Коммунисты - Луи Арагон
— Посмотрите-ка, господин майор! — воскликнул капитан, обращаясь к Мюллеру, — всякий раз в этом обращении звучала неуловимая насмешка. — Смотрите-ка, ведь это наш Даркье, там за столиком! С кем это он?
Мюллер и сам не знал, но Бенедетти как будто что-то говорил до их прихода… Бенедетти непрочь показать себя перед Мари-Адель настоящим парижанином, не то что этот увалень Мюллер.
— Позвольте, это писатель… как его… сегодня у меня все фамилии вылетают из головы… да ведь я вам только что говорил, Мюллер… Вы, конечно, знаете историю его женитьбы… — Так как речь шла о человеке, который приходился сродни известному семейству, все с любопытством уставились на карлика с ужимками ученой обезьяны, на его шелковый парик. — Я встречалась с ним у Луизы Геккер года три-четыре назад… — сказала Мари-Адель. — Знаете, ведь он жил в Праге, у него там был салон. Но смешнее всего, что когда немцы вошли в Прагу, Гитлер выставил его оттуда за какие-то связи с остатками банды Рема… — Она обращалась к Бенедетти и при этом поводила плечом…
Мюллера восхищало каждое ее слово, и она это знала. Она заговорила громче, но не ради него. Бреа прокудахтал: — Вы очень в курсе, дорогая… настоящий политик… — Мари-Адель раздула ноздри. Когда она злилась, становилось заметно, что она слишком полна. Впрочем, не в глазах Мюллера. Ему такая пышность форм нравилась.
— А все-таки, как же они выйдут из положения? — допытывался Бреа у Бенедетти. Ведь Бенедетти служит в министерстве, он должен знать… — Пока не будет реорганизован кабинет — с социалистами или без них, — требования господ социалистов не перестанут будоражить страну…
— По-моему, — заметил Бенедетти, — Даладье не возьмет Блюма… Блюм его раздражает. Это существо другой породы…
— Вот так политический аргумент… Существо другой породы! Что вы на это скажете, сударыня? — Мюллер взывал к Мари-Адель, он мстил Бенедетти за его парижскую осведомленность.
— А Даладье… — продолжал тот, отмахиваясь от Мюллера, как от мухи, и обращаясь к госпоже де Бреа. — Я сам слышал. Нас он уверяет, что вся ответственность за Матиньонское соглашение лежит на Блюме… а друзьям Негрина говорит, что невмешательства требовал Блюм… Воображаю, что он говорит самому Блюму…
Мари-Адель смотрела на Мюллера; он был похож на борца, из тех, что выступают на ярмарках в тигровой шкуре. Первое время в Ханое она его побаивалась. А в Париже, встречаясь с ним изредка в кондитерской, без Бреа — рюмочка мадеры с печеньем, — она думала: благодаря мне ему будет о чем вспомнить… Честной женщине, чтобы остаться честной, нужно чувствовать, что она вызывает восхищение. Жаль, что у майора Бенедетти такая короткая верхняя губа; от этого его рот еще больше похож на оскал черепа.
— Все считают… — продолжал Бреа, — Дорио и Лаваль, Дени д’Эгрфейль и Мало, что в обновленном правительстве нужно бы иметь символическую фигуру…
— Думерг[129] умер, — насмешливо вставил Мюллер.
— Господин майор! — учтивый упрек прозвучал как призыв к порядку. Мюллер не обиделся — он как раз увидел на руке Мари-Адель тот серебряный браслет с позолоченным драконом, который подарил ей бог знает когда… она ни за что не хотела его носить. В нем взыграла вся его силища, точно хмель ударил в голову, захотелось опрокинуть стол, побить кого-нибудь… чтобы доказать Мари-Адель… В наказание он до боли стиснул правой рукой большой палец левой и мысленно поправился: доказать госпоже де Бреа. Ему были свойственны такие деликатные чувства. При этом он уставился на вырез ее платья, туда, где выемка так и манит руку.
— Важно знать, что может сделать такой кабинет под прикрытием линии Мажино, — говорил Бенедетти. — Правда, Мюллер не верит в линию Мажино. Не знаю, верит ли он в линию Зигфрида…
В эту минуту Мюллер верил только в одну Мари-Адель. Ничего не слыша, он твердил про себя это имя, в котором было что-то греховное: Мари-Адель… Бенедетти понял, что ему не удастся поддеть Мюллера, и продолжал разглагольствовать в одиночку: — Совершенно твердо установлено, что современные укрепления нельзя брать в лоб, их надо обходить. Штатские, то есть, я хочу сказать, члены правительства, требуют, чтобы мы полезли в драку сию же минуту, все равно где… в Лотарингии или в Эльзасе… а то, мол, скажут, что мы ничем не помогли полякам! А на самом деле все убеждены, что речь идет только об усиленной охране границ, да и то скорее символической. Весь вопрос в том, что же будет дальше, когда эта игра надоест обеим сторонам? Гамелен — тот требует, чтобы его на месяц оставили в покое… и Гитлер, и коммунисты… да и правительство… К тому времени он приведет армию в боевую готовность, а там, кто знает, Троянской войны, возможно, и не будет!
— Так вы считаете, майор, что войны не будет?
Мари-Адель снова повела округлым плечом. Мюллер зарычал. Она перевела взгляд на него. Свирепый дог поджал хвост.
— Я ведь что, сударыня… Я только повторяю то, что слышу… — ответил Бенедетти. — В мирное время мы, небольшая группа офицеров, тех самых, против которых затевают дело Дрейфуса, что мы делаем? Сидим в канцеляриях, молчим, тонем в бумагах… редко-редко когда развлекаемся военной игрой, пишем доклады о взаимоотношениях… сами устанавливаем новые… и все кажется — вот-вот вспыхнет война… сегодня здесь, завтра еще где-нибудь… Да что — давно ли мы сговаривались с итальянцами, чтобы сообща и вместе с югославами идти на Вену… Сейчас это кажется смешным… Потом вдруг вам заявляют: завтра вам надлежит явиться в Майнц. А когда начнется война — от одной нашей ошибки будет зависеть судьба всей страны; выяснится, что по нашему указанию министры, которые ничего в этом не смыслят, с благословения смыслящих еще меньше парламентариев заказали слишком много одних военных материалов и недостаточно других… или тратили деньги на ненужные, недостаточные укрепления…
Дог встрепенулся: — Ага! И вы пришли к тому же! — рявкнул он. — Ненужная линия Мажино!..
— Вы плохо слушаете, дорогой Мюллер… я только повторяю то, что слышу… Итак, по крайней мере на сентябрь, — только мелкие стычки; нужно убедить Гитлера, что мы готовы к наступлению. У него пока довольно хлопот с
