Льюис Уоллес - Бен-Гур
Маллух, занимавший место в нижней галерее за триумфальными воротами, сидел как на иголках. В своем сердце он хранил неопределенный намек, вскользь кинутый ему Бен-Гуром: нечто необычайное должно произойти при повороте у западных столбов. Пройден уже пятый круг, и пока ничего не случилось. Он решил мысленно, что это должно быть на шестом. Но – увы! – Бен-Гур едва поспевал за колесницей своего врага.
На противоположном, восточном конце общество Симонида притихло. Голова купца опустилась. Ильдерим беспокойно теребил бороду и так нахмурил брови, что от глаз остался только сверкавший по временам огонек. Эсфирь едва дышала. Одна Ира, по-видимому, была довольна.
Совершая путь по шестому кругу, Бен-Гур был позади. Вел бег Мессала. Перед глазами как бы воскресла эта древняя история:
На ферских конях первым Евмелий бежит.Смелый Диомед на троянских за ним поспешает.Спину Евмелия дыханьем своим они обдаютИ вот-вот, кажется, взлетят к нему на колесницу.На шее у него, он чувствует, играет знойный ветер,И видит распростертые их тени, парящие над ним.
В таком порядке они достигли первой цели и сделали оборот вокруг нее. Мессала, страшась за свое место, повернул у стены так круто, что сместись он на одну пядь влево – и он разбился бы. Но если бы после того, как цель была обогнута, кому-нибудь вздумалось осмотреть колеи, оставленные обеими колесницами, он бы не смог определить, где проехал Мессала и где Бен-Гур: они оставили один след.
При повороте Эсфирь снова увидела лицо Бен-Гура: оно было еще бледнее, чем раньше.
Симонид, будучи проницательнее Эсфири, обратился к Ильдериму, когда соперники следовали уже прямо по арене:
– Или я плохой судья, добрый шейх, – сказал он, – или Бен-Гур готовится к чему-то – таково выражение его лица.
На это Ильдерим ответил:
– Видишь ли ты, как они чисты и свежи? Клянусь славой Господа! Они, мой друг, совсем еще не бежали. Но посмотри, посмотри!
На карнизах оставалось только по одному шару и по одному дельфину. Все тяжело вздохнули. Близилось начало конца.
В первый раз сидонянин хлестнул свою четверку, и, пораженная страхом и болью, она отчаянно ринулась вперед, обещая на короткое время опередить всех. Но попытка так и осталась попыткой. За ним и византиец, и коринфянин пробовали сделать то же, но одинаково безуспешно. После этого все шансы на победу были для них потеряны. Понятно поэтому, почему все партии, за исключением римской, возложили свои надежды на Бен-Гура и открыто заявляли об этом.
– Бен-Гур! Бен-Гур! – кричали они, и смешанный гул голосов разношерстной массы, перекатываясь по цирку, заглушал голоса, раздававшиеся близ консульской ложи.
С верхних скамей, когда Иуда проходил мимо них, к нему летело сочувствие в форме страстных советов:
– Теперь-то, теперь занимай стену!
– Вперед! Дай волю арабам! Бичом, бичом их!
Но он или ничего не слышал, или ничего уже не мог поделать: полпути по арене было пройдено, а он все еще был позади. Даже и у второй цели все оставалось по-прежнему.
И вот, готовясь к обороту, Мессала начал уже укорачивать поводья у левых лошадей, что повлекло за собой замедление их бега. Он был бодр. У трех колонн, в каких-нибудь шестистах шагах, его ожидали слава, богатство, почести и торжество, которым удовлетворенная ненависть придавала особую неизъяснимую прелесть.
В этот-то момент Маллух с галереи увидел, что Бен-Гур нагибается к своим арабам и отпускает вожжи. В его руке начинает развиваться многохвостный бич. Вот он со свистом еще и еще раз взвился над спинами изумленных коней, и хотя не касается их, но его отрывистые звуки словно жалят коней и угрожают им. Лицо наездника оживилось, глаза заблистали, и, казалось, будто по вожжам передавалась коням его энергия, и вся четверка разом взвилась и мгновенно поставила его в ряд с колесницей римлянина. О том, что происходило возле него, Мессала, приближаясь к опасному повороту, слышал, но не отважился посмотреть. Что предвещали эти звуки? От народа он не получал никаких указаний. Кроме шума, производимого бежавшими конями, слышался только один голос, и то был голос Бен-Гура. На старинном арамейском наречии он обращался к коням:
– Вперед, Атер! Ну же, Ригель! Антар, что с тобой? Неужели же теперь ты будешь медлить? Вот так, так, ай да молодец Альдебаран! Я слышу, как воспевают вас в палатках. Поют и женщины, и дети. Поют они о звездах, об Атере, Антаре, Ригеле, Альдебаране, поют, поют о победе! И песни те будут вечны. Чудесно! Завтра домой, домой, под черную палатку, завтра! Антар, вперед! Весь род нас поджидает, хозяин нас ждет! Вот так, вот так! Ха, ха! Сбили мы ему спесь. Рука, поразившая нас, повергнута в прах. Слава принадлежит нам. Ха, ха! Держись!
