Роберт Уоррен - Потоп
В ту субботу днём, тысячу лет назад, я, в сущности, и не заметила эту компанию, рассевшуюся на корточках у стены бильярдной. Они были там как камни, как деревья, как часть Фидлерсборо. Я постояла минутку, зажмурясь от солнечного света. На улице было пусто. Я зажмурилась снова. А потом на улице уже не было пусто.
Вдруг появилась машина, старая чёрная спортивная машина со спущенным верхом, и остановилась как вкопанная посреди Ривер-стрит, словно возникнув из ничего, пока я жмурилась. На сиденье, сгорбившись, как это делают высокие люди, и вцепившись двумя большими руками в руль, так что его почти не было видно, сидел Татл. Он был без шляпы, в защитной рубашке с расстёгнутым воротом и смотрел на меня во все глаза. Я даже издали видела, до чего голубые у него глаза на загорелом лице. Видела их выражение. В них были растерянность, изумление, и я чувствовала, что сейчас в них появится что-то вроде муки. Я видела, как он проглотил слюну. Высунул язык и облизал губы. Я знала, что губы у него пересохли, словно обветрились.
И тут я двинулась к нему под палящим солнцем, медленно переступая ногами, двинулась прямо к машине, которая, казалось, повисла в воздухе, поблёскивая в слепящем свете, заполнявшем пустую улицу…
Калвина с вещами из квартиры на Большой улице ждали в воскресенье после полудня. Мэгги сидела у себя в комнате. Бред с Летицией дожидались его в маленькой гостиной наверху, читая «Нашвилл баннер» и мемфисский «Коммершл эппил». Они услышали, как подъехала машина; внизу, в прихожей, а затем в библиотеке раздались шаги, потом стукнула сетка входной двери, и машина отъехала. Бред подошёл к окну.
— Это Калвин понёсся назад в город со всеми вещами. Наверное, что-то забыл.
Он вернулся на своё место, на диван, прилёг на подушку и снова взялся за газету. Чуть погодя он заметил Летиции, что английская авиация, как видно, и в самом деле сшибает немецкие самолёты.
— Может, нам теперь не надо будет встревать в игру со всем этим жульём.
Летиция молча подошла к нему и опустилась на колени возле дивана. Она уронила голову ему на грудь. Сунув два пальца в вырез его майки, стала крутить волосы у него на груди.
— Перестань, — попросил он, — мне больно.
Она сказала, что он, пьяный скот, тоже сделал ей больно в субботу неделю назад, она и сейчас может показать синяк. Он сказал, что ему очень жаль, правда жаль, вернее, на него снова напал страх: а вдруг то, чего он никак не мог припомнить, снова проворно от него ускользнёт и где-то притаится? Он ещё раз повторил, что ему очень жаль.
Да, ему есть о чём пожалеть, подтвердила она, если вспомнить, что творится в мире в притом что Мэгги прячется, — ведь ей сегодня, когда она ждёт Калвина, ещё хуже, чем раньше. Но зато есть одна штука, о которой не надо жалеть.
Он спросил какая.
— Пепито, — сказала она, неожиданно дёрнув его за волосы на груди.
— Ой! — вскрикнул он от боли и сел, не сразу поняв, что она сказала.
— Кажется, Пепито поселился у нас насовсем, — сказала она, глядя на него сверху вниз.
— Что? — спросил он, уставившись на неё, и спустил босые ноги на пол.
— А вот то, и я надеюсь, что ему у нас понравится! — Она положила руки ему на колени и блестящими глазами поглядела в лицо.
— Чёрт возьми… — выдохнул он. Потом, когда до него наконец дошло, он посмотрел ей прямо в глаза. — Послушай… — начал он, помолчав, а потом начал снова.
— Если ты говоришь о том, что было в прошлую субботу, а сегодня — воскресенье, почём ты знаешь? Я думал…
— У меня всё бывает точно, как по часам. По мне их можно ставить. Мне звонят с телеграфа, чтобы проверить часы. А сейчас ничего нет.
— Но… — начал он.
— У меня не бывает «но», — весело пропела она. — Мало что скажешь ты или какой-нибудь доктор, мне говорит нутро. И нечего пялить на меня глаза, — сказала она с притворной суровостью, — это могло случиться только в тот раз, и ты… ты, дорогой мой пьянчуга и дурья голова, пеняй только на себя. Я ведь тебя предупреждала, когда ты тащил меня наверх. И вырывалась. Но ты был упрям, как осёл. Сделал мне больно, у меня даже синяк, знаешь ведь, как у меня легко выступают синяки… Ты…
Она замолчала. Притворную суровость сменило что-то другое. Кожа вдруг туго обтянула скулы. Она больше на него не смотрела.
