Чарльз Диккенс - Домби и сын
Хотя миссъ Нипперъ не совсѣмъ благосклонно смотрѣла на собачьи нѣжности и входила въ комнату не иначе, какъ подобравъ подолы своихъ юбокъ, какъ будто собиралась переходить въ бродъ черезъ рѣчку съ каменистымъ дномъ, и хотя она вспрыгивала на стулья всякій разъ, какъ Діогенъ вытягивалъ свою длинную морду, при всемъ томъ Сусанна была, по своему, очень тронута любезностью м-ра Тутса и при взглядѣ на Флоренсу, обрадованную обществомъ неуклюжаго пріятеля маленькаго Павла, дѣлала въ своемъ умѣ глубокомысленныя соображенія, которыя навели слезы на ея глаза. М-ръ Домби, по сцѣпленію понятій, занялъ въ ея головѣ ближайшее мѣсто подлѣ собаки. Цѣлый день просидѣла, она не говоря почти ни слова, безмолвно наблюдая безобразнаго пса и любуясь на свою госпожу. Наконецъ, приготовивъ для Діогена постель въ передней подлѣ спальни, она передъ прощаньемъ обратилась къ Флоренсѣ и торопливо заговорила:
— Завтра поутру, миссъ Флой, папа уѣзжаетъ.
— Завтра поутру, Сусанна?
— Да, ранехонько. Ужъ отданъ приказъ.
— Вы не знаете, Сусанна, куда онъ ѣдетъ? — спросила Флоренса, опустивъ глаза въ землю.
— Не совсѣмъ. Сперва, говорятъ, онъ хочетъ заѣхать къ этому пучеглазому майору, a ужъ я скажу вамъ, миссъ Флой, если бы мнѣ пришлось познакомиться съ какимъ-нибудь майоромъ — чего Боже избави! — то ужъ онъ былъ бы, по крайней мѣрѣ, не синій.
— Молчите, Сусанна, — возразила Флоренса съ кроткимъ упрекомъ.
— Вотъ еще, стану молчать! — забормотала миссъ Нипперъ, исполненная самаго пылкаго негодованія. — Мнѣ онъ, чортъ съ нимъ, синѣй, какъ хочетъ, a я смиренная христіанка, и терпѣть не могу другихъ цвѣтовъ, кромѣ природныхъ.
Изъ того, что она провѣдала на кухнѣ, оказалось, что м-съ Чиккъ предложила м-ру Домби выбрать въ товарищи майора, и что м-ръ Домби, послѣ нѣкотораго колебанія, согласился на предложеніе.
— Славный пріятель, нечего сказать! — замѣтила миссъ Нипперъ съ безграничнымъ презрѣніемъ. — По мнѣ, коль выбирать, такъ выбирай бывалаго, a не всякаго встрѣчнаго да поперечнаго. Вотъ тебѣ и замѣнъ маленькаго Павла!
— Прощайте, Сусанна! — сказала Флоренса.
— Прощайте, моя милая, безцѣнная миссъ Флой! спокойной ночи.
Тонъ соболѣзнованія, съ какимъ Сусанна произнесла послѣднія слова, задѣлъ за самую чувствительную струну бѣдной дѣвушки. Оставшись одна, Флоренса опустила голову, прижала руку къ трепещущему сердцу и свободно предалась печальному размышленію о своей горемычной судьбѣ.
Была сырая ночь. Мелкій дождь печально дребезжалъ въ заплаканныя окна. Зловѣщій вѣтеръ пронзительно дулъ и стоналъ вокругъ всего дома, какъ будто лютая тоска обуяла его. Дрожащія листья на чахлыхъ деревьяхъ издавали пискливый шумъ. Флоренса сидѣла одна въ своей траурной спальнѣ и заливалась слезами. На часахъ колокольной башни прогудѣла полночь.
