Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин - Дени Дидро
Хозяин. И ты полагаешь, что относительно поступков этого человека существовало два мнения?
Жак. Нет, среди бедных не существовало; но богачи почти без исключения считали его чем-то вроде сумасшедшего, а родные чуть было не отдали под опеку за мотовство. В то время как мы подкреплялись в харчевне, толпа праздных людей окружила брадобрея с той же улицы, разыгрывавшего из себя оратора, и кричала ему:
«Вы же там были, расскажите, как все произошло».
«Охотно, – сказал местный оратор, только и ждавший случая, чтоб развязать язык. – Мой клиент, господин Оберто, стоял на пороге своего дома, что против церкви Капуцинов. Господин Лепелетье подходит к нему и говорит: «Господин Оберто, не пожертвуете ли что-нибудь моим друзьям?» – ибо, как вам известно, он так называет бедных. «Нет, господин Лепелетье». Тот продолжает настаивать: «Если б только вы знали, в чью пользу я ходатайствую о вашем милосердии! Это бедная женщина: она только что родила, и у нее нет тряпки, чтоб завернуть ребенка». – «Не могу». – «Это молодая и красивая девушка, которая лишилась работы и куска хлеба: ваша щедрость, быть может, спасет ее от распутной жизни». – «Не могу». – «Это ремесленник, живший только собственным трудом; он намедни сломал ногу, сорвавшись с лесов». – «Не могу, говорю вам». – «Проникнитесь сожалением, господин Оберто, и будьте уверены, что вам никогда не представится случая совершить более достойный поступок». – «Не могу, никак не могу». – «Мой добрый, мой милосердный господин Оберто…» – «Господин Лепелетье, оставьте меня в покое; когда я хочу жертвовать, то не заставляю себя просить». С этими словами господин Оберто поворачивается к нему спиной и входит в свою лавку, куда господин Лепелетье следует за ним; из лавки они идут в закрытое помещение, а оттуда в квартиру; и там господин Оберто, которому надоел господин Лепелетье, дает ему пощечину…»
Мой капитан порывисто вскакивает с возгласом:
«И тот его не убил?»
«Что вы, сударь! Разве ни с того ни с сего убивают человека?»
«Но пощечина, черт возьми! Пощечина! А он как поступил?»
«Как он поступил? Он принял веселый вид и сказал гоподину Оберто: «Это – мне, а что же моим бедным?..»
Ответ Лепелетье привел в восторг всех слушателей, за исключением моего капитана, который заявил:
«Ваш Лепелетье, господа, просто прохвост, низкая личность, трус, подлец, за которого, впрочем, заступилась бы вот эта шпага, если б я оказался там; а ваш Оберто был бы рад, если бы отделался только потерей ушей».
Оратор возразил:
«Вижу, сударь, что вы не дали бы этому наглецу времени раскаяться в своей ошибке, броситься к ногам господина Лепелетье и предложить ему свой кошелек».
«Конечно, нет».
«Вы – воин, а господин Лепелетье – христианин; у вас разные взгляды на пощечину».
«Щеки у всех людей, дорожащих честью, одинаковы».
«Евангелие держится несколько иных воззрений».
«Мое евангелие находится в сердце и в ножнах; другого я не знаю…»
Где ваше евангелие, Хозяин, мне неизвестно; мое начертано свыше; каждый расценивает обиду и благодеяние по-своему; и, может статься, у нас самих меняются взгляды в течение нескольких мгновений нашей жизни.
Хозяин. Дальше, проклятый болтун, дальше…
Когда Хозяин сердился, Жак умолкал, погружаясь в раздумье, и нередко прерывал молчание только каким-нибудь словом, связанным с его мыслями, но имевшим такое же отношение к их беседе, какое имеют между собой отдельные выхваченные из книги отрывки. Это самое и случилось, когда он сказал:
– Дорогой Хозяин…
Хозяин. Ага, заговорил наконец! Радуюсь за нас обоих, ибо мы уже начали скучать: я – оттого, что тебя не слушаю, а ты – оттого, что не говоришь. Рассказывай дальше…
Жак приготовился было начать историю капитана, как вдруг лошадь его во второй раз метнулась вправо от проезжей дороги и, проскакав с добрую четверть мили по длинной равнине, остановилась посреди виселиц… Посреди виселиц!.. Странные повадки у этой лошади: возить своего всадника к эшафоту!..
