Джон Апдайк - Иствикские вдовы
Но давай мы с тобой не будем поддаваться страху. Мы выжили. Так же, как Крис. Пока я это писала, он был дома, уходил, возвращался. Я советовалась с ним по поводу кое-каких технических терминов, хотя вряд ли тебе так уж важна точность. Среди того, чему он меня научил, есть удивительное объяснение причины, по которой мы видим что бы то ни было: оболочка, состоящая из проносящихся вокруг нас электронов, окружающих каждое атомное ядро, отбрасывает фотоны назад, нам в глаза. И еще электроны всегда ищут просвет, который можно заполнить, так что это действительно похоже на любовь, хоть вы и подняли меня на смех, когда я это сказала. Он просит передать тебе привет и сказать, что приносит свои извинения, если у тебя остались еще какие-то неприятные ощущения, и что он был сумасшедшим, когда винил колдовство в чем-то реально случившемся.
Mucho amor (теперь здесь все говорят по-испански).
«Сьюки» было нацарапано красным с той нервной корявостью, которая свойственна людям двадцать первого века, отвыкшим держать в руках ручку. Под своим именем она написала телефонный номер с кодом 212 и свой ист-сайдский адрес. Александра бегло прочла страницы плотно набранного на компьютере текста и положила письмо на стеклянный столик; стекло в горизонтальной проекции отражало оконные рамы, обрамлявшие вид на рыжевато-коричневую, заросшую травой землю высоких сухих прерий такой же скромной, но любимой палитры Запада, как и украшения в ее просторной гостиной, — глиняные горшки племен навахо, зуни, ислета и менее тяжелые, не так тонко изукрашенные сосуды, сделанные Джимом Фарландером; глядя на них, она видела его деликатные руки, ласкающие крутящуюся глину. Маленький навахский коврик был младшим братцем большого, прибитого к саманной стене на несолнечной стороне. Кожаные стулья и глубокие диваны, обитые тканью, повторяли ту же цветовую гамму или ее недостаток, что и скотоводческий край за окном.
Александра вернулась к отсутствию: отсутствию буйной иствикской зелени и такому же звонкому, как утреннее пение петуха, отсутствию Джима. Ей казалось, что ощущение его отсутствия со временем сгладится так же, как затягивается рана или каждую весну возрождается к жизни дерево. Но нет, с мужским упорством, которое она так любила, сжав губы, он оставался далеко и дарил ее тишиной, в которой мысли могли свободно ходить по кругу, что они и делали.
Забот было много. Его магазин, который в жаркие месяцы мог позволить себе отдохнуть в истоме, нужно было открывать снова и наполнять товаром. Она должна вернуться к гончарному кругу, чтобы создавать свою собственную, пока пробную, фарландеровскую керамику. А еще она могла начать снова лепить своих малышек, свои маленькие феминистские фетиши, не соревнуясь больше с мужем за место у печи для обжига. За время ее отсутствия дел поднакопилось, хотя она платила своей уборщице Марии Грейвулф, чтобы та присматривала за домом и пересылала ей счета и письма, которые выглядели важными. Среди корреспонденции, которая, сточки зрения дальновидного понятия о приоритетах коренной жительницы Марии, не была достаточно важной, чтобы ее пересылать, скопилось много уведомлений о собраниях консультативного совета Дома Мейбел Додж Лухан, несколько налоговых квитанций, увы, прискорбно просроченных, письмо от Уорда Линклейтера, оплакивающее ее отсутствие и приглашающее ее на ужин, как только она вернется, а также зловеще напоминающее в постскриптуме, что ни он, ни она не становятся моложе. Еще одно письмо пришло от хозяина галереи в Санта-Фе, который хотел поговорить с ней об устройстве ретроспективной выставки «неоиндейской» керамики Джима Фарландера, — ей не нравилось слово «неоиндейская», но, вероятно, оно было образовано по аналогии с «постмодерном». Она будет рада видеть, что Джим удостоен такой чести, ответила она.
