Джеймс Джонс - Отныне и вовек
— Столько хватит?
— Ты что, конечно! Если я все это выпью, от меня никакого проку не будет.
— Тогда я пошел. Пока. Завтра увидимся. Давай с утра махнем все втроем в ресторан поприличнее и шикарно позавтракаем, а уж потом — в Скофилд. Может, закатимся в «Александр Янг»? Там рано открывается и кормят отлично. После ночки в городе хороший завтрак первое дело. Так как, договорились?
— Договорились, — Пруит улыбнулся. — Я утром за тобой зайду.
— Он тебе по душе, да? — сказала Лорен, когда Анджело вышел и закрыл за собой дверь. — Я же вижу.
— Да, — кивнул Пруит. — Потешный парень. Вечно меня смешит. Гляжу на него, смеюсь, а у самого почему-то слезы подступают. Оттого, наверно, и люблю его. Не знаю, может, я ненормальный. У тебя так бывает?
— Бывает. И даже часто.
— Да? Это уже кое-что.
— В Анджело есть что-то трогательное. Я каждый раз чувствую И в тебе оно, по-моему, тоже есть.
— Во мне?!
— Да. Знаешь, — тихо сказала она, — ты забавный. Очень забавный.
— Ничего себе забавный! Это я-то?
— Да, ты.
— А другие, значит, не забавные?
— Они не такие, как ты. С ними все иначе.
— И на том спасибо. Может, ты меня запомнишь.
— Запомню.
— Правда? И будешь помнить даже завтра?
— Буду. И через неделю буду.
— А через месяц?
— И через месяц.
— Не верю.
— Нет, я буду тебя помнить. Честное слово.
— Ладно, верю. Я-то тебя точно не забуду.
— Почему?
— Потому.
— Нет, серьезно. Почему ты меня не забудешь?
— А потому. Вот почему. — Он сдернул с нее одеяло и посмотрел на распростертое обнаженное тело.
Она повернула к нему голову и улыбнулась:
— Только за это?
— Не только. Ты меня погладила при Анджело. За это — тоже.
— И все?
— Может, не все. Но это немало.
— А то, что мы разговорились? Это вспоминать не будешь?
— Конечно, буду. Обязательно. Но вот это — в первую очередь, — сказал он, продолжая глядеть на нее.
— А наш разговор?
— И разговор не забуду. Когда люди могут говорить друг с другом, это что-то значит.
— Да, для меня это очень важно. — Она ласково улыбнулась ему. Он лежал на боку, оперевшись на локоть, и глядел на нее, она взяла и тоже сдернула с него одеяло. — Ой! Посмотри на себя!
— Да, — сказал он. — Полное неприличие.
— Интересно, с чего это вдруг?
— Ничего не могу с собой поделать. У меня каждый раз так.
— Мы обязаны тебя как-нибудь успокоить.
Он засмеялся, и вдруг они оба начали говорить смешные нежные глупости, как любовники в постели. И все на этот раз было по-другому.
А потом он благодарно потянулся к ее губам.
— Нет, — сказала она. — Не надо. Прошу тебя.
— Но почему?
— Лучше не надо. Ты все испортишь, а я не хочу это портить.
— Хорошо, не буду. Прости.
— Можешь не извиняться. Ничего страшного. Не надо только забывать, где мы и кто я.
— Да к черту это! Мне наплевать.
— А мне — нет. Потому что тогда все будет как всегда. Целоваться ведь лезут все, и пьяницы, и скоты. Как будто каждый хочет доказать, что с ним у тебя не так, как с остальными.
— Да, наверно, в этом все дело, — сказал Пруит. — Наверно, именно это им и надо. Прости.
— Не извиняйся. Мне просто не хочется все портить. Сейчас так хорошо. Лучше подвинься. Дай я встану. Подвинься.
Она встала, отошла к умывальнику и улыбнулась Пруиту из угла.
— Пру, — сказала она. — Малыш Пру. Забавный малыш. Хотел меня поцеловать. Прости, малыш.
— Ничего.
— Нет, ты меня правда прости. Но я не могу. Дело не в тебе. Просто я не могу… здесь. И еще все эти другие… Тебе не понять.
— Я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь. Чтобы понять, надо быть женщиной.
Она тщательно и неторопливо вымыла руки, потом вернулась, легла в постель и выключила свет.
— Поспим немножко?
— Да, — ответил он в темноте. — Ты на пляж часто ходишь?
— На пляж? На какой пляж?
— На Ваикики. Этот твой Билл, кажется, там гоняет на своем любимом серфинге.
— А, на Ваикики. Да, часто. Почти каждый день, если есть время. Почему ты спросил?
— Я тебя там ни разу не видел.
— Ты бы меня и не узнал.
— А вдруг бы узнал?
— Нет, ни за что.
— Теперь-то, думаю, узнаю.
— И теперь не узнаешь. Я напяливаю широченную шляпу из банановых листьев и закутываюсь в купальный халат, а ноги полотенцем прикрываю или в брюках сижу. Это чтобы не загореть. Ты бы решил, что я древняя развалина, вроде всех этих старушек-туристок.
