Томас Гарди - Джуд незаметный
Часто и подолгу сидели они в молчании, подавленные не столько бессмысленными препятствиями, которые ставила им жизнь, сколько грозной и зловещей ее враждебностью. Во время болезни, когда сознание Сью лишь слабо мерцало, подобно звезде, ее преследовали смутные и странные грезы, будто мир похож на стансы или мелодию, созданные во сне, и что было восхитительно в полузабытьи, бодрствующему рассудку казалось совершенным абсурдом; ей грезилось также, будто первопричина действует безотчетно, подобно сомнамбуле, а не по зрелом размышлении, как мудрец, и что при создании нашего земного мира не предполагалась такая восприимчивость чувств у его обитателей, какой впоследствии достигло мыслящее и просвещенное человечество. В глазах пережившего бедствия человека враждебные ему силы приобретают антропоморфный характер, — так и у нее эти представления стали сменяться ощущением, будто ей и Джуду приходится спасаться от какого-то преследователя.
— Мы должны подчиниться, — мрачно твердила она. — Извечный гнев вышних сил обрушился на нас, их несчастных созданий, и мы должны покориться. Выбора нет. Тщетно бороться с богом.
— Но ведь мы боремся лишь против людей и бессмысленных обстоятельств, — возражал он.
— Верно… — прошептала она. — Чего только не взбредет мне на ум! Я становлюсь суеверной, как дикарь… Но кто бы ни был наш враг, я запугана до полной покорности. У меня больше нет сил бороться, нет смелости жить. Я сломлена, уничтожена!.. "Мы привлекаем все взоры — и ангелов и людей". Я теперь всегда твержу эти слова.
— И я тоже так чувствую.
— Что же нам делать? Сейчас у тебя есть работа, но помни, что это возможно только потому, что наша история и наши отношения не известны до конца… Если бы стало известно, что наш брак не оформлен по закону, тебя бы, наверное, выгнали с работы, как это было в Олдбрикхеме.
— Трудно сказать. Вряд ли со мной так бы поступили. Но вот я думаю, что теперь, как только ты сможешь выходить, мы должны его узаконить.
— Ты думаешь, должны?
— Конечно.
Джуд задумался.
— С недавних пор мне стало казаться, — сказал он, — что я принадлежу к обширному разряду людей, называемых соблазнителями, которых сторонятся добродетельные люди. Я поражаюсь, когда думаю об этом! Раньше я этого не замечал, как не замечал и того, что я поступаю дурно по отношению к тебе, которую люблю больше жизни. И все же я из их числа! Хотелось бы мне знать, много ли среди них таких же несмышленых простаков, как я? Да, Сью, я соблазнил тебя. Это так. Ты принадлежишь к редкому типу утонченных существ, которых природа намеревалась оставить нетронутыми. А я не мог оставить тебя в покое!
— Нет, нет! — поспешно возразила она. — Не упрекай себя, ты совсем не такой! Уж если кто и виноват, то только я!
— Я поддерживал тебя в твоем решении бросить Филотсона, и, возможно, если б не я, ты не стала бы убеждать его отпустить тебя.
— Все равно стала бы. Что же касается того, что мы не муж и жена в глазах закона, то в этом спасительная черта нашего союза, потому что таким образом мы не оскорбили святость наших первых браков.
— Святость? — Джуд посмотрел на нее с удивлением и понял, что перед ним не та Сью, какую он знал раньше.
— Да, — ответила она, и голос ее слегка задрожал. — Меня охватывает ужас, какое-то жуткое ощущение при мысли, на какую дерзость я была способна. Мне кажется, что я до сих пор его жена.
— Чья?
— Ричарда.
— Боже милосердный! Почему, дорогая?
— Не могу объяснить! Но эта мысль меня преследует.
— Это просто слабость, больное воображение, в этом нет ровно никакого смысла. Пусть это тебя не волнует.
Сью тревожно вздохнула.
Как бы в вознаграждение за такие разговоры их денежные дела поправились; прежде, в дни неудач, это чрезвычайно радовало бы их. Почти тотчас после приезда Джуд неожиданно нашел хороший заработок по своему прежнему ремеслу; летняя погода доказывала благотворное влияние на его слабое здоровье, а монотонное однообразие бегущих дней успокаивало после всего пережитого. Казалось, люди совершенно забыли о его прошлых заблуждениях, и он ежедневно взбирался на парапеты и стены колледжей, в которые ему не дано было поступить, и реставрировал осыпающиеся каменные переплеты окон, из которых, ему не суждено было смотреть, с таким видом, будто у него никогда и не было иных стремлений.
