Эмиль Золя - Дамское счастье
Они стояли лицом к лицу и смотрели друг на друга, дрожа от волнения. Тут уже не было ни светской дамы, ни приказчицы. Были две женщины, равные в соперничестве. Одна яростно сорвала с себя манто и швырнула его на стул, другая, не глядя, бросила на туалетный столик несколько булавок, оставшихся у нее в руке.
— Меня удивляет, — продолжала Анриетта, — что господин Муре терпит такую наглость… Я думала, сударь, вы более требовательны в выборе служащих.
— Если господин Муре держит меня на службе, значит, ему не в чем меня упрекнуть. Я даже готова извиниться перед вами, если он потребует.
Муре был так ошеломлен этой стычкой, что слушал, не зная, как положить ей конец. Он приходил в ужас от женских передряг, их грубость оскорбляла его прирожденное стремление к изящному. Анриетте хотелось вырвать у него хоть слово осуждения по адресу девушки. А так как он колебался и продолжал молчать, Анриетта решила доконать его еще одним оскорблением.
— Видно, сударь, вам угодно, чтобы я выслушивала в своем доме дерзости от ваших любовниц!.. От девки, подобранной неизвестно где.
Две крупные слезы скатились из глаз Денизы. Она давно удерживала их, но это оскорбление лишило ее последних сил. Видя, что она отнюдь не собирается отвечать какою-либо резкостью, а только молча плачет, сохраняя полное достоинство, Муре перестал колебаться: все существо его устремилось к ней в порыве безграничной нежности. Он взял ее за руки и прошептал:
— Уходите скорее, дитя мое, забудьте этот дом.
Анриетта смотрела на них в оцепенении, задыхаясь от гнева.
— Погодите, — сказал он, собственноручно свертывая манто, — захватите с собой эту вещь. Госпожа Дефорж купит себе где-нибудь другое… И не плачьте, прошу вас. Вы знаете, как я вас уважаю.
Он проводил Денизу и затворил за нею дверь. Девушка не произнесла ни слова, только щеки ее зарделись, а на глаза опять набежали слезы, — на этот раз упоительно-сладостные.
Анриетта задыхалась; она вынула носовой платок и крепко прижала его к губам. Рухнули все ее расчеты, она сама попалась в ловушку, которую готовила для них. Она была в отчаянии, что под влиянием ревности зашла так далеко. Быть брошенной ради такой твари! Быть униженной в ее присутствии! Самолюбие страдало в ней больше, чем любовь.
— Так это та самая девушка, в которую вы влюблены? — с трудом произнесла она, когда они остались одни.
Муре ответил не сразу; он шагал от окна к двери, силясь совладать с охватившим его волнением. Наконец он остановился и очень вежливо и просто сказал, стараясь придать своему голосу жесткость:
— Да, сударыня.
Газовый рожок все свистел, в гардеробной было душно. Теперь на отражениях зеркал уже не плясали тени, комната казалась пустой, погруженной в гнетущую печаль. Анриетта порывисто опустилась на стул; лихорадочно комкая в руках платок, она повторяла сквозь слезы:
— Боже мой, как я несчастна!
Он несколько мгновений смотрел на нее, не двигаясь, потом спокойно вышел из комнаты. Оставшись одна, она молча зарыдала. На туалетном столике и на полу валялось бесчисленное множество булавок.
Когда Муре снова вошел в маленькую гостиную, он застал там одного Валаньоска: барон вернулся к дамам. Чувствуя себя совсем разбитым, Муре сел на диван, а его приятель, видя, что ему нехорошо, стал перед ним, чтобы заслонить его от любопытных взоров. Сначала они глядели друг на друга, не говоря ни слова. Валаньоск в глубине души, видимо, забавлялся смущением Муре; наконец он насмешливо спросил:
— Итак, веселишься?
Муре сразу не понял. Но, вспомнив их недавний разговор о пустоте и нелепости жизни, о бесцельности человеческих страданий, ответил:
— Не скрою, мне никогда еще не приходилось столько переживать… Ах, старина, не смейся: часов, отведенных страданиям, в жизни человеческой все-таки меньше, чем других.
Он понизил голос и уже весело продолжал, хотя ему и хотелось плакать:
— Ты ведь все знаешь, не правда ли? Они сейчас вдвоем растерзали мне сердце. Но и раны, которые наносят женщины, приятны, поверь, почти так же приятны, как и ласки… Я весь разбит, совсем изнемогаю; но что из того? Ты и представить себе не можешь, как я люблю жизнь! И эта девочка, которая все еще противится, в конце концов будет моею!
— Ну, а дальше?
— Дальше? Да она же будет моею! Разве этого недостаточно?.. Ты воображаешь себя сильным, потоку что не хочешь делать нелепостей и страдать! Глубоко заблуждаешься, дорогой мой, — вот и все!.. Попробуй-ка пожелать женщину и добиться ее: один миг вознаградит тебя за все страдания.