— Я сейчас как раз подумал, что хорошо бы с тобой встретиться где-нибудь не здесь. Теперь я тебя обязательно отыщу.
— Не надо. Пожалуйста, не надо. Я тебя прошу.
— Почему?
— Потому. Потому что это ни к чему хорошему не приведет.
— Но я все равно не понимаю.
— Раз я тебе говорю, значит, нельзя, — резко сказала она и села в постели. — Иначе у нас с тобой никогда больше ничего не будет. Понял?
— Правда? — По ее голосу он чувствовал, что она говорит серьезно, но у него было не то настроение, а спорить не хотелось, и он обратил все в шутку, — Так уж и не будет?
— Да, не будет.
— Но все-таки почему? — продолжал он дразнить ее. — Если ты сидишь на пляже таким чучелом, тебя очень легко найти.
— Я тебе уже сказала. — Лорен с облегчением поняла, что он нарочно ее дразнит. — Лучше не пытайся.
— А почему ты боишься загореть? Тебе бы пошло. — Мысленно он представил себе ее на пляже. Интересно, где она живет? А Сандра выходит в свет не на пляж, а в «Лао Юцай». Интересно, где живет Сандра? — Тебе бы очень пошло, я бы с удовольствием посмотрел на тебя загорелую.
— Хочешь, чтоб меня уволили? — Темнота скрывала ее лицо, но он чувствовал, что она улыбается. — Может, ты на Гавайях первый раз в борделе? Гонолульским проституткам загорать не положено, ты разве не знаешь?
— Как-то не замечал.
Где же они живут в этом городе, на этом острове, в каких неприметных, безликих домах расквартировали армию этих женщин, единственных женщин, которые существуют для нас на Гавайях?
— Если бы хоть одна была загорелая, ты бы сразу заметил. — Она засмеялась. — Вот уж кто выделяется. Руки-ноги темные, живот темный, а остальное белое. В публичных домах за этим очень строго смотрят. Даже если только лицо загорит, и то нельзя. — Она помолчала, потом добавила: — Солдаты и матросы любят, чтобы шлюхи были беленькие, как невинные ангелочки.
— Браво! — усмехнулся он. — Один — ноль в твою пользу. Но тебе бы все равно очень пошло, я уверен.
Других женщин для нас нет, думал он, а этих мы видим только здесь. И когда случайно встречаешься с ними в баре, или на пляже, или в магазине, ты их даже не узнаешь, а они, если и узнают тебя, ни за что не подадут виду. Может быть, я уже видел ее раньше, на Ваикики, и не обратил внимания. Когда они кончают работу и выходят из своей «конторы», они сливаются с городской толпой и исчезают. Сливаются — хорошее слово, сонно подумал он. Сливаются. Сливаются. Похоже, пришло время выпить.
Стакан стоял там же, где его оставил Анджело, нетронутый. Он через силу поднялся и долго шарил в темноте. Сонное зелье старого доктора Маджио, подумал он, выпил половину, захватил стакан с собой и поставил на пол у кровати, чтобы был под рукой. Вскоре он допил все, но виски не согрел и не заполнил пустоту, в которую он его влил.
— А мне бы очень понравилось, что все коричневое и только две полоски белые, — сказал он ей. — Я бы себе представлял, как ты на пляже эти места закрываешь, чтобы никто не видел, а потом только мне разрешается смотреть.
— До чего ты забавный! Забавный малыш Пру.
— Ты это уже говорила.
— И снова скажу. Забавный, очень забавный и не очень понятный.
— Что же во мне непонятного? Надо только ключик подобрать.
— А у меня не выходит. Никак не подбирается.
— Да, у тебя не выходит, — сонно сказал он. — И тебе это, вижу, не дает покоя.
— Верно. Я люблю, когда все просто и ясно, когда все разложено по полочкам и можно заранее рассчитать. Я и сюда приехала, только когда все рассчитала.
— Да. — Он заметил, что ее голос доносится до него сквозь дремоту то громче, то тише. Наверно, я засыпаю, подумал он. Наверно, это все во сне. — Ты мне уже говорила. Когда мы только познакомились, помнишь? Я еще тогда удивился. Но ты не объяснила. Расскажи, с чего ты вдруг взялась за это ремесло?
— Меня никто не заставлял, — сказала Лорен, и по ее голосу он понял, что ей совсем не хочется спать. — Ты что, думаешь, все проститутки — жертвы Счастливчика Лучано, невинные девушки, которых он похитил, изнасиловал и продал в бордели? — долетел до него ее голос. — Или, может, думаешь, их набирают, как солдат на войну, по всеобщей мобилизации? Ничего подобного. Очень многие идут на это добровольно. Некоторым попросту нравится такая жизнь, да и сама работа не очень угнетает. Другие — потому что ненавидят какого-нибудь парня, который лишил их девственности или, может, даже наградил ребенком, и они теперь ему мстят таким вот странным способом. Третьи — потому что им на все наплевать. Так что видишь, — сказал в темноте голос, — среди наших девочек много добровольцев, очень много.
