Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 17. Лурд
— Вы правы, голубушка, — ответила г-жа Сабатье, взглянув на мужа, который истово повторял каждое слово отца Массиаса.
— Месяц тому назад, — продолжала Марта, — я узнала, что Изидор вернулся совсем больным из жарких стран, куда ездил миссионером… И вот, когда я пошла с ним повидаться, он мне сказал, что умрет, если не попадет в Лурд, но это для него невозможно, потому что ему не с кем ехать… Я накопила восемьдесят франков и, бросив место, приехала с ним сюда… Видите ли, сударыня, я люблю его за то, что в детстве он приносил мне из сада кюре смородину, а другие братья меня били.
Марта снова замолчала; лицо ее распухло от страданий, но глаза, покрасневшие от бессонных ночей, были сухи. Она бессвязно лепетала:
— Посмотрите на него, сударыня!.. Какая жалость!.. Боже мой, какой он худой, поглядите на его подбородок, лицо.
Действительно, зрелище было печальное. Г-жа Сабатье смотрела на брата Изидора, и у нее сжималось сердце: его желтое, землистое лицо было покрыто предсмертным потом. Из-под одеяла виднелись только сложенные руки да узкое лицо, обрамленное редкими волосами; и если восковые руки были как у покойника, если скорбные черты были неподвижны, то глаза жили и горели неизъяснимой любовью, преображая его, придавая ему сходство с умирающим, распятым Христом. Низкий лоб недалекого, покорного судьбе крестьянина представлял резкий контраст с величественной красотой этой человеческой маски, на которую смерть уже наложила печать, маски, просветленной страданием в последний час. В нем еле теплилась жизнь, но взгляд его излучал свет.
С тех пор как его принесли сюда, брат Изидор не спускал глаз со статуи святой девы. Для него больше ничего не существовало. Он не видел огромной толпы, не слышал неистовых криков священников, приводивших в трепет возбужденных людей. Лишь глаза его продолжали жить, сияя безмерной любовью, и они были устремлены на святую деву, от которой им не суждено было оторваться. Глаза эти впивались в нее, словно он стремился исчезнуть, угаснуть, слившись с ней. На секунду он приоткрыл рот, сияние несказанного блаженства озарило его черты, и он остался недвижим, лишь широко раскрытые глаза пристально глядели на белую статую.
Прошло несколько минут. Марта почувствовала, как ледяной холод пронизал ее до мозга костей.
— Посмотрите, сударыня, посмотрите!
Испуганная г-жа Сабатье притворилась, будто не понимает ее.
— Что, голубушка?
— Посмотрите на моего брата!.. Он больше не шевелится. Он раскрыл рот и больше не шевелится.
И вдруг обеим стало страшно, они поняли, что он умер. Он скончался без предсмертного хрипа, без вздоха, как будто жизнь ушла из его больших глаз, исполненных любви, горящих страстью. Он умер, глядя на святую деву с беспредельной нежностью, и даже мертвый продолжал глядеть на нее.
— Постарайтесь закрыть ему глаза, — шепнула г-жа Сабатье. — Тогда мы узнаем наверное.
Марта поднялась и, нагнувшись, чтобы не бросаться в глаза, стала дрожащими руками закрывать брату глаза. Но они снова открылись и упорно глядели на статую святой девы. Он умер, и Марте пришлось оставить глаза его открытыми, в них по-прежнему отражался небесный восторг.
— Ах, все кончено, все кончено, сударыня, — пробормотала она.
Две слезы выкатились из-под ее тяжелых век и потекли по щекам, а г-жа Сабатье схватила Марту за руку, чтобы заставить замолчать. Соседи стали шептаться, забеспокоились. Что было делать? Невозможно вынести тело в такой толчее во время молитв, не вызвав переполоха. Лучше всего оставить его тут в ожидании благоприятного момента. Покойник никому не мешал и был почти таким же, как и десять минут назад, — казалось, его пламенные глаза жили и взывали к божественной любви святой девы.
Лишь несколько человек из ближайших соседей знали о случившемся. Г-н Сабатье испуганно спросил жену взглядом и, получив немой ответ, продолжал молиться, бледнея при мысли о таинственной силе, посылающей смерть, когда ее молят о жизни. Виньероны, на редкость любопытные, шептались, словно речь шла об уличном происшествии, несчастном случае, о котором рассказывал иногда отец, придя из министерства, и которое весь вечер занимало семью. Г-жа Жуссер обернулась, шепнула два слова на ухо г-ну Дьелафе, но они тотчас же устремили печальный взгляд на свою дорогую больную, а аббат Жюден, которому Виньерон успел шепнуть о случившемся, встал на колени и начал тихим голосом, взволнованно читать заупокойные молитвы. Разве не был святым этот миссионер, страдавший от смертельной язвы на боку, вернувшийся из стран с убийственным климатом, чтобы умереть здесь, у ног улыбающейся святой девы? Г-жа Маз стала молить бога послать ей такую же спокойную смерть, если он не захочет вернуть ей мужа.
