Император и ребе, том 1 - Залман Шнеур
— Пойдем! — сказал он и потянул Бурьена за рукав. — Хорошо, что я тебя встретил. Я иду к Богарне.
— Сейчас? — переспросил тот, при этом его веселые, бегающие глаза остановились.
— Думаешь, слишком рано?
— Нет, не то. — Бурьен как-то странно посмотрел на свои грязные ботфорты. И вдруг поднял голову и взглянул прямо в зеленые глаза Буонапарте: — Ты туда не ходи! Лучше — не ходи.
— Что-то случилось? — насторожился Наполеоне.
— Пока еще ничего не случилось, но, может быть, случится. Есть все признаки того, что случится… Вчера вечером мадам Богарне нагнала меня на Пон-дез-Ар[202] и схватила за пальто, чего в нормальной ситуации при ее кокетстве, гордости красавицы и при ее положении генеральши ни за что не сделала бы… Одета она была против своего обыкновения в дешевое платье, а ее лицо было матово-зеленым. Знаешь… как у всех креолок, когда они сильно бледнеют.
— Ну-ну! — стал нетерпеливо подгонять его Буонапарте.
— Ни жива и ни мертва, она принялась что-то шептать, извиняться. Заглядывала в глаза, как мне показалось, заискивающе. Быстро-быстро расспрашивала, почему меня не видно, почему не захожу к ней… Почему ты не заходишь…
3
Наполеоне нервно переминался с ноги на ногу:
— Почему я не захожу, говоришь? Так и сказала?
Бурьен посмотрел на него с игривой насмешкой в бойких глазах:
— Ах, да что ты знаешь?! Я или ты — это ведь всего лишь фигуры речи. Аристократическая вежливость. Сразу же после этого она действительно начала расспрашивать: почему не приходит Баррас, почему не приходит Жюно? Почему не приходит Робеспьер-младший? Это ее интересовало. Может быть, я знаю? Так она быстро-быстро расспрашивала меня, заглядывая в глаза. Не обиделись ли на что-нибудь они, эти важные люди из Конвента?.. Я сказал, что ничего не знаю. Совсем ничего. Но она меня не отпускала. Все жаловалась, что это странно, кажется, все ее избегают. А ведь она и ее муж — настоящие, преданные революционеры, монтаньеры-санкюлоты… И наверное, чтобы доказать мне это, чтобы оправдаться за роскошь своего дома, начала крутиться, показывая мне свое поношенное платье, которое для такого случая специально отыскала в своем шамбр-дебара.[203]
— А ты ей что сказал? — не выдержал Буонапарте.
— Я? То, что всегда говорят в таких случаях: они, наверное, заняты… Ведь сейчас судят так много врагов республики… Готовят казнь жирондистов на завтра, то есть на сегодня… Ведь у них так много сторонников, у этих депутатов-жирондистов! Ну, вот и организуют все, чтобы республиканская гвардия находилась во всеоружии на площади… Нас, артиллеристов, тоже готовят к тому, чтобы мы были готовы выдвинуться на Тулон сражаться с осажденными роялистами, с англичанами… Ну, и мадам Богарне, ушла, немного успокоившись. Или, может быть, просто сделала такой вид. Правда, свою красивую головку она, уходя, опустила. Может быть, и сама что-то знает… Но тебе, Буонапарте, я советую не делать туда сейчас визитов. Это может повредить твоему здоровью… Из-за кулис Конвента уже до нас дошло, в полку поговаривают, что… у монтаньяров дела невеселые. Они все оказались под подозрением. Так что не удивляйся, если их не сегодня завтра арестуют. Говорят даже, что ими займутся сразу, как только покончат с жирондистами…
Буонапарте отступил на шаг:
— Что ты здесь рассказываешь? Займутся монтаньярами? Теми самыми, которые первыми приняли «религию разума», группой, которую основал сам Робеспьер?!
Бурьен посмотрел на своего невысокого товарища веселыми голубыми глазами и улыбнулся полными губами — этакой циничной, как показалось Наполеоне, улыбочкой:
— Не задавай слишком много вопросов… Такое сейчас время! Это вредно для здоровья, говорю тебе. Каждый настоящий властитель терпеть не может конкурентов. Сатрап где-нибудь на древнем Востоке, пророк какой-нибудь новой религии или тот, кто приходит с новыми идеями народовластия, — все равно…
— Или такой человек, как Борджиа, например, — подхватил Наполеоне с иронией, — такой, что отравляет вокруг себя всех феодальных властителей, чтобы забрать себе их сокровища и престолы…
— Почти такой!.. — не испугался Бурьен этого явного намека на карьеру Робеспьера, но сразу же замолчал. Разговор принял опасное направление. В такое время у стен тоже есть уши. Даже камням мостовой нельзя доверять.
4
Они быстро шли, не глядя даже поначалу куда. Лишь бы убраться как можно дольше от толпы с этим пикантным разговором. Наполеоне хмурился. Он был обеспокоен судьбой семьи Богарне. И немного обижен тем, что «крестьянский сын» поучал его тут… Бурьен испытывал воодушевление и насвистывал. Раздраженный Наполеоне сердито сказал ему, что довольно противно слышать, как преступник и герой идут по одному пути. Сделанное Бурьеном сравнение между Борджиа и…
Однако Бурьен уже принял поучительный тон и не мог больше сдерживаться:
— Ах, какое там преступление?! Преступники это те, кто украли сто су, те, кто попросили взаймы на обед и не вернули долга, те, кто убили какого-нибудь бродягу без согласия почтенного общества. Но правители, разграбляющие старинные города с их сокровищами культуры; фельдмаршалы, уничтожающие целые народы; грубияны в военной форме, сжигающие музеи и библиотеки, — все они победители, герои… Кто как не мы, солдаты, должен это знать, Буонапарте?!
«Хм… — задумался Наполеоне, — человек наелся мудрости Макиавелли, но плохо ее переварил. Получается как с чесноком… Не все желудки одинаковы.
Однако вслух он выразил свои мысли по-другому:
— Мне кажется, ты смешиваешь две разные вещи: войну с внешним врагом и революцию — то есть войну с собственным населением…
— Это одно и то же. Та же самая перетасовка всех карт. Это большая игра в классы и границы. Народы и поколения сидят за столом. А стол не зеленый. Он красный от крови. Но революция, если желаешь знать, стоит намного выше, намного интереснее! Она использует больше бесплатной силы, однако поэтому больше развивает фантазию и больше радует…
— Радость, говоришь?!
— Радость, Буонапарте! Есть много радости в каждом перевороте. Ни одно дерево не стоит слишком крепко. Ни один фундамент не надежен. Старые титулы и короны уносятся ветром, а золото и серебро больше ничего не стоят. Все камзолы выворачиваются наизнанку. Тяжелые шкафы, сто лет простоявшие на месте, сдвигаются. Ученые оказываются глупцами, а мнение отцов больше не имеет значения. Пугала в райском саду повалены, и все, как стая птиц, набрасываются на запретные плоды. Или еще лучше — пугала оставляют стоять, как стояли. Пусть себе машут
