Роберт Уоррен - Потоп
— Ну да, мастеровитым называют человека, который умеет управляться с искусственной ногой почти так же хорошо, как с настоящей.
Помолчав, она спросила:
— Мистер Джонс, наверно, хочет, чтобы вы попробовали снова?
— Хочет.
— Мне вот придётся начинать сначала, — тихо произнесла она, подольше помолчав.
— То есть в каком смысле? — спросил он, не глядя на неё.
— В Фидлерсборо я могу ходить повсюду. Я знаю, куда я ставлю ногу. Всегда знаю, каждую минуту, где я нахожусь. Но в Лейк-Тауне, куда нас переселят… — Она запнулась. — Вам надо сделать этот фильм. Пусть люди знают, как себя чувствуют те, кого хотят затопить и вынуждают уехать. Вы должны его сделать.
— Ни чёрта подобного! Я же вам сказал, почему я не буду этого делать! — воскликнул он, вцепившись в руль.
Она уронила голову. Потом ещё более слабым голосом нерешительно сказала:
— Я-то всё равно не смогла бы его увидеть. Но хотя бы…
Она помолчала.
— Что?
— Могла поставить пластинку. Я купила себе такую же, как в «Книге для слепых». Её вчера прислали по почте. Теперь, когда нас поселят в Лейк-Таун и мне захочется вспомнить, как мы жили в Фидлерсборо, я смогу поставить свою пластинку.
Он молча смотрел на дорогу.
— Вы сердитесь?
— Нет.
— У вас сердитый голос. — И помолчав: — Я не хочу, чтобы вы сердились.
Он ничего не сказал.
— Если вы сердитесь, я не смогу вас ни о чём попросить.
— О чём?
— Помните, я вам говорила про то, как первый раз услышала ваши рассказы из «Книги для слепых» и как вдруг почувствовала, что узнала Фидлерсборо… и какие тут люди. — Она не сразу решилась продолжать. — Понимаете, — сказала она тихо и нерешительно, — это помогло мне ещё и вот в чём. Дало мне веру, что и я тоже могу жить. Как все люди. Из-за той пластинки мне захотелось сойтись с другими людьми. Сойтись и жить. — Она снова сконфузилась. Потом спросила ещё тише и более нерешительно:
— Вы сердитесь, что я вам это говорю?
— Нет, — сказал он резко. — Нет.
— Когда нас переселят в Лейк-Таун, — сказала она, — и я захочу завести мою пластинку… то… если…
— Если что? — спросил он.
— Моих друзей, людей, которые мне нравятся, я знаю. Знаю, какие у них лица. Понимаете, я трогала их лица пальцами. Это ведь у нас вроде зрения. Так я вот к чему говорю: когда нас переселят и я заведу пластинку, если бы я смогла вспомнить… — Она замолчала. — Вы сердитесь?
— Нет.
— Это ведь одна секунда…
Она выжидала. Машина еле-еле двигалась. Он на неё не смотрел.
— Если бы вы согласились… — сказала она.
Он вывел машину на обочину и чересчур резко затормозил. Обвёл взглядом окрестность. Впереди расстилалась дорога, слева горело на солнце полынное поле, справа темнел прореженный солнечными пятнами лес.
— Ладно, — сказал он каким-то скрипучим голосом.
Она сидела сзади очень прямо на дорогом сиденье, держа за поля соломенную шляпу с голубым шарфом. Он неловко перегнулся и подставил лицо. Глаза её, ярко-синие и спокойные, казалось, были устремлены на него. Пальцы отпустили край соломенной шляпы и медленным, очень мягким, ощупывающим движением поднялись к тому месту, где должно было находиться его лицо.
Он ждал, чтобы пальцы его нашли.
Они нашли его.
Положив ладони ему на щёки, она пальцами обхватила его лицо. Пальцы нащупали уши, очертили их форму. Нащупали челюсть, потом двинулись вверх по щекам, равномерно с обеих сторон пробегая по ним мягкими, прохладными, но уверенными прикосновениями. Пальцы очертили изгибы лба, выступы над глазными впадинами. Бред закрыл глаза, и пальцы: лёгкие, как дыхание, описали очертания его глазных впадин. Потом побежали вниз, прикасаясь к его рту, подбородку.
Сидя с закрытыми глазами, он вдруг явственно услышал металлический неугомонный треск саранчи.
Он открыл глаза.
Её глаза были закрыты. Лицо было поднято, оно выражало задумчивость, безмятежность, погружённость в себя; было отрешённым и независимым, а нижняя губа слегка влажной. Казалось, она не дышит. Он решил, что она, наверно, сдерживает дыхание. В этом залитом ослепительным светом и наполненном стрёкотом саранчи мире лицо её и закрытые глаза были защищены тенью от дерева.
Из горла его вырвался хриплый стон. Он перегнулся, схватил её и прижался губами к её рту. Кончики её пальцев всё ещё лежали на его щеках и подбородке… Потом он обнял её и, не владея собой, отчаянно уткнулся лицом ей в грудь, прижав губы к хрустящей ткани блузки. Пальцы её легко ощупывали его голову под короткими, редеющими волосами.