Но тут голос отца Массиаса зазвучал еще громче, со страшной силой отчаяния, и оборвался рыданием:
— Иисус, сын Давидов, я гибну, спаси меня!
И толпа зарыдала вслед за ним:
— Иисус, сын Давидов, я гибну, спаси меня!
Моления становились все оглушительней, в них изливалось безутешное человеческое горе:
— Иисус, сын Давидов, сжалься над немощными чадами своими!
— Иисус, сын Давидов, сжалься над немощными чадами своими!
— Иисус, сын Давидов, исцели их, и да живут они!
— Иисус, сын Давидов, исцели их, и да живут они!
Толпа дошла до исступления. Отец Фуркад, стоя у подножия кафедры, подхваченный общим безумием, воздел руки и завопил громовым голосом, словно хотел принудить бога сжалиться над людьми. Возбуждение росло; казалось, бешеный вихрь промчался над толпой и все головы склонились, он несся дальше и дальше, даже любопытствующие молодые женщины, сидевшие под зонтиками вдоль парапета, Гава, смертельно побледнели. Жалкое человечество взывало из бездны страданий к небу, все эти трепещущие от возбуждения люди отказывались умирать, хотели заставить бога даровать вечную жизнь. Ах, жизнь, жизнь! Все эти несчастные, эти умирающие, невзирая на трудности прибывшие бог весть из каких далеких мест, требовали и жаждали одного: жить, вечно жить! О боже, какова бы ни была наша нищета, каковы бы ни были мучения — исцели нас, сделай так, чтобы мы снова начали жить и страдать. Как бы ни были мы несчастны, мы хотим существовать. Мы не просим у тебя царства небесного, мы жаждем жить на земле и как можно дольше не покидать ее, — мы бы никогда ее не покинули, будь на то твоя милость. И даже когда мы молим не о физическом исцелении, а о моральном благе, — мы страстно, всей душой жаждем счастья. О господи, даруй нам счастья и здоровья, мы хотим жить, жить!
Безумный, отчаянный вопль отца Массиаса, обращенный к небу и подхваченный всеми этими людьми, исторгал слезы.
— О господи, сын Давидов, исцели наших больных!
— О господи, сын Давидов, исцели наших больных!
Берто дважды бросался к канатам, чтобы исступленная толпа не порвала их. Барон Сюир, которого давили со всех сторон, в отчаянии простирал руки, моля о помощи, ибо Грот был взят приступом, словно в него ворвалось мчащееся стадо, устремившееся напролом. Тщетно Жерар, покинув Раймонду и встав у входа, пытался водворить порядок и пропускать через калитку по десять человек. Его оттерли, смели с пути. Возбужденные, взволнованные люди бурным потоком врывались туда, где пылали свечи, бросали букеты и письма к стопам святой девы, прикладывались к камню, лоснившемуся от прикосновения миллионов пламенных уст. Ничто не могло остановить разнузданной силы страстей.
В эту минуту Жерар, прижатый к решетке, услышал разговор двух стиснутых толпой крестьянок, потрясенных зрелищем всех этих лежавших перед ними больных. Одну из них поразило бледное лицо брата Изидора с неестественно широко раскрытыми глазами, устремленными на святую деву. Она перекрестилась и проговорила в набожном восторге:
— Посмотри-ка на этого, как он молится от всего сердца и как глядит на лурдскую богоматерь!
А другая ответила:
— Конечно, она его исцелит, он такой красивый!
Покойник, пристально взиравший на богоматерь из небытия взглядом, полным любви и веры, трогал сердца всех и являл собой поучительный пример для толпы, развернувшейся в бесконечном шествии.
IIIВо время процессии, которая должна была начаться в четыре часа, святые дары предстояло нести добрейшему аббату Жюдену. С тех пор как святая дева исцелила его от болезни глаз — чудо, о котором католические газеты трубили до сих пор, — он стал одной из знаменитостей Лурда, его выдвигали на первое место и были к нему чрезвычайно предупредительны.
В половине четвертого аббат Жюден поднялся и хотел выйти из Грота. Но его испугало необычайное скопление народа, он боялся опоздать, видя, как трудно будет пробраться сквозь толпу. К счастью, его выручил Берто.
— Господин кюре, — обратился он к священнику, — и не думайте идти через Розер, вы застрянете по дороге. Лучше всего подняться тропинками… Идите за мной, я пойду вперед.
