Томас Гарди - Тэсс из рода дЭрбервиллей
Подойдя к ней, д'Эрбервилль сказал негромко:
— Мне нужно поговорить с вами, Тэсс.
— Вы не исполнили моей последней просьбы и все-таки пришли ко мне? — сказала она.
— Да, но для этого у меня есть серьезные основания.
— Ну, говорите.
— Это гораздо серьезнее, чем вы, быть может, думаете.
Он осмотрелся по сторонам — не подслушивают ли его. Они находились довольно далеко от батрака, приводившего в движение машину, да и стук ее заглушал голос Алека.
Д'Эрбервилль повернулся спиной к работнику, так чтобы заслонить от него Тэсс.
— Дело вот в чем, — продолжал он, и в его голосе чувствовалось любование своим раскаянием, — когда мы встретились в последний раз, я, думая о вашей душе и о своей, забыл спросить о материальном вашем положении. Мне это в голову не пришло, потому что вы были хорошо одеты. Но теперь я вижу, что живется вам плохо — хуже, чем в те времена, когда я… вас знал… хуже, чем вы заслуживаете. И, быть может, во многом виноват я!
Она ничего не ответила, он посмотрел на нее пытливо. Опустив голову так, что лица не было видно из-за оборок капора, она снова принялась чистить брюкву. Работа помогала ей скрыть волнение.
— Тэсс, — добавил он со вздохом, — перед вами я виноват больше, чем перед кем бы то ни было! Я понятия не имел о последствиях, пока вы мне не сказали. Негодяй, я осквернил невинность. Вся вина лежит на мне… за беззаконие, совершенное мною в Трэнтридже. И ведь в ваших жилах течет кровь д'Эрбервиллей, а я — жалкий самозванец. Но каким слепым ребенком были вы, Тэсс! Я говорю совершенно серьезно: родители совершают преступление, воспитывая своих дочерей в полном неведении о том, какие сети расставляют для них дети греха. И родители виноваты, независимо от того, руководствовались ли они добрыми побуждениями или были попросту равнодушны.
Тэсс слушала молча; машинально, словно автомат, бросала она в корнерезку одну брюкву за другой, как любая другая батрачка на поле.
— Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить об этом, — продолжал д'Эрбервилль. — Положение мое таково: после того как вы уехали из Трэнтриджа, моя мать умерла и теперь поместье принадлежит мне. Но я хочу продать его и посвятить свою жизнь миссионерской деятельности в Африке; быть может, я приму духовный сан, может быть, просто буду состоять при миссии, — для меня это не имеет значения. Теперь вот о чем хочу я вас спросить: дадите ли вы мне возможность исполнить мой долг, загладить единственным возможным для меня способом вину перед вами? Иными словами, согласны ли вы быть моей женой и вместе со мной уехать?.. Чтобы не терять времени, я уже получил вот это… И таково было желание моей умирающей матери.
Он смущенно вытащил из кармана кусок пергамента.
— Что это? — спросила она.
— Разрешение на брак.
— О нет, сэр, нет! — воскликнула она, отшатнувшись.
— Вы мне отказываете? Почему?
И на лице д'Эрбервилля отразилось разочарование, вызванное не только тем, что его лишали возможности исполнить долг. Ясно было: в нем снова вспыхнула прежняя страсть к ней; желание и долг шли рука об руку.
— Ведь вы, конечно… — заговорил он с большей настойчивостью и умолк, бросив взгляд на батрака, вертевшего ручку машины.
Тэсс тоже почувствовала, что здесь не место для таких разговоров. Сказав работнику, что хочет пройтись с джентльменом, который к ней приехал, она пошла рядом с д'Эрбервиллем по полю, полосатому, словно зебра. Когда они дошли до первой свежевспаханной полосы, он протянул руку, чтобы помочь ей, но она, будто не замечая, пошла вперед, шагая по земляным комьям.
— Вы не хотите выйти за меня, Тэсс? Не хотите, чтобы я снова мог уважать себя? — спросил он, когда они миновали вспаханную полосу.
— Я не могу.
— Но почему?
— Вы знаете, что я вас не люблю.
— Но, быть может, любовь придет со временем, когда вы действительно меня простите?
— Нет, никогда!
— Почему так решительно?
— Я люблю другого.
Ответ, казалось, ошеломил его.
— Любите?! — воскликнул он. — Другого?! Но разве сознание нравственного долга ни к чему вас не обязывает?
— Нет, не говорите этого!
— Но, быть может, ваша любовь к этому человеку является мимолетным чувством, которое вы преодолеете…
— Нет… нет…
— Да, да! Почему вы это отрицаете?
— Я не могу вам сказать.
— Но вы должны!
— Ну, хорошо… я вышла за него замуж.
— Ах! — воскликнул он и остановился как вкопанный, не спуская с нее глаз.
