Эмиль Золя - Дамское счастье
— А я рассчитывал встретить у вас барона Гартмана.
Анриетта побледнела. Конечно, она знала, что Муре бывает у нее теперь ради встреч с бароном, но он мог бы сдержаться и так откровенно не показывать ей свое равнодушие. В эту минуту дверь отворилась, и к ее креслу подошел лакей. В ответ на легкий кивок хозяйки он наклонился и тихо доложил:
— Это насчет манто; вы приказывали доложить, когда придут… Барышня в передней.
— Пусть подождет, — сказала Анриетта нарочито громко, чтобы все слышали. В этих словах, произнесенных сухо и презрительно, излилась вся терзавшая ее ревность.
— Прикажете проводить в будуар?
— Нет, нет, пусть ждет в передней.
Когда слуга вышел, г-жа Дефорж как ни в чем не бывало возобновила разговор с Валаньоском. Муре снова впал в апатию; он не обратил внимания на слова лакея и не понял, о чем идет речь. А Бутмон, которого эта история очень занимала, углубился в размышления. В это время дверь снова отворилась, и появились две дамы.
— Представьте себе, — сказала г-жа Марти, — выхожу из экипажа и вдруг вижу под аркой госпожу де Бое.
— Ну конечно; сегодня такая прекрасная погода, — пояснила графиня, — а доктор велит мне как можно больше гулять…
Она поздоровалась с гостями и спросила у Анриетты:
— Что это? Вы нанимаете новую горничную?
— Нет, — удивленно отвечала та, — почему вы спрашиваете?
— А у вас в передней какая-то девушка…
Анриетта с усмешкой прервала ее:
— Не правда ли, до чего все продавщицы похожи на горничных?.. Это действительно приказчица, она пришла поправить мне манто.
Муре, у которого при этих словах шевельнулось подозрение, пристально взглянул на Анриетту, а она с деланной веселостью продолжала рассказывать, как на прошлой неделе купила себе в «Дамском счастье» готовое манто.
— Неужели? — воскликнула г-жа Марта. — Значит, вы больше не шьете у Совер?
— Конечно, шью, дорогая; просто мне вздумалось попробовать. К тому же я осталась очень довольна своей первой покупкой, дорожным манто… Но на этот раз вышло крайне неудачно. Что ни говорите, в наших больших магазинах хорошо одеться нельзя. О, я, не стесняясь, говорю это в присутствии господина Муре… Вы никогда не сумеете как следует одеть элегантную женщину.
Муре не стал защищать свою фирму. Он не спускал глаз с Анриетты, стараясь разубедить себя, считая, что она не осмелится на такой шаг. Вступиться за «Дамское счастье» пришлось Бутмону.
— Если бы все светские женщины, которые у нас одеваются, стали этим хвастаться, — весело заметил он, — вы, конечно, очень удивились бы составу нашей клиентуры… Попробуйте сделать у нас что-нибудь на заказ, и вы получите вещь не хуже, чем у Совер; разница только в том, что у нас вы заплатите вдвое дешевле. Но именно потому, что вещь дешевле, все и считают, что она хуже.
— Значит, манто плохо сидит? — продолжала г-жа де Бов. — Теперь я припоминаю эту девушку… У вас в передней довольно темно.
— Да, — добавила г-жа Марти, — я тоже сначала никак не могла вспомнить, где я видела эту фигурку… Так идите же, милочка, не задерживайтесь из-за нас.
— Успеется, спешить некуда, — ответила Анриетта с пренебрежительно беспечным жестом.
Дамы снова завели разговор о вещах из больших магазинов. Затем г-жа де Бов заговорила о муже: по ее словам, он уехал на ревизию конного завода в Сен-Ло; а Анриетта сообщила, что г-же Гибаль пришлось вчера уехать во Франш-Конте к заболевшей тетке. Она не рассчитывает сегодня и на г-жу Бурделе, потому что та в конце месяца всегда запирается дома с белошвейкой и пересматривает белье своей детворы. Между тем г-жу Марти, казалось, снедала тайная тревога. Положение ее мужа в лицее Бонапарта сильно пошатнулось: дело в том, что нужда заставила беднягу давать уроки в каких-то подозрительных учебных заведениях, где шла открытая торговля бакалаврскими дипломами; он всеми способами старался добывать деньги, чтобы покрыть безумные траты, разорявшие его хозяйство. Застав его однажды вечером в слезах — так он боялся получить отставку, — г-жа Марти решила попросить Анриетту походатайствовать за мужа у одного из ее знакомых — чиновника из министерства народного просвещения. Анриетта успокоила ее с одного слова. Впрочем, г-н Марти собирается лично зайти сегодня, чтобы узнать о своей судьбе и выразить благодарность.
