Михаил Зощенко - Полное собрание сочинений в одной книге
Парень посмотрел в корзину и громко сказал:
— Да бросьте вы, граждане, у его покупать! Не видите, что ли? Жену старую убил, на куски разрубил и продает остатки.
Снова кто-то захохотал. Кто-то сконфуженно крякнул.
Торговец всплеснул руками, оглянулся на покупателя, как бы ища защиты, но ничего не сказал.
А парень двинулся дальше.
Я пошел за ним следом, позабыв про гуся.
Парень обошел весь рынок со своей шуткой и, строгий, не улыбающийся, удалился восвояси.
За ним следовали два шкета, буквально давясь от смеха.
Случай
На днях я пошел на склад. Дров покупать. Купил полсажени осиновых и думаю с горечью: «И топор, думаю, есть, а наколоть дров некому. А мне самому — здоровье не позволяет…»
А я, действительно, человек слабый, организм у меня городской, кость хрупкая, мелко-мещанская. Иной раз взмахнешь топором — и пугаешься, не сломать бы какой-нибудь нужной части скелета…
«Разоренье, — думаю, — с этими дровами. Придется, думаю, человечка принанять: наколоть и в этаж снести».
И вдруг подходит ко мне тут же, на складе, этакий арапистый гражданин в бабьей шляпке и в штанах ужасно рваного вида. Подходит и докладывает:
— Интересуюсь, говорит, работой. Могу, говорит, колоть, могу пилить и могу в любые этажи носить.
— Можно, — говорю.
Сговорились мы в цене и пошли.
Приходим домой, а хозяйка топора не дает,
— Я, — отвечает, — пятьдесят лет на свете живу. Глаз, говорит, у меня наметанный, и человека я враз вижу. Этот пришедший человек, хотя и симпатичая у него личность, настолько скромно и неинтересно одет, что обязательно топор свистнет. Я, говорит, вдова, на социальном обеспечении, и не могу разбрасываться топорами налево и направо. Я, говорит, топоры не сама делаю.
Обеспечил я хозяйке цену за топор — дала.
Взял мой гражданин топор, поплевал на руку и начал.
Гляжу: ловко так колет — глядеть приятно. Наколет охапочку, крякнет, взвалит на себя и прет кверху.
Он дрова носит, а хозяйка по квартире мечется — вещи пересчитывает — не спер бы, боится.
А сын ее, Мишка, у вешалки польты считает.
«Ax, — думаю, — чертова мещанка!» А сам я пальтишко свое снял, отнес в комнату и газетой прикрыл. «Лучше, — думаю, — газетой прикрыть, чем на глазах пересчитывать — человека обижать».
Гляжу: кончил мой гражданин.
Деньги я ему сполна уплатил и говорю любезно:
— Садитесь, говорю, к столу. Чай будем кушать.
— Нет, — говорит, — спасибо. Бежать надо. Лекция у меня сейчас.
— Ах, — говорю, — скажите на милость, как движется наука и техника! Неужели же, говорю, насчет дров ученые профессора лекции теперича читают?
— Нет, — отвечает, — я студент из вуза. А на дровах работаю для цели питания.
Очень я сконфузился, повесил свое пальто на вешалку, очки на нос надел и говорю любезно:
— Извините, говорю, за бедность мысли — обмишурился.
Хотел я добавить еще какое-нибудь французское или немецкое слово, но с неожиданности перезабыл иностранные языки и замолчал.
Стою и кланяюсь молча.
А он кивнул головой и интеллигентно вышел.
Вот это был единственный случай, когда я студента видел. До этих пор видеть не приходилось. Даже неловко было. Все кричат: студенты, студенты. А я и не знаю, какие это студенты. Потому формы у них нету. Как узнаешь?
Шестеренка
Это, граждане, случилось из-за шестеренки.
Лопнула шестеренка. А, может, она и не лопнула, а сломалась. Черт ее разберет! Я в этих семеренках не разбираюсь. Квалификации у меня такой нет, чтоб в этих восьмеренках разбираться.
Ну, так вот, лопнула. И трепальные машины оттого стали. Не могут они, что ли, без этих шестеренок действовать. Не знаю я про это.
А было это, не люблю сплетничать, в текстильном техникуме.
Враз шестеренку где ж найти? Не найти.
А был в техникуме Александр Иванович Смирнов. Инструктор. Очень напористый мужчина и хороший техник.
— Ни хрена, говорит. Я, говорит, в лепешку разобьюсь, а уж шестеренку достану. Мне, говорит, плевое дело — шестеренку достать.
А была недалеко — как ее? — «Красная фабрика». Фамилья директора этой фабрики, не люблю сплетничать, Куликов. А имя и отчество его не знаю. Квалификации такой у меня нет, чтоб все знать.
