Сомерсет Моэм - Карусель

15

Миновало шесть месяцев, и благословенный летний воздух вновь ворвался в столовую мисс Ли на Олд-Куин-стрит. Она обедала с миссис Кастиллион, удивительно помолодевшей за зиму на Востоке, поскольку Пол, обычно стремившийся сочетать самосовершенствование с удовольствием, предложил отметить их воссоединение путешествием в Индию, где они могли провести второй, более приятный, медовый месяц. А он в то же время получил возможность изучить различные вопросы, имевшие для него как для политика большую ценность. Миссис Кастиллион в летнем платье сохранила былое изящество дрезденской фарфоровой статуэтки, а ее прежняя живость обрела еще большее очарование благодаря тому, что она стала нежнее. Она закрепила перемену к лучшему, вернув естественный цвет своим волосам.

— Вам нравится, Мэри? — спросила она. — Пол говорит, это сделало меня на десять лет моложе. И еще перестала штукатуриться.

— Совсем? — с улыбкой поинтересовалась мисс Ли.

— Конечно, я иногда пудрюсь, но это не считается. И, знаете, я теперь никогда не пользуюсь пуховкой, только кусочком кожи. Вы и представить не можете, как прекрасно мы провели время в Индии, а Пол — просто душка. Он был ужасно добр ко мне. Я предана ему целиком и полностью, и я думаю, мы получим титул баронета по случаю официального дня рождения монарха.

— Награда за добродетель.

Миссис Кастиллион покраснела и засмеялась:

— Знаете, я боялась, что стану кошмарнейшей занудой, но оказывается, так приятно быть доброй и чувствовать, что тебе не в чем себя упрекнуть… А сейчас расскажите мне обо всех. Где вы провели зиму?

— Я, как обычно, ездила в Италию, а мой кузен Элджернон с дочерью приехали ко мне на месяц в гости на Рождество.

— Она очень подавлена смертью супруга?

В голосе миссис Кастиллион слышалось искреннее сочувствие, и мисс Ли вновь отметила, насколько та переменилась.

— Она довольно спокойно все пережила, и я думаю, она даже в какой-то степени счастлива. Она говорит мне, что постоянно ощущает присутствие Герберта. — Мисс Ли сделала паузу. — Белла собрала стихи мужа и хочет опубликовать их, она написала очень трогательное предисловие к книге о его жизни и смерти. Но трагедия вот в чем: я никогда не встречала человека, столь вдохновленного поэзией, и все же он не создал ни одной строки, которая не была бы посредственна. Если бы Герберт живописал лишь свои собственные чувства, свои скромные надежды и разочарования, возможно, он и смог бы сотворить что-то хорошее. А он создавал лишь бледные копии стихов Суинберна, Теннисона и Шелли. Не могу понять, почему Герберт Филд, такой простой и честный, не написал ни единой строфы, которая не звучала бы высокопарно и натянуто. Думаю, в душе он чувствовал, что не обладает литературным талантом, никак не связанным с высокими идеалами, искренностью или добродетелью, ибо он не сожалел, что умирает. Он жил лишь для того, чтобы быть великим поэтом, и еще до конца осознал, что никогда им не станет.

Мисс Ли уже видела перед собой хорошенькую маленькую книжечку, которую Белла выпустит за свои деньги, с красивым шрифтом и широкими полями, в изящном переплете. Она не сомневалась в презрительном пренебрежении рецензентов и в том, что Белла в конце концов заберет у издателя весь тираж и раздарит друзьям, а те тепло ее поблагодарят, но так и не удосужатся прочесть и десяти строк.

— А что произошло с Реджи Бассеттом? — вдруг спросила Грейс.

Мисс Ли окинула быстрым взглядом миссис Кастиллион, но спокойствие в ее глазах подтверждало, что вопрос был задан с равнодушием, вероятно для того, чтобы показать: она окончательно преодолела свою влюбленность.

— Вы слышали, что он женился?

— Читала в «Морнинг пост».

— Его мать очень оскорбилась и три месяца отказывалась с ним разговаривать. Но в конце концов мне удалось сообщить ей, что ожидается появление наследника, и она решила проглотить свою гордость и помириться с невесткой — очень милой и разумной женщиной.

— И красивой? — спросила Грейс.

— Вовсе нет, но в высшей степени талантливой. Она уже превратила Реджи во вполне приличного представителя общества. Миссис Бассетт сейчас отправилась в Борнмут, где молодые сняли дом, она хочет быть рядом, когда родится малыш.

— Весьма обнадеживает мысль, что древний род Барлоу-Бассеттов не прервется, — с иронией пробормотала Грейс. — Я поняла, что ваш юный друг остепенился, поскольку в один прекрасный день он до пенни вернул все, что я ему… одолжила.

— И как вы поступили с этими деньгами? — спросила мисс Ли.

Грейс, вспыхнув, улыбнулась:

— Я получила их как раз накануне годовщины свадьбы и потратила все на великолепную жемчужную булавку для Пола. Он пришел в полный восторг.

Миссис Кастиллион встала, и, когда она удалилась, мисс Ли вытащила письмо, которое пришло еще до обеда, но так и не было вскрыто из-за приезда гостьи. Письмо было от Бэзила, который провел всю зиму в Севилье по рекомендации мисс Ли. Она с любопытством распечатала его, ведь он написал ей впервые, с тех пор как уехал из Англии после допроса.

Моя дорогая мисс Ли!

Не посчитайте меня неблагодарным за то, что не сообщал Вам новостей о себе, но сначала я чувствовал, что не могу писать знакомым в Англии. Когда бы я ни думал о них, все возвращалось, и лишь ценой отчаянных усилий я смог все забыть. Некоторое время мне казалось, что я никогда больше не смогу повернуться лицом к миру, и я мучился угрызениями совести. Я поклялся посвятить всю свою жизнь глубочайшему раскаянию и воображал, что никогда больше не обрету душевного покоя или смогу ошутить что-то, приближенное к счастью. Но наконец, к собственному стыду, я обнаружил, что снова радуюсь жизни, смеюсь и пребываю в хорошем настроении. И я горько бранил себя за то, что всего через пару недель после смерти бедной девочки меня могут развлекать самые обычные явления. И потом не знаю, что на меня нашло, но я не мог избавиться от мысли, что дверь моей тюремной камеры отворилась. Хотя я называл себя грубым и черствым, в глубине души я думал, что сама судьба дала мне еще один шанс. Грифельную доску вытерли начисто, и я мог начать с нуля. Я говорил себе, что хочу умереть, но это было лицемерие чистой воды: я хотел жить и держаться за жизнь обеими руками и наслаждаться ею. У меня такое желание быть счастливым, такая жажда жить полной жизнью. Я совершил страшную ошибку и расплатился за нее страданиями. Видит Бог, как сильно я мучился и как отчаянно пытался извлечь из этого урок. Вероятно, во всем этом не было моей вины, хотя мне стыдно говорить это даже Вам. Мне следует и дальше изображать «приличное поведение»: в этом мире нас заставляют действовать и думать определенным образом, поскольку давно решено, будто это хорошо. Мы не имеем возможности идти своим собственным путем: мы все без исключения связаны предрассудками и нормами нравственности. Ради Бога, давайте освободимся. Давайте сделаем то и это, потому что хотим и потому что должны, а не потому, что другие видят в этом необходимость. И знаете, что в этом хуже всего? Если бы я вел себя как подлец и послал Дженни к чертям, я был бы счастлив, и доволен, и удачлив, а она, осмелюсь предположить, не умерла бы так рано. Именно то, что я пытался выполнять свой долг, и стало причиной всех несчастий. Мир создал идеал, и, как мне казалось, это значило, что ему нужно соответствовать. Разве мог я предположить, что в результате стану лишь объектом насмешек?

Не думайте обо мне слишком плохо из-за того, что я говорю все это. Такие мысли посетили меня здесь, а ведь именно Вы отправили меня в Севилью. Должно быть, Вы знали, как это повлияет на мой рассудок, измученный и больной. Это земля свободы, и я наконец осознал собственную молодость. Как я могу забыть прелесть прогулок по улице Сьерпес? Теперь, когда освободился от гнетущих угрызений совести, я больше не опасаюсь, что опустившийся занавес вернет меня к невыносимой реальности. Песни, танцы, счастливая праздность апельсиновых садов вдоль реки Гвадалкивир, веселое бурление ночной Севильи… Я не смог долго этому сопротивляться и в конце концов забыл обо всем, но это время быстро прошло, а мир создан для жизни.

К тому времени как Вы получите это письмо, я уже буду на пути домой.

Мисс Ли прочла письмо с улыбкой и вздохнула.

— Полагаю, в таком возрасте можно позволить себе обойтись без блестящего чувства юмора, — пробормотала она.

Но она все же отправила Бэзилу телеграмму с просьбой посетить ее, и через три дня молодой человек приехал. Он сильно загорел после солнечной зимы и выглядел здоровым и сияющим, как никогда. Мисс Ли пригласила Фрэнка на ужин, и они вдвоем с холодным безразличием врачей-анатомов пытались выяснить, какие перемены за прошедшее время претерпела впечатлительная натура Бэзила. Он же находился в прекрасном расположении духа и радовался воссоединению с друзьями. Но сдержанная трезвость, скрывавшаяся за его живостью, позволила сделать им предположение о спокойствии его души. То, что ему пришлось пережить, помогло приобрести необходимый жизненный опыт, он стал менее эмоциональным и возмужал.