В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА
— Ой, спасибо, Иван Петрович, ой, спасибо за хлеб-соль и на добром слове!
— Идите, язык до Киева доведет. — Петрович вручил бумажку Киюшке. — Вина много не пейте, с медведями здоровайтесь по имю-отчеству.
— С Богом, девушки, со Христом! — проводила хозяйка с крыльца.
Остальное семейство Петровича все поголовно еще спало в горенке. Окопницы взяли поклажу, по бусой росе вышли в конец деревни. Отворили скрипучий отвод. Начался третий день их голодной ходьбы.
— Я дак тольки две картошинки и очистила, — сожалела Фаинка. — Думаю, надо скорее остановиться, а то все съедим, теленку ничево не останется.
— Господи, далеко ли нам идти-то еще?
— Записку-то с деревнями не потеряй, Киюшка!
Одна деревня, другая. Третья. У четвертой околицы перевели дух, перевязали платки. Старая, может, еще позавчерашняя усталость опять быстро копилась в ногах и во всем теле. Уже к полудню еле-еле брели. Казалось, что не будет конца мученью.
Солнышко в полдень опять встало по правую руку, а сзади сначала слегка, потом в полнеба растеклась темная синева. Гром, сначала глухой и дальний, настигал, становился ядреней и трескучей. Оглянулись, а туча уже надвинулась совсем вплотную. Ветер со свистом ударил с запада, начал рвать и трепать все на своем пути: полетели шапки с ржаных суслонов, две или три тесины подняло с гумна. Черемухи и березы вскинулись в одну сторону. И вот сзади, совсем близко, вместе с громовым грохотом обрушился с неба проливной дождь. Пока отвесные потоки воды не ударили в землю, спутницы, несмотря на усталость, успели свернуть с дороги и проворно шмыгнуть в сенной сарай. Шум воды и лесного ветра затопил все остальные звуки. Трескучий сплошной гром рвал небо и землю, стелился над всем миром, и в этом водяном шуме что значили Фаинкины и Марусины слезы?
Долго и жутко летал над потемневшим миром угловатый сверкучий поднебесный огонь, долго метался из стороны в сторону громовый треск, и сплошные потоки воды долго бухали в желобовую крышу сеновни. Фаинка зарылась от страха в сено. Маруся и Киюшка, глядя в проем, прижались друг к дружке, вздрагивали и крестились. Но вот сплошной водяной и ветряной шум начал понемногу стихать. Гром ворчливо летел и стелился теперь где-то дальше, уползал в ту сторону, где был дом, родные места. Тучу вскоре развеяло ветром, она пожелтела, и бирюзовые, ослепительно-солнечные продушины обозначились в небе. Наконец и последние капли перестали стучать по крыше. Солнце выглянуло, лес и трава осветились зеленым золотом, запели птицы.
— Вставай, Фаинушка, вылезай! Надо идти. — сказала Маруся. Киюшка уже вышла из сеновни. Растрепанные, перепуганные, но все же отдохнувшие, побрели они дальше и дальше. Голодная слабость опять опускалась в отяжелевшие, больные от водянистых мозолей ноги.
— Девки, девки, чево ись-то будем? — заикаясь, по-собачьи скулила Фаинка. — Ведь не дойти. Хоть бы гигилья нарвать. И ягодки есть на горушечках.
— Далеко ли убредешь на ягодках-то? — воспротивилась Киюшка. — Нет, девушки, нет.
Она недоговорила того, что хотела сказать. Даже одна мысль о том, что придется просить милостыню, кидала в краску. Но что было делать? Мысли о подаянии все еще не приходили в голову ни Фаинке, ни Марусе. Перед большим, на много километров, волоком, о котором говорил Иван Петрович, оставалось всего две или три деревни. «Не пройти нам без хлеба этого волока. Ослабнем, загинем. Не выбрести.»
Так думала Киюшка, оказавшаяся самой старшей среди подруг, поскольку была замужней. Променять бы на хлеб что-нибудь из котомок? Об этом нечего было и думать. Разве расстанется Фаинка со своей атласовкой или Маня с новомодными башмаками? С голоду лучше умрут. Нет, видно, придется просить кусочки. Везде ведь люди живут.
Ливень был не долгим, но таким хлестким, что земля до вечера не успела впитать влагу. Везде на дороге стояли хоть и теплые, но глубокие лужи. В яружных низинках было за голенище воды. Хлюпало в сапогах, и как только вышли на очередную деревню, решили переобуться, пообсохнуть и отдохнуть. Высокая спелая рожь стояла по обе стороны. Окопницы на ходу срывали колосья, мяли в ладонях. Приходилось останавливаться, класть котомки на землю и выдувать мякину.
— Ой, девушки, нам эдак ведь не дойти! — сказала Киюшка.
— Не дойти, — согласилась Маруся.
— Я дак совсем пакнула. Сцяс свалюсь. — Фаинка села на сухое место во ржи, Киюшка начала ее поднимать.
— Не вались, Фая, не вались! Повалимся, дак тут и погинем. Да отступитесь вы от колосьев-то! Уж лучше в избу зайти да попросить милостинку.
