майор не видел их лиц.
— Можно подумать, что они вас боятся… — проговорил заинтересованный доктор.
— Надеюсь…
— Вы знаете, зачем она приехала в Папеэте?
— Возможно…
— А!
И тогда этот шестидесятилетний толстяк заерзал на стуле, как любопытный школьник.
— Во всяком случае, Мужен в курсе…
— Возможно…
— Вы думаете, они приехали с одинаковой целью?
Оуэн не ответил. Всякий раз, когда пара проплывала мимо него, он выдерживал взгляд Альфреда. Тот больше не улыбался.
Доктор по-прежнему говорил отрывочными фразами, надеясь добиться откровенности собеседника, но его усилия были напрасны.
— Теперь я вот думаю, останетесь ли вы здесь так долго, как я рассчитывал?
— Почему?
— Потому что вы тоже, как я вижу, приехали сюда по конкретному делу… Признайтесь, вы ведь хотите уехать на «Арамисе», когда он вернется?
— Да, я надеялся…
— А теперь?
— Не знаю…
Внезапно здесь, под звуки гавайских гитар, ощущая запахи разгоряченных тел таитянок, он вдруг понял, что терпит поражение.
Господи, до чего же одиноким почувствовал он себя! Каким старым! Он смотрел на доктора и почти верил в то, что сейчас он уже опустился до его уровня.
Сколько лет Мужену? Наверное, сорок. Не больше. У него упругая кожа, резкие черты лица, твердый взгляд. Такого не остановишь, если уж он решил достичь своей цели!
Они встретились на темном причале в Панаме. Они казались друг другу маленькими красными точками — огоньками сигарет.
Оуэн обратился к нему просто как человек к человеку и нарвался на грубость.
Именно с этого момента они стали врагами. И начали следить друг за другом.
Правда, тогда еще они не были соперниками. Они довольствовались враждебными взглядами, особенно Мужен — более агрессивный по натуре.
Доктор признался, что, глядя на пассажира, спускающегося по трапу, он всегда думает: «А где его слабое место?»
Иначе говоря, он ищет какую-то слабую струнку, из-за которой этот человек оказался в самом центре Тихого океана. Пружины человеческого поведения его не интересовали.
«Что он затевает?»
Этот вопрос он задавал себе, глядя на Оуэна. Потому что место Оуэна было не на борту маленького парохода, полного чиновников, жандармов, учителей и миссионеров, а где-нибудь в особняке на Ривьере или в одной из столиц Европы.
Теперь он все понял. Англичанин обнаружил Лотту в спасательной шлюпке, кормил ее, волновался о том, как она сойдет на берег, но в конце концов досталась она французу.
А у него, интересно, она просила о помощи? Маловероятно. Он просто навязал ей сотрудничество, а такие женщины, как она, не умеют отказывать мужчинам типа Альфреда…
— Вы какой-то грустный, майор.
— Простите… Я был далеко…
Он не лгал. В Лондоне. А может быть, где-то в другом месте… Вдали от всего… Он устал… Теперь он недоумевал: зачем ему потребовалось это долгое путешествие… За столиком Лотты говорили о нем… Доктор заказал еще одну бутылку, подозвал молоденькую таитянку, одетую специально для танцев — с голой грудью, в юбке из пальмовых листьев, закрепленных на талии.
— Ты все еще живешь «У Мариуса»?
— Да…
— А чем занимается радист?
— В первый вечер Мариус его напоил… Он, наверное, не привык пить, потому что тут же надрался… Начал рыдать, рассказывать, какой он несчастный… Потом ему стало плохо, и пришлось его уложить…
— А днем?
— Он часами сидит в своей комнате. Иногда выходит… Гуляет один по набережной… Без шапки… Жаль… Красивый парень…
— А ты не пыталась?
— Еще нет…
Когда девушка отошла смеясь, доктор шепнул майору на ухо:
— К этой можете пойти, если душе будет угодно… Ее зовут Фаатулиа… Она здорова…
За столом мсье Фрера становилось все шумнее. Забавное зрелище являл собой этот высокий немолодой мужчина с каштановой бородкой, мало-помалу терявший свою респектабельность… Чувствовалось, что он не привык к подобному времяпрепровождению, и он явно разошелся, позволял себе непристойности. Многие уже поглядывали на него.
К нему подталкивали девушек, сажали их к нему на колени, и от прикосновения их голых теплых тел мсье Фрер приходил в явное возбуждение.
С улицы вбежал мальчик-туземец, бросился к столику, где сидел хозяин, что-то сказал ему вполголоса. Следом за ним вошел белый, приехавший на такси, на мгновение он остановился на пороге, ослепленный ярким светом, оглушенный грохотом.
Это был радист с «Арамиса» — в мундире, потому что все его вещи остались на борту.
Лотта не пошевелилась. Сперва она хотела встать, но Мужен положил ей руку на колено, призывая ее не двигаться. Хозяин непринужденно пошел вперед, на середину зала.
Молодой человек явно чувствовал себя неловко под взглядами посетителей. Сначала он не заметил ту, ради которой приехал, к нему подошел официант и усадил за столик на другом конце зала.
Можно было догадаться, о чем они говорят. Официант спросил, что принести, радист ответил, что ему безразлично. Еще один пораженный «амоком». Должно быть, он ничего не замечал вокруг, ничего, когда внезапно увидел перед собой силуэт Лотты.
Тогда он побледнел.
— Я уверен, — шептал доктор, — что Оскар позвонил своему приятелю Мариусу, чтобы тот забрал револьвер, если он у него есть.
Оуэн вытирал лоб. В отличие от молодого человека, он видел все, отмечал мельчайшие детали с почти болезненной обостренностью.
Здесь находилось десятка три белых, непонятно зачем приехавших из Европы, — тридцать человек, для которых ежедневным, еженощным развлечением было пить и прижиматься к смуглой плоти этих девушек-маори, которые, казалось, принадлежали другому миру.
Когда-то давно к этому острову, где жили, как в земном раю, мужчины и женщины с венками на головах, причалил корабль.
Теперь мужчины превратились в официантов или шоферов, девушки — самые красивые — переходили, смеясь, из рук одного белого мужчины в руки другого белого.
В лунном свете «Моана», окруженная кокосовыми пальмами, раскачивающимися на ветру, напоминала театральную декорацию, но это было явью, и тот, кто только что вошел сюда, глядя неподвижным растерянным взглядом, испытывал такие страдания, словно пробил его последний час.
Все это выглядело нелепо. Нелепо — то, что эти люди собрались здесь, что Лотта, танцевавшая в Колоне