— Вам, кажется, нездоровится, господин Муре? — заметила г-жа де Бов.
— Все дела, — повторил Валаньоск с присущей ему флегматической иронией.
Муре быстро поднялся, раздосадованный тем, что позволил себе настолько забыться. Он поспешил занять обычное место среди дам и снова обрел присущую ему обходительность. Его занимали теперь зимние моды, и он заговорил о прибытии крупной партии кружев. Г-жа де Бов осведомилась у него о цене на алансонские кружева, — быть может, они ей понадобятся. В последнее время она вынуждена была экономить даже тридцать су на извозчика; а если ей случалось остановиться перед витриной магазина, она возвращалась домой совершенно больная. Манто она носила уже третий год, но мысленно примеряла на своих царственных плечах все дорогие ткани, которые попадались на глаза; ей казалось, что с нее содрали их вместе с кожей, когда, очнувшись, она видела на себе одно из своих старых, поношенных платьев и сознавала, что нет никакой надежды когда-либо удовлетворить свою страсть.
— Барон Гартман, — доложил лакей.
Анриетта заметила, как обрадовался Муре появлению гостя. Эльзасец раскланялся с дамами и взглянул на молодого человека с тем лукавством, которое порою озаряло его полную физиономию.
— Все о тряпках, — проворчал он, улыбаясь. И как свой человек в доме, позволил себе добавить: — В передней у вас какая-то премиленькая девушка. Кто это?
— Да так, никто, — со злостью в голосе ответила г-жа Дефорж. — Приказчица из магазина.
Пока лакей накрывал стол к чаю, дверь в переднюю оставалась приотворенной. Он то и дело входил и снова выходил, расставляя на столике китайские чашки и тарелки с сандвичами и печеньем. Яркий свет, несколько смягченный зеленью тропических растений, отражался на бронзовых украшениях просторной гостиной и с ласковым задором переливался на полупарчовой обивке мебели; и всякий раз как открывалась дверь, в просвете виднелся уголок темной передней, освещавшейся через матовые стекла. В этом полумраке можно было различить черную женскую фигуру, неподвижно и терпеливо стоявшую на одном месте. Хотя тут была скамеечка, обитая кожей, Дениза из гордости не желала сесть, предпочитая ждать стоя. Она чувствовала, что ее хотят унизить. Уже целых полчаса стояла она так, не проронив ни слова, не сделав ни одного движения; дамы и барон пристально оглядели ее, когда проходили мимо; теперь голоса из гостиной доносились до Денизы, словно легкие дуновения; вся эта светская роскошь оскорбляла ее своим равнодушием; но девушка все-таки не шевелилась. Неожиданно в распахнувшуюся дверь она увидела Муре; а он наконец догадался, кто это.
— Это одна из ваших приказчиц? — спросил барон Гартман.
Муре удалось скрыть охватившее его смущение, но голос его задрожал:
— Да, но не знаю, кто именно.
— Это молоденькая блондинка из отдела готовых вещей, — поспешила ответить г-жа Марта. — Кажется, она помощница заведующей.
Анриетта тоже смотрела на Муре.
— А! — просто сказал он.
И чтобы переменить разговор, начал рассказывать о празднествах в честь прусского короля, который накануне прибыл в Париж. Но барон не без задней мысли снова завел речь о продавщицах из больших магазинов. Делая вид, будто его это очень интересует, он стал расспрашивать: откуда они в основном набираются? Действительно ли они так распущенны, как говорят? Разгорелся целый спор.
— Вы в самом деле считаете их добродетельными? — допытывался барон.
Муре принялся отстаивать добронравие своих продавщиц с таким пылом, что Валаньоск расхохотался. Тогда, чтобы выручить патрона, в разговор вмешался Бутмон. Право же, среди них бывают всякие: и развратные и честные. Впрочем, теперь они в целом отличаются более высокими нравственными устоями. В прежнее время в большие магазины шли только подонки торгового мира — девицы сомнительной репутации, без всяких средств. Сейчас же многие семьи с улицы Севр воспитывают своих дочерей с расчетом определить их на службу в «Бон-Марше». Во всяком случае, если приказчицы хотят вести честный образ жизни, это зависит только от них самих, потому что им уже не нужно, как простым работницам, искать пропитания и крова на парижских тротуарах; у них имеется готовый стол и квартира, их существование — само по себе, конечно, очень тяжелое — как-никак обеспечено. Всего печальнее, разумеется, неопределенность их общественного положения, ибо это и не лавочницы и не барышни. Живя в роскоши, но часто не имея даже начального образования, они представляют собой некий обособленный, безыменный класс. Этим и обусловливаются их невзгоды и пороки.