Проще того, что произошло затем, никогда ничего не случалось. В момент, избранный для нанесения удара, Мессала огибал цель. Для того чтобы его объехать, Бен-Гуру необходимо было направиться наперерез, и правила стратегии предписывали исполнить этот маневр спереди, то есть ему нужно было описать круговое движение с возможно меньшим диаметром окружности. Тысячи зрителей понимали это. Четверка приблизилась донельзя близко к внешнему колесу Мессалы, а внутреннее колесо Бен-Гура к его колеснице. Затем они услышали треск, громкий настолько, что дрожь пробежала по всему цирку, и арена мгновенно покрылась блестящими белыми и желтыми обломками. Колесница римлянина упала на правый бок и ударившись осью о твердую землю, отскочила и раз, и два и разлеталась во все стороны. Мессала же, запутавшись в вожжах, стремглав полетел головой вперед. К довершению ужасного зрелища и для того, чтобы смерть была неминуема, сидонянин, ехавший сзади вдоль стены, не мог ни остановиться, ни свернуть. Полным ходом он проехал по обломкам, переехал через римлянина и врезался в его четверку, обезумевшую от ужаса. Он выбрался из этой суматохи бьющихся лошадей и густого облака песка и пыли, в то время как коринфянин и византиец неслись за Бен-Гуром, не задержавшим ни на одно мгновение своих лошадей. Народ поднялся. Многие вскочили на скамьи, ликуя и оглашая воздух криками. Смотревшие на Мессалу видели, как он мелькал то под ногами топтавших его лошадей, то под обломками колесницы. Он не шевелился, и его считали мертвым. Но несравненно большее число зрителей следило за Бен-Гуром. Никто не видел, как он коварно потянул вожжей и, подавшись немного влево, ударил и раздробил колесо Мессалы концом своей окованной железом оси, но все были свидетелями того, как он преобразился, все почувствовали на себе тот пыл и то воодушевление, которые внезапно охватили его, все видели его геройскую отвагу, бешеную энергию, которые взглядом, голосом, жестом передались его арабам. И как же они мчались! То были как бы громадные прыжки запряженных львов и, если бы не громоздкая колесница, четверка, казалось, полетела бы. Византиец и коринфянин были еще на середине арены, когда Бен-Гур обогнул последнюю цель.
Состязание кончилось. Победитель – он. Консул встал. Народ кричал до хрипоты. Эдитор сошел со своего места и приступил к награждению победителей.
Победителем кулачного боя оказался низколобый, желтоволосый сакс с таким зверским видом, что Бен-Гур невольно оглянулся на него еще раз. Тут он узнал своего учителя, любимым учеником которого был, когда жил в Риме. От него он перевел свой взор вверх и на балконе увидел Симонида. Он махал ему руками. Эсфирь сидела, но Ира встала и, улыбаясь ему, махала опахалом в его сторону – знак внимания, имевший не меньшее обаяние для него, хотя мы, читатель, знаем, что он достался бы Мессале, если бы последний оказался победителем.
Составлена была процессия победителей, и среди восклицаний толпы, желания которой сбылись, она прошла через триумфальные ворота к выходу.
Так окончился этот день.
15. Приглашение
Бен-Гур с Ильдеримом отправились за реку, так как в полночь, как было решено раньше, они должны были отправиться по той же дороге, по которой следовал караван, выступивший в путь уже тридцать часов назад.
Шейх был доволен. Он хотел бы по-царски одарить Бен-Гура, но тот упорно отказывался от самого ничтожного подарка, утверждая, что вполне вознагражден уничтожением своего врага. Этот благородный спор продолжался долго.
– Подумай о том, – говорил шейх, – что ты сделал для меня. В каждую черную палатку вплоть до Акабы, до океана, за Евфрат и за Скифское море проникнет слава о моей Мире, и о детях ее, и те, кто будет воспевать их, вместе с тем будут превозносить и меня, забывая о том, что я уже доживаю свой век, и все копья, не находящие сейчас себе господина, придут ко мне, и воинство мое увеличится в несчетное число раз. Тебе неизвестно, что значит иметь власть над пустыней, и притом такую, какая отныне будет у меня в руках. Власть эта соберет мне неисчислимую дань от торговых людей, дарует льготы от правителей. Клянусь мечом Соломона! Если бы я вздумал теперь отправить посланца за милостью к кесарю, я бы получил ее. Но ты не хочешь ничего? Решительно ничего?