Белая лакированная сумочка и шляпа соскользнули на пол.
Прижимаясь лицом к тонкой хрустящей материи, он закрыл глаза и старался расслышать, как бьётся её сердце. В какой-то момент в этой темноте до него донеслось тарахтение и дребезг проехавшей мимо старой машины. Он представил себе, как таращились на них из этой развалины воспалённые глаза какого-нибудь бедняка фермера или мутно-жёлтые глаза старого негра. Он слышал треск саранчи, которая никак не унималась.
Потом он сказал, всё так же уткнувшись в ткань, уже влажную от его губ, от его дыхания:
— Ну скажи «да».
Она не ответила. Пальцы медленно, мягко скользили, ощупывая его череп.
— Ну скажи «да», — повторил он хрипло.
Мгновение спустя он услышал её голос, далёкий, недоумевающий, неторопливый, словно в раздумье:
— Вот уж не думала. Вот уж не думала, что так будет. Так будет со мной.
Он рывком поднял голову и посмотрел в спокойные глаза.
— Послушайте, — сказал он, — поедемте со мной? Сейчас. Поедем сейчас?
Она повернулась, вытянула правую руку. Нашла его левую. Взяла её своими обеими, старательно расправила пальцы и прижала их к вырезу блузки, где открывалась впадина между выпуклостями груди. Улыбка её была как легчайшее дуновение воздуха, оживлявшее гладь воды.
Когда они выехали на шоссе, Бред подвёл машину к аптеке Биллтауна и, не выключая мотора, забежал туда. Выйдя, он молча сел за руль. Она тоже ничего не сказала.
А вот и он — Бубенчик. Вот он стоит — одна нога красная, другая жёлтая, камзол из детской сказки, — ковыряется в бензоколонке. Бредуэлл Толливер поставил машину правее колонки. Бубенчик неторопливо подошёл к ним.
— Да-с, сэр? — произнёс он с идиотской ухмылкой.
— Я везу жену к доктору в Нашвилл, — вылезая из машины, сказал Бред. — Но у неё новый приступ. Ей надо прилечь. Поскорее устройте нас, пожалуйста!
— Да-с, сэр, вам надо сперва сходить в контору. К мистеру Буррусу, он…
— Ложись, — приказал Бред Леонтине, — приляг на минутку.
Пройдя шагов сорок до двери в контору, он оглянулся. Леонтина откинулась на сиденье. Ему не было видно, открыты ли у неё глаза. Бубенчик с необычайной старательностью обтирал ветровое стекло.
Мистер Буррус — приземистый, как жаба, жирный, жёлтый, как от желтухи, лысый, с редкими чёрными волосиками, прилипшими к потному жёлтому черепу, — явно не мог собраться с силами, чтобы стереть каплю пота, дрожавшую на стекле очков, но всё же сделал усилие и пододвинул к посетителю ручку и регистрационный листок. Бредуэлл Толливер нацарапал нечто похожее на Реффилл Телфер, Лос-Анджелес и вернул ему листок.
— Четырнадцать долларов, — сказал мистер Буррус.
Передавая бумажки в десять и пять долларов, Бред сказал:
— Дайте, пожалуйста, сдачу мелочью. У жены приступ, мне надо позвонить в Нашвилл, сказать доктору, что мы запоздаем.
— Всё равно четырнадцать долларов, даже если вы пробудете четверть часа.
— Я же вам дал пятнадцать, — сказал Бред. — Мне нужна только мелочь. Для автомата.
В конце концов он получил сдачу. Монеты были склизкими от потных ладоней мистера Бурруса. Бред подошёл к стенному автомату, опустил монеты и, сделав вид, будто звонит в Нашвилл, сунул ещё сорок центов, а когда его соединили с несуществующей приёмной, объяснил положение несуществующей секретарше и повесил трубку.
Когда он отошёл он телефона, мистер Буррус сообщил:
— У нас есть лёд и крепкие напитки.
— Спасибо, не надо.
— Лёд бесплатно. За напитки надо платить.
— Нет, спасибо, — повторил Бред и, зажав в руке ключ, почти бегом кинулся к машине, где в своей кромешной тьме его ждала Леонтина, а Бубенчик с необычайным старанием тёр ветровое стекло.
Бред отдал ключ Бубенчику, сказал Леонтине, чтобы она на него оперлась, провёл её к «Шоколадному коттеджу» позади «Пряничного домика», а когда Бубенчик отпер дверь, ввёл её в комнату и, пока тот поправлял жалюзи, включал кондиционер, телевизор и ночник под розовым абажуром, пододвинул к кровати кресло и усадил её туда.
Надо ли принести чемодан, спросил Бубенчик, и Бред ответил, что не надо, он хочет поскорее устроить даму поудобнее, на что Бубенчик сказал:
