Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие

— У него нет сердца.

— Ясно.

— Я бы с радостью свернула ему шею.

— У него нет шеи.

Они снова умолкли, погрузившись в горькие думы об Айворе Лльюэлине. Казалось, этот тип абсолютно неуязвим.

— Тогда остается единственный выход, — сказал Реджи, — прибегнуть к давлению извне….

— Что-что?

— Правда, я не очень уверен, что из этого что-нибудь получится…

— Давай, не тяни. Что у тебя на уме?

— Я тут сейчас размышлял, и мне вдруг кое-что вспомнилось, а именно: этот Лльюэлин, почему — никто не знает, одержим идеей снимать Монти Бодкина.

— Какого Бодкина? Который у меня за стеной?

— Совершенно верно, только он уже не за стеной, а в тридцать шестой каюте.

фуксия задумчиво потерла подбородок:

— Бодкин? Бодкин… Мне кажется, я знаю всю актерскую братию, от Бэби Лероя до последнего статиста, но о таком не слыхала.

— Он не артист. Но Лльюэлин, кажется, во что бы то ни стало решил запечатлеть его в какой-нибудь роли. Мне про это сказал Амброз, а потом Мейбл Спенс подтвердила. Если Монти согласится, Лльюэлин мигом подпишет контракт. По-видимому, дело тут в том, что ему вожжа под хвост попала.

Фуксия умела смотреть в корень.

— Пожалуй, я догадываюсь, в чем дело, — сообразила она. — С Айки такое бывает. У всех голливудских шишек случаются такие заскоки. Они начинают искать алмазы в мусорной куче. Это льстит их самолюбию.

— Монти, судя по всему, ему отказал. И я тут вот что подумал: если бы удалось его убедить, он мог бы выставить условия: мол, возьмете Амброза — подпишу контракт. Если я верно оцениваю ситуацию, Лльюэлин ради Монти готов горы свернуть. Мне кажется, с ним надо провести беседу.

В глазах Фуксии вновь засияла надежда:

— Ты прав. Так в какой он каюте, говоришь?

— В тридцать шестой. Моей кузине Гертруде, с которой он крутит роман, очень не понравилось ваше соседство, и она переселила Монти в другое место.

— Она видит во мне угрозу?..

— Можно и так сказать.

— Верно. Братец Бодкин в последний раз именно на это намекал.

— Итак, решено. Я иду к Монти и пытаюсь его подбить на этот трюк.

Фуксия покачала головой:

— Только не ты. Я сама займусь этим делом. Мы с Бодкином теперь такие друзья! Уже дважды обменялись визитами и сумели отлично поладить, почти как братья Уорнеры.[58] Как, по-твоему, он уже встал?

— Вряд ли.

— Тогда я иду прямо сейчас. Главное в таких вещах — женский подход.

Через несколько минут она, демонстрируя женский подход, энергично барабанила в дверь, а тем временем Монти, облачившись в купальный халат, в седьмой раз перечитывал записку Гертруды, которую он получил вскоре после того, как Реджи отправился исполнять благотворительную миссию. В тридцать шестой каюте ванной не было, и Монти собирался пойти в душевую, расположенную в конце коридора. Но прежде, не в силах побороть искушение, он в очередной раз решил перечитать записку.

И чем дольше он читал, тем теплее становилось у него на душе. Вот это настоящий друг, думал он про себя. Выжать из Гертруды такое послание — наверняка пришлось давить на газ до упора. Буквально каждая строчка письма дышала любовью и раскаянием за подозрения, которые, как сейчас стало ясно автору, были абсолютно беспочвенными. Кончалась записка заверением, что, если Монти случайно окажется в библиотеке около двенадцати дня, он может рассчитывать на самый радушный прием.

Приводя себя в надлежащий вид, Монти тщательно выскоблил лицо, извлек из гардероба серый костюм в тонкую голубую полоску и теперь готовился принять душ. Единственным облачком, омрачающим его счастье, было воспоминание о галстуке в розочку, который он одолжил Реджи. Этот галстук в сочетании с серым костюмом идеально подходил для знаменательного момента.

Было бы преувеличением сказать, что он обрадовался, увидев мисс Флокс. Но открытой угрозы не почувствовал. Он надеялся, что визит можно прервать в любой момент — прошмыгнуть мимо гостьи и спрятаться в ванной. Даже Фуксия с ее непревзойденным умением совать свой нос в чужие дела, рассудил он, будет затруднительно поддерживать непринужденную беседу с тем, кто заперся в ванной.

Потому его троекратный «привет» прозвучал искренне и сердечно — он знал, что стратегический путь к отступлению в полном порядке.

— Вы к кому? — учтиво осведомился он.

— К вам.