Валаньоск стал развивать свои пессимистические теории. К чему так много работать, раз деньги не дают полного счастья? Если бы он в один прекрасный день убедился, что и за миллионы не купить желанной женщины, он просто закрыл бы лавочку и растянулся на спине, чтобы и пальцем не шевелить. Слушая его, Муре задумался. Но вскоре принялся страстно возражать, полный веры во всемогущество своей воли:
— Я хочу ее, и она будет моей!.. А если она от меня ускользнет, вот увидишь, какую я выстрою махину, чтоб исцелиться. И это тоже будет великолепно. Ты, старина, этого не понимаешь, иначе ты знал бы, что деятельность уже в себе самой содержит награду. Действовать, создавать, сражаться с обстоятельствами, побеждать или быть побежденным — вот в чем вся радость, вся жизнь здорового человека!
— Это только способ забыться, — тихо возразил тот.
— В таком случае я предпочитаю забыться… Издыхать так издыхать, но, по-моему, лучше издохнуть от любви, чем от скуки!
Они рассмеялись: им вспомнились их былые споры на школьной скамье. Валаньоск вяло заговорил о пошлости жизни. Он несколько рисовался бездельем и пустотой своего существования. Да, завтра в министерстве он будет скучать так же, как скучал накануне; за три года ему прибавили шестьсот франков — теперь он получает три тысячи шестьсот, а этих денег не может хватить и на мало-мальски сносные сигары; положение становится все нелепее, и если он не кончает с собой, так только из лени и во избежание лишних хлопот. Когда Муре спросил о его браке с мадемуазель де Бов, он ответил, что невзирая на упрямство тетки, которая никак не желает умирать, дело решено окончательно; во всяком случае, он так думает, потому что родители дали согласие, сам же он делает вид, что все зависит от них. Зачем хотеть или не хотеть, раз никогда не выходит так, как хочешь? Он привел в пример своего будущего тестя, который рассчитывал найти в лице г-жи Гибаль томную блондинку, мимолетный каприз, а она вот уже сколько времени погоняет его, как старую клячу, из которой выжимают последние силы. Все тут считают, что граф поехал в Сен-Ло на ревизию конного завода, а на самом деле она разоряет его в домике, который он нанял для нее в Версале.
— Он счастливее тебя, — сказал Муре, вставая.
— Счастливее? Еще бы! — согласился Валаньоск. — Пожалуй, только порок и может чуточку развлечь.
Муре пришел в себя. Он думал, как бы ускользнуть, но так, чтобы его уход не носил характера бегства. Поэтому он решил выпить чашку чая и вернулся в гостиную, оживленно болтая с приятелем. Барон Гартман спросил его, хорошо ли наконец сидит манто. Ничуть не смущаясь, Муре ответил, что отрекается от него. Раздались восклицания. Г-жа Марти поспешила налить ему чаю, а г-жа де Бов стала бранить магазин, говоря, что платье там всегда обуживают. Наконец Муре очутился рядом с Бутмоном, который сидел все на том же месте. Никто не обращал на них внимания. На тревожный вопрос Бутмона о том, какая его ждет судьба. Муре, не дожидаясь, когда они выйдут на улицу, ответил, что дирекция решила отказаться от его услуг. После каждой фразы Муре отпивал глоток чая. Он безмерно возмущен, говорил он Бутмону. О, вышла целая ссора, после которой он никак не может успокоиться; он был так взбешен, что даже покинул заседание. Но что делать! Не может же он порвать с этими господами из-за разногласий о служащих. Бутмон сильно побледнел, но ему не оставалось ничего другого, как поблагодарить Муре.
— Что за ужасное манто, — заметила г-жа Марти. — Анриетта никак с ним не справится.
И действительно, продолжительное отсутствие хозяйки уже начинало всех стеснять. Но в эту минуту она наконец появилась.
— Вы тоже от него отрекаетесь? — весело воскликнула г-жа де Бов.
— Как это?
— Господин Муре нам сказал, что вы никак не можете с ним сладить.
Анриетта постаралась выразить величайшее удивление:
— Господин Муре пошутил. Манто будет сидеть превосходно.
Она улыбалась и с виду была совершенно спокойна. Она, видимо, смочила веки водой: они были опять свежи, без малейшего следа красноты. Еще вся трепеща и истекая в душе кровью, она мужественно скрывала свои страдания под маской светской любезности и с привычной улыбкой принялась угощать Валаньоска сандвичами. И только барон, хорошо ее знавший, заметил легкое подергивание губ и мрачный огонек, еще не погасший в глубине ее глаз. Он угадал, что за сцена произошла в спальне.
