Анри де Ренье - Амфисбена

Та же прекрасная система воспитания продолжалась и после помещения Ангуана полупансионером в коллеж Сен-Ипполита. Та же карета парой, которая привозила его в Тюильри, доставляла его к дверям коллежа и дожидалась его выхода. Добрая г-жа Брюван не переставала вмешиваться в школьную жизнь своего племянника. Только ее и видно было у директора, инспектора, классного наставника. Она уравнивала различные шероховатости. Она всегда хлопотала об отпусках, снисхождении, увольнении. Она ходила к учителям извиняться за неисполненные работы, незнание урока. Она освобождала его от оставления после уроков и сверхурочных работ, заслуженных им. Она следила, чтобы в классе он занимал место, где не было бы сквозняка. Конечно, другую мамашу ученика, которая позволила бы себе, как г-жа Брюван, вмешиваться не в свое дело, давно бы протурили, но не следует забывать, что г-жа Брюван была богата и щедра. Она оказывала вспомоществование, она пожертвовала на расписные окна в церкви и на украшение ризницы. В Сен-Ипполите гордились г-жою Брюван и ее богатством.

С другой стороны, если Антуан был плохим учеником, он не был плохим мальчиком. Несмотря на его исключительное положение и разные льготы, которыми он пользовался, товарищи его очень любили. Равным образом и преподаватели отдавали ему должное и только сожалели, что прилежание его и успехи не на высоте его счастливого характера. Подгоняемый повторениями, находясь дома под наблюдением особого репетитора, Антуан ничему не учился. Вместо того он был в курсе всего происходящего. В пятнадцать лет он читал газеты, посещал скачки, ходил на модные пьесы, увлекался кафе-концертами. Г-жа Брюван позволяла ему все это, уверяя, что, в сущности, это – невинные развлечения.

В Сен-Ипполите, где все мы одевались довольно небрежно, Антуан щеголял изысканными и шикарными костюмами. Внутренность его парты приводила нас в изумление. Там находился пульверизатор, театральный бинокль, полевой бинокль, таблица веса жокеев и конверт с фотографиями актрис. Кроме того, там был револьвер и связка железнодорожных облигаций. Всякому было известно, что в Сен-Ипполите парты могут в любую минуту подвергнуться внезапному осмотру, но ящик Антуана Гюртэна был неприкосновенен. Ни один надзиратель не смел совать туда носа.

Я не могу удержаться от смеха, представляя себе Антуана гимназистом, а между тем именно этому нелепому воспитанию дано было сделать из него то, чем он стал. Без тетушкиной слабости и без попустительства со стороны учителей Антуан никогда бы не сделался шумным и бесполезным прожигателем жизни, гибельные инстинкты которого развились в нем от безнаказанности и недостатка руководительства. Когда захотели на него воздействовать, было уже слишком поздно. Тщетно г-н Лешом, директор Сен-Ипполита, предупреждал г-жу Брюван, что посещение скачек и театров, которыми увлекался ее племянник, развлечения не такие невинные, как ей кажется. Перейдя в класс риторики, Антуан познакомился с мадемуазель Ларжэ, маленькой актрисой из Па-ле-Рояля, которая дожидалась его выхода из коллежа, сидя в карете г-жи Брюван. Несколько времени спустя, во время церковной процессии, которая с большой торжественностью устраивалась в саду и на дворе коллежа, мадемуазель Ларжэ появилась на ней, одетая в мужское платье. Скандал был слишком громок, и Антуана пришлось взять из коллежа.

Я был очень огорчен этим. Я очень любил Антуана Гюртэна. Матушка, которой поведение Антуана было известно из отчаянных излияний г-жи Брюван, пускала меня к нему как можно реже, и наши отношения вновь возобновились значительно позднее. Матушка достаточно полагалась на мое здравомыслие и рассудительность, чтобы не бояться, что я последую примеру молодого Гюртэна. К тому же у меня не было средств на это. У нас были слишком различные денежные состояния, чтобы я мог угнаться за ним в образе жизни. В то время Антуан, сделавшись после смерти старого родственника бароном Гюртэном, проводил время с актрисами и шикарными кокотками; он охотился и играл на бегах. Барон Гюртэн играл известную роль среди великосветских кутил Парижа. Он был членом одной из "шаек", где всех забавлял. Вообще в "шайке" Гюртэна веселились. То забирались на верхушку омнибуса и бросали оттуда в прохожих тухлые яйца. Однажды один из этих господ дал пощечину на улице безобидному старцу, оказавшемуся бывшим министром юстиции!

У меня не было ни малейшего желания принимать участие в этих нелепых сумасбродствах. Тем не менее от времени до времени я виделся с Антуаном Гюртэном. Он был очень мил со мною, и я даже имел на него некоторое влияние. Г-жа Брюван, которой это было известно, несколько раз просила меня поговорить с Антуаном. Я исполнил ее просьбу, но боюсь, не было ли это одной из причин, побудивших Антуана поступить по отношению ко мне так, как он это сделал. Может быть, он сердился на меня за это влияние, которое я оказывал на него, как за превосходство, которое он считал недопустимым? Я несколько раз замечал, что ему неприятно, что мои чувства и вкусы разнятся от его. Его мучило, что я не веду его образа жизни. Ненавидя чтение, он выходил из себя, заставая меня с книгой в руках. Занятия, для него недоступные, раздражали его в другом человеке. Его самолюбие страдало от этого, хотя он и не давал себе в том отчета. Потому что в глубине души, несмотря на свой вид доброго малого, Антуан был честолюбив и тщеславен. Он тщеславился своим богатством, своей личностью, своей силой и крепостью. Ему казалось недопустимым, чтобы такой сморчок, как я, ни богач, ни силач, ни спортсмен и модный мужчина, мог иметь успех сам по себе у очаровательной и изящной женщины, какой была эта маленькая Этьеннетта Сирвиль. Он находил, несомненно, что я незаконно присваиваю себе прерогативы больших прожигателей жизни вроде него. Разве не им исключительно принадлежат права на всяких Луиз д'Эври и Этьеннетт Сирвиль? Тогда он захотел меня проучить. Он отбил у меня Этьеннетту, отбил гадко, зло, грубо, подло. Он так ее отбил у меня, что даже испортил воспоминание, которое я мог сохранить о ней и после измены. Он переманил ее деньгами, желая мне показать, что она не менее подла, не менее корыстна, чем все ей подобные.

Когда я думаю об этой старой истории, я снова начинаю ненавидеть Антуана Гюртэна. Потом помимо моей воли мысль о том, что он страдает, болен, меня растрогивает, и я представляю себе, как мучается бедная г-жа Брюван. Я отчетливо вижу, как она провожает к тюильрийскому бассейну толстого, толстощекого мальчугана в матроске, несущего под мышкой кораблик "от Фомы", и я чувствую, как злопамятность моя исчезает. Нужно было бы остановить доктора Тюйэ и поговорить с ним серьезно…

4 февраля

На улице Монпансье сегодня в сумерках я увидел, как из одних дверей этой узкой и пустынной улицы вышла молодая женщина. Элегантная, гибкая, крадущаяся, она остановилась под навесом. На ней была густая вуаль и широкое манто. Быстрым взглядом окинула она тротуар. Заметив, что я мимоходом взглянул на нее, она покраснела и резко подалась назад. Я отвернулся. В эту минуту она ринулась на улицу, как бросаются в воду, и быстро заскользила по направлению к площади театра. Французской комедии. Конечно, эта хорошенькая женщина шла со свиданья. Она вошла в этот самый дом с такими же предосторожностями, с такими же опасениями. Она поднялась по лестнице, позвонила у дверей. Вошла в комнату. Кто-то ее ждал. Она бросилась к нему. Объятия ее сжали. Она подняла вуалетку, сняла манто, шляпу. И потом, наконец, она разделась. Ее тело почувствовало соприкосновение с другим телом, и она захотела, чтобы время перестало двигаться, всякие звуки замерли, жизнь приостановилась. И все это потому, что чужие губы нравились ее губам…

Получил длинное письмо от матери. Г-жа Брюван писала ей по поводу здоровья Антуана Гюртэна. Он действительно серьезно болен. Уже два, три месяца он слабел. Он спал с тела. Чувствует себя усталым. Осенью на скачках он простудился. Ничего серьезного, если бы он не был переутомлен жизнью, которую ведет уже пятнадцать лет, излишествами всякого рода, которым он предавался. Сначала он не хотел лечиться. Он продолжал делать все свои привычные глупости. Он был только слегка озабочен. Однажды г-жа Брюван вошла в комнаты Антуана, которые он занимал во флигеле особняка на набережной Малакэ. Антуан не ждал своей тетушки. Он сидел за столом и писал. Писать для Антуана было большим занятием. Г-жа Брюван хотела незаметно удалиться, когда Антуан заметил ее присутствие. При виде ее на него напал настоящий припадок отчаяния. Он плакал, стонал. Г-жа Брюван в ужасе бросилась к нему. Антуан приготовлялся составлять завещание.

В тот же вечер к нему был вызван доктор Тюйэ. Он выслушал его, пощупал пульс, осмотрел самым внимательным образом. Прежде всего он предписал ему абсолютный покой и полную перемену привычек. При таких условиях он надеялся, что больной сможет избежать лечения в санатории и остаться в Париже, но Антуану пришлось подвергнуться самому строгому режиму. Антуан довольно легко на это согласился, и теперь ему даже немного лучше, но состояние неврастении, до которого он дошел, потребует довольно долгого лечения.