Мисс Флокс собиралась было что-то еще сказать, когда ее взгляд упал на Микки Мауса, сиявшего улыбкой, сидя на туалетном столике, и под действием мышиных чар она запнулась на полуслове, напрочь забыв о своей миссии. Ни одно существо на свете не находило такой отклик в ее душе, пробуждая в ней самые лучшие чувства.

— Какая прелесть….

Ей не хватило слов. Она стояла и умилялась, разинув рот. Похожую реакцию можно наблюдать у посетителей Лувра перед статуей Ники Самофракийской.

— Послушайте, отдайте его мне! — воскликнула она.

Монти не хотелось казаться излишне черствым, он сочувствовал ей от всего сердца. Было видно, что ей приглянулся Микки Маус, которого он и сам теперь полюбил, получив от Гертруды записку. Однако он был тверд:

— Ни за что.

— Ну, пожалуйста.

— Весьма сожалению, но эта мышь принадлежит моей невесте.

— Гертруде — хи-хи — Баттервик? Монти похолодел.

— Очень вас попрошу, — изрек он ледяным тоном, — произносить имя моей невесты без дурацкого «хи-хи». Это неуместно, возмутительно и…

— Сколько вы за нее хотите?

— За кого? — переспросил Монти с досадой — кому понравится, что его перебивают в тот самый момент, когда он только-только добрался до сути своей обличительной речи.

— За мышь. Назовите ваши условия. Сколько? Монти решил, что с этим бредом пора кончать.

— Я уже уведомил вас, — сказал он, вворачивая глагол в стиле Альберта Пизмарча, — что мышь — это собственность моей невесты, мисс Гертруды Баттервик…. не мисс Гертруды — хи-хи — Баттервик, а мисс Гертруды Баттервик, коротко и ясно. Хорош я буду, если стану раздавать или продавать ее Микки Мауса всем подряд, а тем более вам.

— Почему это мне «тем более»?

— Потому, — сказал Монти, чувствуя, что настал момент истины и ему выпадает уникальная возможность раз и навсегда очистить поле от этой пунцововолосой бестии, разрушающей его счастье, — что ваша привычка наведываться ко мне вроде привидения весьма тревожит Гертруду и действует ей на нервы. Несчастное дитя рвет и мечет, ибо всякий раз, проходя мимо моей каюты, она видит, как вы выскальзываете из-за двери. Она рвет и мечет, и я ее не виню. Не сочтите, пожалуйста, за грубость и не поймите меня превратно, но вы сами обязаны сознавать, что девушки не любят таких штучек. Если она увидит, что вы разгуливаете по кораблю с ее мышью, мои шансы повести ее к алтарю упадут до нуля. Так что выбросьте из головы пустые притязания. Микки Маус никогда не будет вашим.

Казалось, красноречие Монти произвело на мисс Флокс впечатление. Она изобразила покорность, и пока она изображала покорность, в памяти Монти внезапно всплыли слова, которые, ожидая своего часа, крутились у него на языке с тех самых пор, как Фуксия переступила порог. Только из-за того, что она, сорвавшись, заговорила о Микки Маусе, он не произнес их непосредственно при встрече:

— Чем обязан честью?

Точно человек, очнувшийся ото сна, Фуксия оторвала завороженный взгляд от мыши и слегка повела плечами, словно пытаясь выбросить ее образ из головы. Ей стало стыдно, что, пойдя на поводу у чувств, она отвлеклась от цели.

— Я пришла посовещаться.

— То есть?

— Посовещаться. У нас в Голливуде это вроде ритуала. Они там по любому случаю проводят совещания. Помнится, однажды я пыталась дозвониться до Айки, а его секретарша ни в какую: «Извините, мисс Флокс, — говорит, — мистер Лльюэлин совещается». Так вот, раз уж мы затронули Айки, самое время перейти к сути. Я к вам по делу. Понимаете, к чему я клоню?

— Нет.

— Я пришла по тому же поводу, что и Амброз, — насчет работы в кино.

Монти было совсем не до улыбок. На время встречи он планировал сохранять предельную суровость, от начала и до конца выдерживая на лице такое выражение, которое мисс Флокс назвала бы «задний-план-замри», а сам он мысленно определил как «застывшая мина». Но при последних ее словах он не сумел подавить легкую самодовольную усмешку. Даже более чем усмешку. Его губы невольно раздвинулись, и он хмыкнул.

Несомненно, в этой настойчивости, словно хотел он сказать, есть что-то чрезвычайно лестное. Он мельком скосил глаза на зеркало, но оно не сообщило ничего такого, чего он не ведал прежде. Насколько он сумел разглядеть, там отражалось привычное бодкинское лицо. Хоть тресни, ни намека на скрытый шарм. И тем не менее Айвор Лльюэлин, ежедневно встречающий сотни людей и даже не удостаивающий их второго взгляда, не просто желает заполучить это лицо, но просто требует.