Вот инструктор Смирнов и побежал до этого директора.
— Одолжите, говорит, свою шестеренку. Наша, говорит, пятеренка лопнула, будь она проклята.
— Нет, — говорит директор, — не могу одолжить. Зуб я имею против вашего начальника. Он у нас, каналья, лебедку зажилил. А шестеренка — да, действительно, есть свободная.
— Позвольте, — говорит инструктор, — общие же интересы. Общее достояние. Вы советские — мы советские. Ваши шестеренки — наши пятеренки…
— Интересы общие, — говорит директор, — а дать не могу. Несимпатичен мне чтой-то ваш начальник.
— Позвольте, — заплакал инструктор, — производству подрыв… Народные соки-денежки текут… Не велите казнить, велите миловать.
— Нету, — сказал директор. — Катитесь колбаской.
И инструктор покатился.
А директор Куликов, не любим сплетничать, показал шиш уходящему инструктору и, пробормотав «видал мин-дал», отвернулся к окну.
А за окном тихо плакало декабрьское небо, поплевывая дождем и снегом на стекло, за которым стоял директор.
Трепальные машины стояли в меланхолической неподвижности.
Примечание «Бегемота». Вы думаете, небось, так просто рассказ, для смеху? Ничего подобного. Факт во всем антураже. Не кто-нибудь — рабкор писал. С тем и съешьте.
Паутина
Вот говорят, что деньги сильней всего на свете. Вздор. Ерунда.
Капиталисты для самообольщения все это выдумали.
Есть на свете кое-что покрепче денег.
Двумя словами об этом не рассказать. Тут целый рассказ требуется.
Извольте рассказ.
Высокой квалификации токарь по металлу, Иван Борисович Левонидов, рассказал мне его.
— Да, дорогой товарищ, — сказал Левонидов, — такие дела на свете делаются, что только в книгу записывай.
Появился у нас на заводе любимчик — Егорка Драпов. Человек он арапистый. Усишки белокурые. Взгляд этакий вредный. И нос вроде перламутровой пуговицы.
А карьеру между тем делает. По службе повышается, на легкую работу назначается и жалованье получает по высшему разряду.
Мастер с ним за ручку. А раз даже, проходя мимо Егорки Драпова, мастер пощекотал его пальцами и с уважением таким ему улыбнулся.
Стали рабочие думать что и почему. И за какие личные качества повышается человек.
Думали, гадали, но не разгадали и пошли к инженеру Фирсу.
— Вот, говорим, любезный отец, просим покорнейше одернуть зарвавшегося мастера. Пущай не повышает своего любимца Егорку Драпова. И пальцем пущай не щекотит, проходя мимо.
Сначала инженер, конечно, испугался — думал, что его хотят выводить на свежую воду, но после обрадовался.
— Будьте, говорит, товарищи, благонадежны. Зарвавшегося мастера одерну, а Егорку Драпова в другое отделение переведу.
Проходит между тем месяц. Погода стоит отличная. Ветры дуют южные. И наводнения не предвидится. А любимчик — Егорка Драпов — карьеру между тем делает все более заманчивую.
И не только теперь мастер, а и сам любимый спец с ним похохатывает и ручку ему жмет.
Ахнули рабочие. И я ахнул.
— Неужели же, думаем, правды на земле нету? Ведь за какие же это данные повышается человек и пальцами щекотится мастером?
Пошли мы небольшой группой к красному директору Ивану Павловичу.
— Вы, говорим, который этот и тому подобное. Да за что же, говорим, такая несообразность?
А красный директор, нахмурившись, отвечает:
— Я, говорит, который этот и тому подобное. Я, говорит, мастера и спеца возьму под ноготь, а Егорку Драпова распушу, как собачий хвост. Идите себе, братцы, не понижайте производительность.
И проходит месяц — Егорка Драпов цветет, как маков цвет или, скажем, хризантема в саду. Балуют его и милуют, и ручку со всех сторон наперерыв ему жмут. И директор жмет, и спец жмет, и сам мастер, проходя мимо, щекотит Егорку Драпова.
Взвыли тут рабочие, пошли всей гурьбой к рабкору Настану. Плачутся:
— Рабкор ты наш, золото, драгоценная головушка. Ругали мы тебя, и матюкали, и язвой называли: мол, жалобы зачем в газету пишешь. А теперича, извините и простите… Выводите Егорку Драпова на свежую воду.
— Ладно, — сказал Настин. — Это мы можем, сейчас по можем. Дайте только маленечко сроку, погляжу, что и как и почему человек повышается. Хвост ему накручу — будьте покойны.
И проходит месяц. Ветры дуют южные. И наводнения не предвидится. Птички по воздуху порхают и бабочки крутятся.
