Среди болот и лесов - Якуб Брайцев
Все молчали.
На глазах Анюты заблестели слезы. По ее глазам видно было, как ужасны ее страдания, и тем более ужасны, что в защиту себя она не могла говорить, чтобы люди не приняли ее слова за клевету. Есть такие замкнутые и в высшей степени скромные натуры.
Все вспыхнуло у меня внутри. Я не мог сдержаться и заговорил:
– Анюта имеет характер своего отца, так называемый «ангельский характер», а ее мачеха обладает чисто бесовским характером. Вот тут и достигни согласия и соблюди душевное спокойствие. По нашему, практическому выводу, мачеха попала на дураков… гоняет их до упаду, вередует, как вздумает пустой своей головой, гультайничает, так как неряха и природная лентяйка, да с жиру с солдатами балюшки справляет.
Я говорил, глядя в тарелку, но чувствовал на себе взгляды. Взглянул на Веру Залесскую. Она покраснела до корней волос и, устремив на меня обидчивый взор, качала головой в знак удивления, что ее гость употребил недопустимые в обществе выражения.
– Ну, а что, по-вашему, надо делать? – улыбнулся старик Залесский, как бы поощряя меня к разговору.
– По-моему, чем так страдать Анюте да себя губить, надо взять ей кочергу да мачеху в зубы!
Все засмеялись. Сквозь слезы смеялась и Анюта.
– Тут только мужицким оборотом и можно поправить дело, – говорил я с уверенностью.
Хотя речь моя была забравирована, но она дала повод обсуждать дела Семашек более пространно.
Выяснилось, что пункт помешательства мачехи состоит в том, чтобы во что бы то ни стало выдать Анюту замуж за богача – церковного старосту.
– Часто он у вас бывает? – спросил я Анюту.
– Каждый день, – шепнула она.
– И его кочергой в зубы? – спросил старик Залесский, слыша наш разговор.
– Я бы его обухом, мерзавца! – вставил я неожиданно даже для самого себя.
Меня теперь никто не поддержал и разговор о Семашках прекратился.
Я хорошо понимал и еще лучше чувствовал, что выражаться так грубо, как я выражался у Залесских, в порядочном обществе, тем более польском, недопустимо! Но что я мог поделать с собою, когда я не умел фальшивить и не мог сдержать чувство возмущения и негодования юношеской души?
После обеда старик Залесский пригласил меня к себе в кабинет. Он расспросил меня о нашем училище, учителях, о науках, нам преподаваемых, и, узнав, что мы изучаем латинский язык, советовал заняться им, так как знание его необходимо в медицине и естественных науках. Затем он расспросил, откуда, из какой местности и кто я, какое у отца хозяйство, какая семья и намерен ли я продолжать учение после окончания уездного училища. На последний вопрос я ответил утвердительно.
– Науки даются мне легко и к ним у меня великая охота! – пояснил я.
– Да… – раздумчиво сказал старик, – в наш век главное в жизни – образование… Без образования невыгодно и темно.
Когда он услышал, что я использую время рождественских каникул на серьезное чтение и книги беру у Чижа, глаза его начали суживаться и пытливо «пронизывать» меня… А когда вопрос коснулся значения национальных польских поэтов и писателей и я начал пересчитывать их высокие достоинства, подкрепляя свои воззрения с идейной стороны целыми репликами и выдержками из их сочинений, тогда старик Залесский просиял доброй восторженной улыбкой.
– Национальная культура, – говорил я уверенно, – это великая творческая сила, основанная на любви к родине. Борясь за улучшение жизни в своей стране, народ проявляет наивысшую деятельность и тем самым движет культуру. Когда все народы поймут это, то начнут уважать национальную культуру, и такое отношение, без сомнения, послужит на пользу всеобщему прогрессу. Поглощение или уничтожение национальностей с общемировой экономической точки зрения – дело варварское и совершенно бессмысленное. Поэты и писатели, сознавая и чувствуя это, являются для нас благовестниками вечной истины. Их протесты в защиту национальных устремлений справедливы и естественны.
После моих слов у нас со стариком Залесским завязался горячий разговор о факторах, влияющих на экономическое развитие различных стран и в том числе Польши.
На пороге появилась Вера:
– Папа, чай пить!
– Душа моя, подай нам сюда.
Вере, несколько изумленной желанием отца, пришлось два раза приносить нам чаю.
А мы спорили и уже добрались до проблем социализма с его практическим осуществлением коммунизма как высшей формы общежития в смысле экономического благополучия. Словом, мы сошлись во многом в своих воззрениях на жизнь вообще.
Прощаясь со мною, Залесский, вероятно, к великому изумлению своих жены и дочери, расцеловался со мною и проводил меня до входной двери, приглашая бывать у них запросто, и обещал, со своей стороны, снабжать меня книгами, которых, по его словам, у него найдется порядочно.
Размышляя о старике Залесском у себя на квартире, я понял, что имею дело с одним из неудачников-литераторов старого времени, мечтавшим, а может быть, и пробовавшим свести знакомство с музами поэзии.
И с новой силой я принялся за чтение.
XI
Прошли рождественские каникулы, миновали и Коляды. Возвратились ученики, мои товарищи по квартире. Начались учебные занятия. Чтением теперь приходилось заниматься мало, но все же, сокращая ночи, я успевал одолеть в неделю одну или две книги.
По праздникам я ходил к Залесским, иногда просиживая со старым доктором до вечера в литературной беседе. Залесский разжигал мое любопытство, и по его совету я познакомился с русской критикой и корифеями литературы.
В феврале месяце, за неделю перед Масленицей, часов в десять вечера, я по обыкновению сидел и что-то читал из Добролюбова, кажется, статью его «Темное царство». Доводы критика меня сильно заинтересовали и я углубился в чтение настолько, что не слышал криков и шума на улице. Вдруг в нашу комнату с большой поспешностью вбежала Вера Залесская. Она была в шубе и большом суконном платке. При первом на нее взгляде я понял, что случилось что-то необыкновенное…
– Идите… спасайте Анюту!
Она прокричала с трудом, видно, сильно запыхавшись, и бросилась в дверь прочь из комнаты.
Я бросил все, схватил шубу и шапку и опрометью бросился за ней. Она стояла у крыльца и поджидала меня. Был сильный мороз.
– Что случилось?
– У Семашек вышло что-то из ряда вон необыкновенное! Анюта схватила из угла икону и в одном платье выбежала со двора на улицу, ее уж с час ищут и никак не найдут… Слышите, Мегера распинается?
Мы бросились ко двору