Ей нравилось снова ездить на собственной машине, хотя допотопный «форд-пикап» нуждался в починке коробки передач. Нравилось опять видеть вокруг яркие желто-красные номерные знаки с надписью «Страна очарования» вместо род-айлендских холодных бело-голубых с надписью «Океанский штат». Ее воскресший телефон без конца звонил, донося до нее требования и приглашения ее таосских приятелей — брюзжащих и сильно пьющих художников. Александра чувствовала себя теперь лучше, здесь она больше была самой собой. Неприятные ощущения в организме, в которых она подозревала симптомы рака, и изматывающая тошнота отступили. Аппетит возвратился после первой же ложки горячей сальсы с сухой маисовой лепешкой и первого же мексиканского обеда, состоявшего из кесадильяс[69], черных бобов и риса. Ноги стали меньше неметь, хотя она все еще спотыкалась на неровной земле и с трудом вставала с дивана. Да, она была старой дамой, от этого никуда не денешься. Смерть притаилась за углом вместе с Уордом Линклейтером, приглашавшим на ужин. Но, вернувшись сюда, на Запад, она перестала ощущать свою старость. Она чувствовала себя, как один из тех внезапно вспыхивающих ослепительно белых грозовых фронтов, которые не теряют силу, обрушиваясь дождем, как бы высоко над горами ни поднимались. Ее старый черный лабрадор Пепел пережил эти два месяца в собачьей конуре, и они с ним возобновили свои прогулки по желто-коричневому высокогорью — собака и женщина, одинаково прихрамывающие от артрита и слабости ног.
* * *Какие коварно-обманчивые иллюзии, можете вы сказать, позволяют себе эти Богом забытые женщины! Прощая себе непростительное, сбрасывая с себя чувство вины так же легко, как в молодости сбрасывали одежду. Одна из них грязными руками лепит из глины маленьких пухлых идолов, другая — зыбкую связь с наперсником самого дьявола, третья отправилась в предуказанное небытие, и конец ее был непристойным. Господь ведет точный учет; Ему до последнего пенни известна сумма долгов, которые взыщет смерть. И окончательный счет ревизии не подлежит — ни возрождениями нового явления, ни упокоения нет. В лучшем случае для неизбранных есть блаженное забытье, которое кладет конец всем желаниям, страхам и мучительному смятению. Мы возблагодарили Небеса за то, что дали увидеть нам, как нечестивые распутницы во второй раз бежали, покидая наше неистребимо-надежное селение у моря.
Поглощенная повседневными радостями возобновившейся настоящей жизни, Александра несколько месяцев не отвечала на письмо Сьюки. Рождественские дни выдались холодными, солнечными и были заполнены визитами внуков и взрослых детей; все четверо — Марси, Бен, Линда и даже Эрик, полными составами — сумели приехать. Марси, пользуясь прерогативой старшей сестры, организовала это по электронной почте. Александра противилась такому напору предписанного правилами внимания. Неужели смерть ее действительно так близка, что они сочли необходимым собраться все вместе? Елки у нее не было, но она соорудила перуанский рождественский вертеп из глиняных кукол на подоконнике, среди своего собрания миниатюрных кактусов. Он привел в восторг ее младших внуков, которые без конца накалывали пальцы шипами. Один из них, сын Линды, маленький Боргард уронил и разбил фигурку младенца Христа, лежавшего в своих яслях из раскрашенной глины. Малыш заплакал от ужаса, поняв, что совершил святотатство, и рыдал, пока Александра несколькими ловкими движениями, натренированными в процессе изготовления «малышек», тщательно не склеила все осколки.
— Лучше, чем был, — заверила она смотревшего на нее широко раскрытыми от удивления глазами ребенка.
Позднее, когда новый год стал постепенно разворачиваться вокруг нее, письмо Сьюки начало точить одинокую матрону. В нем чувствовалась поддержка, рука, протянутая вдовой вдове. Она живо представляла себе веселое и жадное до жизни лицо подруги с выцветшими веснушками и пухлой верхней губой, в минуты задумчивости придававшей ему выражение неуверенности и ранимости.
Однажды холодным ветреным январским днем, когда шедший всю ночь снег запорошил олеандр и опунцию на ее оконной картине, а далеко на востоке засияла, покрывшись свежим белым покровом, вершина Сангре де Кристо, она неожиданно для самой себя набрала номер, который Сьюки написала ей красными чернилами. Аппарат на дальнем конце зазвонил так часто, что она ожидала услышать механический голос автоответчика, но вместо этого услышала голос Сьюки: «Алло?» По сдержанному глухому тону, каким было произнесено это единственное слово, Александра поняла, что Кристофер бросил ее; он снова растворился в своей половине мира, той, которую унаследовал от Даррила ван Хорна.
— Лекса? — с ведьмовской интуицией догадался этот настороженный голос.
— Ну? — ответила Александра, польщенная. — Куда мы отправимся вместе в этом году?
Примечания
1
Известная аристократка и интеллектуалка, чьи салоны в Нью-Йорке и Флоренции привлекали артистическую и интеллектуальную элиту. Ее друзьями были Пабло Пикассо, Гертруда Стайн, Андре Жид, Артур Рубинштейн, Джон Рид. — Здесь и далее примеч. пер.