– Что бы это значило? – спросил Жак. – Не предостережение ли судьбы?
Хозяин. Не иначе, друг мой. Твоя лошадь обладает даром предвидения, и самое худшее – это то, что все предвещания, внушения, предупреждения свыше при помощи снов и видений ни к чему не ведут: событие все равно совершается. Советую тебе, друг мой, очистить свою совесть, привести в порядок делишки и как можно скорее досказать мне историю своего капитана и своих любовных приключений, так как я был бы крайне огорчен, если бы потерял тебя, не дослушав их до конца. Терзайся хотя бы еще больше, чем сейчас, к чему это приведет? Ровно ни к чему. Приговор судьбы, дважды произнесенный твоей лошадью, будет приведен в исполнение. Вспомни, не должен ли ты кому-нибудь. Сообщи мне свою последнюю волю, и будь покоен, – она будет свято выполнена. Если ты что-нибудь похитил у меня, то я тебе это дарю; испроси только прощения у Господа и не обкрадывай меня больше в течение того более или менее короткого срока, который нам остается прожить вместе.
Жак. Сколько я ни роюсь в своем прошлом, не вижу, чем бы я мог провиниться перед мирским правосудием. Я не крал, не убивал, не насиловал.
Хозяин. Тем хуже; по зрелом размышлении я предпочел бы – и не без основания, – чтобы преступление уже было совершено, а не чтоб тебе предстояло его совершить.
Жак. Помилуйте, сударь, может быть, меня повесят не за свою, а за чужую вину.
Хозяин. Весьма вероятно.
Жак. Возможно также, что меня повесят только после моей смерти.
Хозяин. И это допустимо.
Жак. Возможно также, что меня вовсе не повесят.
Хозяин. Сомневаюсь.
Жак. Возможно, впрочем, что мне предначертано свыше только присутствовать при повешении кого-нибудь другого, и почем знать – кого именно? Может статься, он близко, а может статься, и далеко.
Хозяин. Пусть тебя повесят, голубчик Жак, раз того хочет судьба и твоя лошадь это подтверждает; но не будь нахалом: брось свои наглые предположения и закончи историю своего капитана.
Жак. Не сердитесь, сударь: бывали случаи, что вешали вполне порядочных людей; это называется судебной ошибкой.
Хозяин. Это огорчительные ошибки. Поговорим о чем-нибудь другом.
Жак, несколько утешенный разнообразными толкованиями, которые придумал для пророчеств лошади, продолжал:
– Когда я поступил в полк, то застал там двух офицеров примерно одинакового возраста, происхождения, ранга и родовитости. Одним из них был мой капитан. Отличались они друг от друга только тем, что один был богачом, а другой нет. Богачом был мой капитан. Такое сходство обычно порождает сильнейшую симпатию или антипатию; в данном случае оно вызвало и то и другое…
Тут Жак остановился, и это происходило с ним во время повествования всякий раз, когда его лошадь поворачивала голову направо или налево. Затем для продолжения рассказа он повторял свою последнюю фразу, словно после икоты.
– …Оно вызвало и то и другое. Порою они были лучшими друзьями в мире, а иногда – смертельными врагами. В дни дружбы они стремились быть вместе, угощали друг друга, обнимали, делились своими горестями, радостями, заботились друг о друге, советовались по поводу секретнейших дел, домашних обстоятельств, мечтаний, страхов, надежд на продвижение по службе. Но случись им встретиться на другой день, они, не глядя друг на друга, проходили мимо, гордо скрещивали взгляды, называли друг друга «милостивый государь», обменивались резкими словами, хватались за шпаги и затевали поединок. Стоило, однако, кому-нибудь из них быть раненным, как другой кидался к приятелю, плакал, впадал в отчаяние, провожая его до дома и дежуря у его постели до полного его выздоровления. Через некоторое время – неделю, две или месяц – все начиналось снова, и с минуты на минуту этим милым людям… этим милым людям грозила гибель от дружеской руки, причем убитого едва ли пришлось бы жалеть больше, чем оставшегося в живых. Им не раз указывали на нелепость такого поведения; да и сам я, получив на то разрешение от своего капитана, говорил ему: «А что будет, сударь, если вас угораздит убить его?» При этих словах он начинал плакать, закрывая глаза платком, а затем метался по комнате, как сумасшедший. Два часа спустя либо приятель приводил его домой раненным, либо он оказывал ту же услугу приятелю. Увы, ни мои уговоры…
