В битве с исходом сомнительным - Джон Эрнст Стейнбек
– Поешь и придешь в норму.
– Я Гарри Нилсону написал, – продолжал Мак, – сообщил, что помощь нам требуется – людьми и припасами. Но боюсь, что слишком поздно. – Он бросил на Джима странный взгляд. – Слушай, Джим. Я там ночью Дика разыскал. И вот теперь слушай особенно внимательно. Помнишь, как мы в первый раз сюда шли?
– Ну конечно.
– Помнишь, как влево забирали на мосту и потом в заросли?
– Ну да.
– Ты слушай, слушай. Если начнется здесь заваруха и нас разбросает в разные стороны, отправляйся к тому мосту и нырни под него. Там, со стороны, противоположной от города, увидишь кучу сухих ивовых ветвей. Разбросай ветви. Под ними будет вход в глубокую пещеру. Лезь туда и не забудь, когда влезешь, опять прикрыть вход ветками. Ты сможешь пролезть туда футов на пятнадцать, ясно? Дик сейчас запасает там одеяла и консервы. Если дела у нас совсем плохи будут, беги туда и жди меня день-другой. Если не появлюсь, будешь знать, что со мной что-то случилось. Тогда возвращайся в город и ночью уезжай прочь из этой долины. У них на нас нет ничего, что тянет больше чем на шесть месяцев, если только на нас не повесят и вчерашнее убийство парня этого. Но не думаю, чтобы они на это решились, если не хотят скандала. В случае огласки необходимые действия предпримет МЗТ[16], разнесется история о том, как Джоя застрелили из засады. Ты все запомнил, Джим? Добирайся туда и жди пару-тройку дней. Такое убежище им, как я думаю, не раскопать.
– Что такое ты узнал, Мак? – спросил Джим. – Ты, по-моему, что-то скрываешь.
– Ничегошеньки я не узнал, – отвечал Мак. – Просто у меня чувство, что тучи сгущаются и эта наша акция подходит к концу. Прошлой ночью многие сбежали, в основном семейные – с женами и детьми. Лондон, тот молодец. Скоро наверняка в партию вступит. Остальным же я не доверил бы и гроша ломаного. Они так нервничают, что и сами могут нас прирезать, если что.
– Ты тоже нервничаешь, Мак. Успокойся. – Джим встал – сначала на колени, а потом очень осторожно поднялся во весь рост. Двигался он медленно, словно прислушиваясь к боли. Мак с тревогой следил за ним.
– Все отлично, – успокоил его Джим. – Плечо немного одеревенело, но чувствую я себя хорошо. Даже голова не кружится. Сегодня надо мне будет выйти – пройтись.
– Тебе повязку сменить надо, – заметил Мак.
– О, это… Ну да. А что док? Так и не вернулся?
– Нет. Видно, попался. Такой хороший парень был…
– Был?
– Нет. Надеюсь, что не в этом смысле. Может, изобьют его только, и все. Но сколько наших парней вот так исчезают, и больше от них ни слуху ни духу.
– Но ты очень хорошее влияние на всех оказываешь, – сказал Джим.
– Знаю. Если бы я не был уверен, что ты это выдержишь, я бы заткнулся и держал все в себе. Но ведь хочется облегчить душу. И чашечку кофе ужасно хочется, прямо до слез. Как вспомнишь, как пили мы его в городе, – по три чашки, если хочешь. Все, что душе угодно.
– Наверно, малость всей этой роскоши тебе бы не повредила, – жестко произнес Джим. – Но сейчас соберись-ка ты лучше. Уж слишком ты себя жалеешь.
Лицо у Мака посуровело:
– Ладно, малыш. Хочешь выйти? А идти-то можешь?
– Конечно, могу.
– Ну, тогда задуй лампу. Пойдем, разведаем насчет фасоли с говядиной.
Заскрежетала защитная штора, которую поднял Джим. В палатку хлынул утренний свет, серый, как разведенные чернила. Джим приподнял полотнища входа и подвязал их.
– Пусть проветрится хорошенько, – сказал он. – Это укрепляет. Хорошо бы и помыться всей нашей честной компании.
Мак согласился с ним.
– Постараюсь ведро теплой воды раздобыть, и мы, когда поедим, губкой оботремся.
На небе занимался рассвет. На востоке деревья еще чернели на фоне посветлевшего неба, и стая ворон, потянувшихся к востоку, казалась выгравированной на нем. Под деревьями еще гнездился сумрак, и земля была темной, словно проникаться светом умела лишь постепенно. Насколько можно было судить, охрана больше не прохаживалась взад-вперед. Усталые люди стояли кучками, руки в карманах, куртки застегнуты по самое горло, воротники подняты. Голоса звучали тихо и монотонно. Так говорят люди, когда разговоры ведутся, только чтоб не уснуть.
По пути на кухню Мак с Джимом подошли к одной такой кучке.
– Ночью были какие-нибудь происшествия? – спросил Мак.
Разговор замер. Обращенные на него глаза патрульных были красными от усталости.
– Ничего такого не было, друг! Фрэнк, правда, говорил, что чудилось ему, будто кто-то ходит всю ночь вокруг лагеря. Мне тоже все казалось, что крадется кто-то. Но слышать мы ничего не слышали. Мы по двое обход делали.
Мак рассмеялся, и громкий этот звук словно взрезал воздух.
– Я в армии служил, – сказал он. – Тренировали нас в Техасе. Так когда я в карауле стоял, мне все казалось, что немцы меня окружили и шепчутся по-немецки.
Посмеялись – тихо, невесело.
Один из патрульных сказал:
– Лондон говорил, что сегодня нам отоспаться дозволено. Вот кусну чего-нибудь, и сразу на боковую.
– И я на боковую. Замерз – сил нет. Все тело чешется, иголками свербит. Что тебе наркоман, когда ему ширнуться охота. Видали, как их корежит, когда им ширнуться охота? Смех один…
– Так чего ж ты к печкам не идешь – согреться? – спросил Мак.
– Мы как раз и собирались.
– Я в сортир, Мак, – сказал Джим. – Встретимся у кухни.
И он побрел между двух рядов палаток – каждая из них казалась последним прибежищем тьмы. Из некоторых несся храп, в других у входа на животе лежали люди. Высунув голову, они встречали утро, а в глазах их еще застыла сонная отрешенность. Джим шел между рядов, а из палаток на воздух вылезали мужчины – ссутулившись, нахохленные от холода. Сварливый женский голос перечислял обиды:
– Не хочу я оставаться в этой помойке! У меня шишка в желудке, большая, как кулак. Что мы здесь высиживаем, чего ждем? Рак у меня, это точно. Мне гадалка два года как рак нагадала. Говорила, что обязательно рак будет, если не остерегусь. Что у таких, как я, рак как раз и случается. А тут – спишь на земле, ешь всякую дрянь!
Ответом женщине было невнятное бормотание.
Проходя мимо другой палатки, Джим увидел, как из нее высунулась всклокоченная голова.
– Давай по-быстрому, паренек! Он ушел!
– Не могу, – отвечал Джим.
Еще через две палатки из одеял выкарабкался человек.
– Часы есть, дружок?