Потом передёрнулась, как от внезапного озноба, резким движением откинула волосы назад, словно отбрасывая какую-то мысль, и, отбросив её, снова посмотрела на него с сияющей улыбкой.
— Послушай, — сказала она — в этом мире уйма всякой дряни, но разве Пепито виноват? О многом и я жалею, но я так рада насчёт Пепито, что готова даже умереть и просто не дождусь, когда он наконец с криком ворвётся в Мексику, требуя завтрака, потому что мы с тобой едем прямо в Мексику, не то какой же он будет Пепито? И я буду любить его вечно и буду счастлива. И…
Она улыбнулась ему, всё так же сияя, и протянула руку, чтобы потрепать его по щеке, словно что-то суля ребёнку.
— Бред, ох, Бред, ты рад?
— Да, — сказал он.
Он думал: да, человеку есть чему радоваться, это же тайна и ему скоро откроется тайна. Он вдруг почувствовал бодрость. Он почувствовал себя человеком, который только что оправился после болезни. Чёрт возьми, скорее бы настало завтра и он смог бы сесть за машинку!
— Ну, Летиция! — закричал он.
И в этот миг зазвонил телефон.
Бредуэлл Толливер сидел у письменного стола под большой лампой дневного света и вспоминал, как он услышал голос шерифа Партла. Шериф, как всегда коротко, сказал, что просит Бреда прийти к нему в полицию — случилась кое-какая беда.
Бредуэлл Толливер посмотрел на толстый чёрный том у себя на коленях.
В. Значит, вы говорите, доктор Фидлер, — то, что вы узнали о вашей жене, вас потрясло? Было для вас неожиданностью? Так?
О. Да… да, сэр.
В. И вы показали тут, на свидетельском месте, под присягой, и да поможет вам Бог, что эта неожиданность была так велика и вы были так потрясены, что пошли, достали пистолет и застрелили этого бедного, беззащитного, безоружного человека как во сне, словно помимо вашей воли? Так вы говорили?
О. Да, сэр.
В. Я хочу только кое-что уточнить, доктор Фидлер. И поэтому спрашиваю вас: неужели вы хотите, чтобы вот эти джентльмены на скамье присяжных в это поверили? А?
О. Поверили? Верьте или нет, это правда.
В. Вы не ответили на вопрос. Хорошо, я поставлю его иначе, доктор Фидлер. Вы говорите, будто Сэм Гаджер и Албут Саллинс дразнили вас, насмехались над вами, потому что они-де видели, как ваша жена села в машину с Альфредом Татлом? Так?
О. Да.
В. И они насмехались над вами, говоря, что машина эта поехала в горы, а в той машине была ваша жена? Верно?
О. Да.
В. И Джек Келли сказал, будто видел, как машина стояла у дороги через перевал, в кустах черники, и что, значит, вы, как видно, дали вашей девчонке письменное разрешение устроить переменку. Так?
О. Да.
В. Но вы как доктор понимали, что все эти люди были пьяны?
О. Да.
В. Послушайте, доктор Фидлер, я вот к чему веду: если бы вы так хорошо не знали, что творилось этим летом в бывшем доме Фидлеров, вы бы не обратили внимания на то, что говорят пьяницы? И так бы не всполошились, если бы они не дразнили вас публично? Пока всё было шито-крыто, вас это не очень-то трогало. Разве не так, доктор Фидлер? Вы же всё это давным-давно знали.
О. Куда вы клоните? При чём тут то…
Защитник. Ваша честь, я протестую! Я возражаю против каких-либо инсинуаций насчёт неверности жены обвиняемого в прошлом. Если у обвинения нет прямых доказательств, значит, оно просто хочет восстановить против обвиняемого присяжных.
Судья. Протест поддержан. У вас, собственно, два вопроса. Уточните их. Можете продолжать.
В. Хорошо, поставлю вопрос так. Доктор Фидлер, вы вошли в дом Фидлеров во второй половине дня тринадцатого октября и взяли оружие, зная, где оно находится, даже не поговорив с женой, не спросив, действительно ли она совершила этот проступок? Было ли это потому, что вы знали или подозревали, что тут творят ваша жена и эти люди в бывшем доме Фидлеров, пока вы лечите больных в Нашвилле? Поэтому вы пошли и хладнокровно застрелили человека только на основании пьяных сплетен?
О. Чёрт возьми! Я же…
Защитник. Протестую! Протестую!
О. Чёрт возьми, я же его убил! Мало вам этого? Вам этого мало?
… но как меня ни мучило сознание вины, я во время процесса испытывала и другое чувство. Мне было страшно обидно, что Калвин сразу поверил тем людям и, не спросив меня ни о чём, кинулся стрелять. И только позже я поняла, что все мы, в сущности, запутались в какой-то паутине.
