Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
Касси умолкла. Она рассказывала эту историю с жаром, слова быстро срывались с ее уст. Лицо казалось полубезумным: она то обращалась к Тому, то говорила сама с собой. Впечатление от ее слов было так сильно, столько огня, столько боли было в них, что Том, слушая ее, забывал о своих ранах. Приподнявшись на локте, он следил глазами за женщиной, которая в возбуждении шагала по сараю, при каждом движении встряхивая густые темные волосы, ниспадающие на ее плечи.
— Ты говорил мне, — начала она снова, — что нужно противиться злу. Возможно! В монастыре сестры рассказывали мне о дне Страшного суда, когда все наши поступки раскроются. О, сколько страданий будет тогда отомщено! Нашим мучителям кажется, что страдания наши и наших детей — ничто. Когда я, бывало, бегала по улицам в поисках своих детей, в душе моей жила такая ненависть, что ее, казалось мне, было достаточно, чтобы уничтожить целый город! Я страстно желала, чтобы дома рухнули, чтобы мостовые разверзлись под моими ногами… О, как я жажду, чтобы был такой суд, на котором я могла бы свидетельствовать против тех, кто погубил меня и моих детей, погубил и душу мою, и тело! Молодой девушкой я была благочестива и скромна, теперь я — погибший человек!
Она сжала руки, словно сдавливая чье-то горло, и в глазах ее вспыхнул злой огонек.
— Да, — проговорила она, — скоро я отправлю его… отправлю туда, где ему давно пора быть. Скоро! В одну из ближайших ночей… хоть бы меня за это сожгли живьем!
Она расхохоталась. Дикий и страшный этот смех долго звучал в полупустом сарае и перешел в рыдание. Упав на пол, женщина забилась в судорогах.
Но это длилось недолго. Она медленно поднялась, видимо стараясь овладеть собой.
— Что я еще могу сделать для тебя, бедняга? — спросила она, подходя к Тому.
Сейчас в ее голосе звучали обаятельная мягкость и нежная ласка, составлявшие самый резкий контраст с ее обычной дикой необузданностью.
Том отпил еще глоток воды и с признательностью посмотрел на нее. Он хотел что-то сказать, но она прервала его:
— Не говори, лежи спокойно и постарайся уснуть, если можешь…
Пододвинув поближе к нему кружку с водой и заботливо поправив мешок, на котором лежал Том, она удалилась.
Глава XXXV
Прощальный дар
Гостиная Сэймона Легри была длинная, просторная комната с большим камином. Стены когда-то были оклеены красивыми и богатыми обоями. Теперь они, грязные, заплесневелые, свисали рваными клочьями. Воздух был пропитан тошнотворным запахом сырости, грязи и запустения. В камине тлел уголь. Хотя погода была не очень холодная, в этой большой комнате по вечерам бывало всегда сыро и холодно. Красноватый отсвет углей еще больше подчеркивал нежилой и неуютный вид этого помещения: всюду валялись седла, скребки и щетки для чистки лошадей, сбруя, уздечки, плетки, плащи и всевозможная одежда — все это в самом невероятном беспорядке. Огромные псы, о которых мы уже упоминали, располагались здесь же.
Легри был занят приготовлением грога. Он наливал в свою чашку горячую воду из кувшина с отбитым носиком.
— Мерзавец Сэмбо! — ворчал он. — Поссорил меня с моими новыми рабами… Том неделю будет непригоден для работы. И это когда время не терпит!
— И поделом вам! — послышался голос за его спиной.
Это был голос Касси, которая слышала его слова.
— Ах, это ты, чертовка! Вернулась все-таки?
— Да, — холодно ответила она. — Но действовать я буду по-своему.
— Ошибаешься, старая ведьма! Я свое слово сдержу. Ты будешь вести себя, как я приказываю, или отправишься в поселок и будешь работать, как все.
— Я в тысячу раз охотнее стала бы жить в поселке, в самой жалкой лачуге, чем оставаться в вашей подлой власти!
— Но ты все равно в моей власти, — сказал он, состроив отвратительную гримасу. — Утешься. Ну, подойди сюда, сядь ко мне на колени, и поговорим с тобой.
Он взял ее за руку.
— Берегитесь, Сэймон Легри! — крикнула она.
Легри невольно вздрогнул.
— А, ты боишься меня, Сэймон! — продолжала она решительно. — И ты прав. Во мне сидит сатана!
Последние слова она произнесла свистящим шепотом на ухо Легри.
— Ох, верю, верю! Отойди от меня! — отталкивая ее, проговорил Легри. — Впрочем, почему бы нам не быть друзьями, как прежде, Касси?
— Как прежде? — прошептала она с горечью, но тут же умолкла. Буря чувств, поднявшаяся в ее душе, не находила выхода в словах.