— Я не хотела говорить, — сказала она. — Здесь об этом не знают или, быть может, только смутно догадываются. И вы, пожалуйста, не расспрашивайте меня. Вы должны помнить, что мы теперь чужие.
— Мы — чужие? Чужие!
На секунду, как в былые дни, на лице его появилась ироническая усмешка, но он тотчас же прогнал ее.
— Вот это ваш муж? — рассеянно спросил он, кивнув в сторону работника, вращавшего рукоятку машины.
— Этот человек? Конечно, нет! — гордо ответила она.
— Кто же?
— Не спрашивайте меня, я не хочу об этом говорить.
И, повернувшись к нему, она с мольбой подняла на него глаза, затененные темными ресницами.
Д'Эрбервилль смутился.
— Но я спрашиваю только ради вас! — с жаром возразил он. — Черт возьми!.. Бог да простит мне эти слова… Клянусь, я приехал сюда ради вашего блага! Тэсс, не смотрите на меня так… я не могу вынести вашего взгляда. Никогда еще не было на свете таких глаз, ни до, ни после рождества Христова. Нет, я не должен, не смею терять самообладание. Признаюсь, при виде вас снова вспыхнула во мне любовь к вам, а я-то думал, что она угасла, как и все другие страсти. Но я надеялся, что брак освятит нас обоих. «Неверующий муж освящается женой, а неверующая жена освящается мужем», — говорил я себе. Но план мой рухнул, и меня постигло разочарование.
Он задумался, хмуро уставившись в землю.
— Вышла замуж! Замуж!.. Ну, если дело обстоит так, — спокойно продолжал он, разрывая пополам разрешение и пряча клочки в карман, — если жениться на вас я не могу, то хотелось бы мне быть чем-нибудь полезным вам и вашему мужу, кто бы он ни был. Я о многом хочу спросить вас, но воздержусь, раз вы этого не хотите. Однако, если бы я знал вашего мужа, мне легче было бы помочь и вам и ему. Он здесь, на этой ферме?
— Нет, — прошептала она. — Он далеко отсюда.
— Далеко? Далеко от вас ? Что же это за муж?
— О, не говорите о нем ничего плохого! Это произошло из-за вас. Он узнал…
— Ах, вот что!.. Это печально, Тэсс!
— Да.
— Но жить вдали от вас… заставлять вас так работать!
— Он не заставляет меня работать! — с жаром воскликнула она, заступаясь за отсутствующего. — Он ничего не знает! Я сама так хотела.
— Но он вам пишет?
— Я… я не могу об этом говорить. Есть вещи, которые касаются только нас двоих.
— Иными словами — не пишет. Вы — покинутая жена, моя прелестная Тэсс!
Он порывисто взял ее за руку, но на руке была толстая перчатка, и, сжав грубые кожаные пальцы, он не почувствовал живой руки.
— Нет, не надо! — испуганно воскликнула она, вытаскивая руку из перчатки, словно из кармана, и оставляя в его руке кожаные пальцы. — О, уйдите! Ради меня… ради моего мужа… заклинаю вас вашим христианством!
— Да, да, ухожу, — ответил он отрывисто и, отдав ей перчатку, хотел уйти; потом снова повернулся к ней и сказал: — Тэсс, видит бог, у меня не было грешных мыслей, когда я взял вашу руку!
Увлеченные разговором, они не слышали мягкого топота копыт по вспаханной земле; лошадь остановилась неподалеку от них, и раздался голос:
— Черт возьми, чего ты бросаешь работу среди дня?
Фермер Гроби издали увидел прогуливающуюся пару и пожелал узнать, зачем они забрались в его владения.
— Не смейте так разговаривать с ней! — крикнул д'Эрбервилль, и лицо его потемнело от гнева, мало напоминающего христианские чувства.
— Вот оно что, мистер. А какие могут быть у нее дела с попами и методистами?
— Кто этот парень? — спросил д'Эрбервилль, взглянув на Тэсс.
Она подошла к нему ближе.
— Уходите, прошу вас!
— Как! И оставить вас с этим негодяем? По лицу видно, что это за грубиян!
— Он меня не обидит. Уж он-то в меня не влюблен. Я могу оставить ферму на благовещенье.
— Мне ничего не остается, как повиноваться. Но… Ну, прощайте!
Когда ее защитник нехотя удалился — защитник, которого она страшилась больше, чем обидчика, фермер снова стал ее ругать, но его брань Тэсс выслушала с величайшим хладнокровием, потому что боялась совсем иного обращения. Иметь хозяином этого тупого человека, который надавал бы ей пощечин, если бы только посмел, являлось для нее чуть ли не облегчением после прежних испытаний. Молча направилась она в тот конец поля, где работала; только что закончившееся свидание поглощало все ее мысли, и вряд ли она замечала, что лошадь Гроби почти касается носом ее спины.