— Стыд, Господи.
— Стыд не дым, глаза-ти не выест! — сказала Киюшка. — За волоком-то. Километров двадцать, рядом считай. Божатка в деревне. Попросим ради Христа, дойдем до божатки-то. А уж там-то и дом близко, за день дойдем.
— А ну как на волоку-то умрем?
— Давай, Фаинка, ты первая! Зайди в избу, перекрестись. И скажи: «Дайте милостинку, ради Христа!».
Фаинка замахала руками:
— Ой, нет! Мне ни за что не сказать! Маня, иди ты.
— А вот, — распорядилась Киюшка. — Мы по жеребью. Завязывай, Маня, три узла на платке!
— Не буду и тянуть, к лешему, к водяному, — запротестовала Фаинка.
Маруся тоже заотказывалась.
Нет, упряма была и Киюшка. Начала считалку на троих, как играли, когда были маленькими: на кого выпадет, тот идет первый просить милостинку. И выпало как раз на Марусю.
Фаинка обрадовалась, а Киюшка виду не подала:
— Иди, Маня, иди не бойся! Дома не скажем.
Легко сказать «иди»! Никогда в жизни в чужих людях Маруся не попрошайничала, не христарадничала и большая Марусина родня. Даже на погорелое место не ходили просить, когда лет сорок назад случился пожар. А тут.
Пришлось Марусе идти.
Деревня была невдалеке от дороги. Фаинка и Киюшка остались во ржи. Спрятались, затаились.
Маруся оставила поклажу с ними, пересилила себя и пошла. Тропа, обросшая подорожником и мать-и-мачехой, вывела ее к первым амбарам. Куда идти? В какие ворота? «Господи, подсоби. Господи, прости, спаси и помилуй, стыд-то какой.».
Она не осмелилась заходить в ближний обшитой и крашеный дом, она ступила к воротцам старых, с обросшим въездом хором. Ворота были открыты. Ноги едва не подкосились, когда Маруся поднялась в сени и взялась за скобу. Ступила за порог, остановилась у двери, молча перекрестилась. Щеки горели как в кипятке. За столом, под святыми, сидела семья, то ли чай пили, то ли была паужна. Человек шесть, с мужиками. Девка и молодой парень с любопытством глядели. Кошка подошла, потерлась о Марусину ногу. Хотелось Марусе убежать либо хоть провалиться от стыда в землю, но тут хозяйка догадалась, кто пришел и что надо делать. Она отрезала от каравая большой урезок, посолила и позвала светлоголовую девчушку, которая играла на лавке в кумушки:
— Катюшка, бери-ко да подай милостинку.
Девочка взяла хлеб и несмело подошла к Марусе, издали протягивая ручонку с куском.
— Чево, девушка, ты пройди да присядь! — сказал мужик, бритый, но с усами. — Вроде ты не похожа на нищую-то.
— Да тибе-то, Михаиле, што? — заругалась хозяйка. — Похожа ли не похожа. Просят, дак надо дать. Ну-ко вон отщипни ей сахарку.
Маруся даже не помнила, как оказалась на улице. «Сказала ли хоть спасибо-то? Вроде сказала. — Лихорадка трясла Марусю. — Нет, хватит одного куска, больше она не зайдет ни в один дом».
Маруся вернулась в рожь. Кусок хлеба Киюшка разделила на три части, но Маруся не хотела жевать. Сидела во ржи, глотала слезы.
Фаинка с Киюшкой в одну минуту ополовинили милостыню. Они вышли из ржи и попили из дождевой лужи.
— Пойдем, Маня, пойдем. Не плачь.
Поле оказалось широким, дорога до следующей деревни очень долгой. В той деревне очередь просить милостыню была Фаинкина, и Фаинка не постыдилась зайти в два или три дома.
В третьей деревне просить пошла сама Киюшка.
Фаинка с Марусей подождали ее за околицей. Она прибежала как нахлестанная:
— Девушки, матушки, гли-ко, чево мне дали-то! И хлеб, и пирог, да еще и пареница. Весь чугунок высыпали!
Она развернула передник, в нем красовалась целая куча пареной брюквы.
Похохотали за торопливой едой, да надо было идти. Солнце опять клонилось к лесу. День снова заканчивался, но силы в ногах как будто прибыло и надо было идти. В последней перед большим волоком деревне снова призадумались, не остаться ли ночевать? Опять все дело поворотила Киюшка: «Пойдем да пойдем, чево нам в Терехове ночевать? Семь верст не шибко и много. Неужто в Ульянинскую к ночи не выйти? А после Ульянинской и до родни-то рукой подать, и всего-то верст десять-двенадцать.».
Забежала Киюшка в крайний дом, не за милостыней, а чтоб расспросить поточнее дорогу. Забежала — и дальше, дальше к лесу. Фаинка с Марусей не успевали за нею.
— Вишь как бежит! — ворчала Фаинка. — Все к своему Колюшке. Маня, чево скажу-то, послушай-ко.