Касси в течение долгого времени пользовалась значительным влиянием на Легри, но последнее время она становилась все более и более раздражительной. Порой, тяготясь своим ненавистным и позорным ярмом, она приходила в неистовство, граничившее с безумием. Припадки эти приводили Легри в трепет: как и многие грубые и невежественные люди, он испытывал суеверный страх перед безумными.
Когда Легри привез Эмелину, в душе Касси внезапно пробудилось давно заглохшее чувство женской гордости. Она вступилась за девушку. На этой почве между ней и Легри произошла ссора. Легри поклялся, что если Касси не смирится, он отправит ее работать в поле. Касси с презрением ответила, что пойдет на работу, и действительно проработала в поле целый день, чтобы показать свое пренебрежение к его угрозам.
Весь этот день Легри было как-то не по себе.
— Я требую, Касси, чтобы ты вела себя прилично, — помолчав, сказал Легри.
— Это вы-то говорите о приличном поведении! А что вы только что сделали? Искалечили одного из лучших ваших рабочих, и это в самую горячую пору. Вечно даете волю вашему проклятому характеру!
— Признаюсь, что я сделал глупость, доведя дело до столкновения. Но если раб осмеливается проявлять волю, ее нужно сломить.
— Его-то вы не сломите, могу вас уверить!
— Кто? Я? — закричал Легри, в бешенстве вскакивая со стула. — Хотел бы я посмотреть, как это я не смогу справиться с рабом! Это был бы первый случай. Я переломаю ему все кости, но заставлю подчиниться!
В эту минуту в дверях показался Сэмбо. Он подошел ближе, не переставая кланяться, и протянул хозяину какой-то предмет, обернутый в бумагу.
— Что тебе, собака? — крикнул Легри.
— Колдовство, хозяин!
— Что?!
— Такая штука, которую негры достают у колдуний… Когда эта штука при них, они не чувствуют боли, сколько бы их ни пороли. У Тома эта вещь висела на шее на черном шнурке.
Легри, как все невежественные и жестокие люди, был суеверен. Он взял сверток и с опаской развернул его. Из свертка выпал серебряный доллар и длинный золотисто-белокурый локон, который, будто живой, обвился вокруг пальцев Легри.
— Проклятие! — заорал Легри, топая ногами и стряхивая с руки золотистую прядь, словно она жгла его. — Откуда это? Убери! Унеси поскорей! В огонь! Сожги, сожги, говорят тебе! — И он швырнул локон в огонь камина. — Зачем ты принес мне эту штуку?
Сэмбо стоял, разинув рот, остолбенев от удивления. Касси, собиравшаяся уже покинуть комнату, остановилась, глядя на Легри и стараясь угадать причину его испуга.
— Никогда не смей приносить мне эти чертовские штуки! — продолжал кричать Легри, замахиваясь кулаком на Сэмбо, который поспешно отступил. Затем, подойдя к окну, он вышвырнул доллар.
Сэмбо поспешил уйти. Легри, казалось, был смущен проявленной им трусостью. Он уселся в кресло с видом разозленного бульдога и молча стал потягивать грог.
Касси вышла незамеченная и, как мы уже знаем, отправилась в старый склад, чтобы оказать помощь Тому.
Что же произошло с Легри, какая сила таилась в этом белокуром женском локоне, которая привела в такое волнение человека, привыкшего давать полную волю самым жестоким своим порывам? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вместе с нашим читателем вернуться несколько назад.
Как ни жесток, ни порочен, ни безжалостен стал этот человек, все же было когда-то далекое время, когда он засыпал у груди нежно любящей матери, когда его укачивали мягкие женские руки под звуки тихой колыбельной песни. Там, в далекой Новой Англии, белокурая мать растила своего единственного сына с самоотверженной любовью, которую ничто не могло угасить. Но сын жестокосердого отца, на которого эта кроткая женщина напрасно потратила все сокровища своего сердца, пошел по проклятым стопам родителя. Буйный, распущенный и властолюбивый, он пренебрегал советами матери и не желал терпеть ее упреков. Еще почти мальчиком он покинул ее и отправился искать счастья на море. В родной дом он вернулся лишь однажды. Мать пыталась удержать его при себе, оторвать от порочной жизни, которую он вел, и направить на путь добра.
Но ожесточенное сердце замкнулось в упорстве. Когда мать, в порыве беспредельного отчаяния, с мольбой упала к его ногам, он отшвырнул ее и, оставив на полу без чувств, ругаясь, выбежал из дому и вернулся к себе на корабль.
Легри успел забыть о матери, когда вдруг однажды ночью, во время разнузданного кутежа, ему подали письмо. Вокруг сидели отупевшие от пьянства собутыльники. Он распечатал письмо. Из него выпал длинный белокурый локон, который так же обвился вокруг его пальцев.