В нем произошла перемена: теперь он редко ходил в церковь. Единственное, что тревожило его сейчас, было то, что после пережитого ими несчастья духовно он и Сью пошли в совершенно противоположных направлениях: события, которые расширили его взгляды на жизнь, на законы, обычаи и всяческие догмы, подействовали на Сью совсем иначе. В ней уже не было независимости прежних дней, когда ее интеллект сверкал, подобно яркой молнии, смеясь над условностями и общепринятыми нормами поведения, которые Джуд тогда чтил, а теперь отрицал.
Однажды в воскресный вечер он пришел домой довольно поздно. Сью не было дома, но скоро она вернулась, молчаливая и задумчивая.
— О чем ты думаешь, детка? — спросил он с любопытством.
— Мне трудно выразить свою мысль. Мне кажется, мы были себялюбивы, легкомысленны и даже нечестивы в своих поступках. Напрасно мы пытались превратить жизнь в наслаждение. В жизни есть более возвышенный путь — путь самоотречения. Нам следовало умерщвлять нашу плоть, это чудовище, проклятье Адама.
— Сью, — прошептал он. — Что с тобой?
— Мы должны непрестанно приносить себя в жертву на алтарь долга. Я же всегда стремилась делать то, что доставляло мне радость. Я справедливо заслужила кару, которая обрушилась на меня. Как бы мне хотелось избавиться от всякой скверны, от всех своих позорных заблуждений и грехов!
— Сью, родная, ты слишком много выстрадала! Нет в тебе ничего от дурной женщины! У тебя совершенно здоровые инстинкты, — быть может, менее пылкие, чем мне хотелось бы, — но прекрасные и чистые. Я тебе говорил и говорю: ты самая неземная, наименее чувственная из всех женщин, каких я знаю, хотя и не лишена естественных физических влечений. Почему ты теперь думаешь иначе, чем прежде? Мы не были себялюбивы, разве что в тех случаях, когда наше себялюбие никому не причиняло зла. Ты часто говорила, что человек от природы великодушен и многотерпелив, а не низок и подл, и в конце концов я убедился, что это действительно так, А теперь ты, по-видимому, ставишь человека очень невысоко!
— Я хочу смириться сердцем и быть чистой в помыслах, и до сих пор мне не удается ни то, ни другое!
— Ты не боялась ни мыслить, ни чувствовать, и я еще мало восхищался тобой. Я был тогда всецело в плену связывающих меня условностей и не видел этого.
— Не говори так, Джуд! Мне бы хотелось с корнем вырвать из моего прошлого каждое смелое слово, каждую смелую мысль. Самоотречение — в этом все! Никакое унижение не будет для меня чрезмерным. Кажется, так бы и исколола всю себя булавками, чтобы вместе с кровью из меня вышла вся скверна!
— Что ты! — воскликнул он и привлек ее к себе, словно ребенка, прижимая ее голову к своей груди. — Вот до чего довела тебя наша потеря! Такие угрызения совести не для тебя, мой нежный цветок, а для тех дурных люде которые никогда их не испытывают.
— Мне нельзя оставаться вот так с тобой, — прошептала она.
Он все еще прижимал ее к себе.
— Почему же?
— Это слабость.
— Ты все о том же! Да разве есть на свете что-нибудь более прекрасное, чем наша любовь друг к другу?
— Есть. Все зависит от того, какая любовь… Твоя… наша — греховная.
— Я не хочу слышать об этом, Сью. Ну а теперь скажи, когда ты хочешь, чтобы наш брак был освящен в церкви?
Она помолчала, потом смущенно взглянула на него.
— Никогда, — прошептала она.
Не поняв полного значения ее отказа, Джуд принял его спокойно и промолчал. Прошло несколько минут, и ему показалось, что она заснула; он шепотом позвал ее и тут же убедился, что она не спит. Она отстранилась от него и вздохнула.
— От тебя сегодня веет чем-то странным и непонятным, — промолвил он. — Причем не только метафорически, но и в самом прямом смысле этого слова, от одежды. Я слышу запах какого-то растения, он мне как будто знаком, только я не могу вспомнить, что это такое.
— Это ладан.
— Ладан?
— Я была на богослужении в церкви святого Силы, там воздух насыщен ладаном.
— А… В церкви святого Силы?
— Да, я иногда хожу туда.
— Вот как! Ты ходишь туда!
— Видишь ли, Джуд, мне очень одиноко здесь по утрам, когда ты на работе, и я все думаю и думаю о моих… — У нее вдруг подступил комок к горлу, и ее голос пресекся. — Вот я и начала ходить туда, ведь это так близко.
— Да, да, конечно… Я ничего не имею против. Только это так на тебя не похоже! А там и знать не знают, кто находится среди молящихся!