Флоренса была уже почти не ребенокъ. Мракъ и таинственное уединеніе въ этотъ часъ и въ этомъ мѣстѣ, гдѣ смерть такъ недавно произвела свое страшное опустошеніе, могли бы поразить ужасомъ фантазію дѣвушки, которой уже было около четырнадцати лѣтъ. Но ея невинное воображеніе было слишкомъ переполнено одною мыслью и не допускало постороннихъ картинъ. Любовь пылала въ ея сердцѣ, любовь непризнанная, отверженная, но всегда обращенная на одинъ и тотъ же предметъ.
Тоскливое паденіе дождевыхъ капель, стонъ и завываніе вѣтра, болѣзненная дрожь чахоточныхъ деревьевъ, торжественный бой часового колокола, — все это отнюдь не ослабляло завѣтной мысли и не уменьшало ея интереса. Воспоминанія о покойномъ братѣ, всегда присущія ея душѣ, слились съ этою же мыслью и еще болѣе усилили ее. И быть отчужденной, быть потерянной для отеческаго сердца! никогда не прикоснуться къ этому человѣку, не взглянуть на его лицо! Охъ! бѣдное, бѣдное дитя!
И съ того рокового дня она не смыкала очей и не ложилась въ постель, не совершивъ напередъ ночного путешествія къ его дверямъ. Это была бы поразительно страшная и вмѣстѣ трогательная сцена, если бы кто увидѣлъ, какъ она теперь, среди непроницаемаго мрака, украдкой спускалась съ лѣстничныхъ ступеней, останавливаясь поминутно съ трепещущимъ сердцемъ, съ опухшими глазами, съ распущенными волосами, которые густыми прядями развѣвались по ея плечамъ и по блѣднымъ щекамъ, орошеннымъ свѣжими слезами. Но никто не видалъ этого явленія, скрытаго полуночнымъ мракомъ.
Спустившись въ эту ночь съ лѣстничныхъ ступеней, Флоренса увидѣла, что дверь въ кабинетъ отца была отворена, — не болѣе какъ на ширину волоса, но все же отворена, и это было въ первый разъ. Въ углубленіи мерцала лампа, бросавшая тусклый свѣтъ на окружающіе предметы, Первымъ побужденіемъ робкой дѣвушки было удалиться назадъ, и она уступила этому побужденію. Ея вторая мысль — воротиться и войти въ кабинетъ. Не зная, на что рѣшиться, она нѣсколько минутъ простояла неподвижно на лѣстничной ступени.
Наконецъ, второе побужденіе одержало верхъ надъ ея колебаніемъ. Лучъ свѣта, пробивавшійся черезъ отверстіе и падавшій тонкою нитью на мраморный полъ, свѣтилъ для нея лучемъ небесной надежды. Она воротилась, и почти сама не зная, что дѣлаетъ, но инстинктивно побуждаемая однимъ и тѣмъ же чувствомъ, ухватилась дрожащими руками за половинки пріотворенной двери и… вошла.
Ея отецъ сидѣлъ за столомъ въ углубленіи кабинета. Онъ приводилъ въ порядокъ бумаги и рвалъ ненужные листы, упадавшіе мелкими клочьями къ его ногамъ. Дождевыя капли барабанили въ огромныя стекла передней комнаты, гдѣ такъ часто онъ наблюдалъ бѣднаго Павла, еще младенца. Пронзительный вѣтеръ завывалъ вокругъ всего дома.
Но ничего не слыхалъ м-ръ Домби. Онъ сидѣлъ, погруженный въ думу, съ глазами, неподвижно устремленными на столъ, и глубока была его дума, такъ глубока, что едва ли бы могла пробудить его походка болѣе тяжелая, чѣмъ легкая поступь робкой дѣвушки. Однако-жъ лицо его обратилось на нее, суровое, постное, мрачное лицо, которому догоравшая лампа сообщала какой-то дикій отпечатокъ. Угрюмый взглядъ его принялъ вопросительное выраженіе.
— Папа! папа! — поговори со мной, милый папа!
При этомъ голосѣ онъ вздрогнулъ и быстро вскочилъ со стула. Флоренса остановилась подлѣ него съ распростертыми руками, но онъ отступилъ назадъ.
— Чего тебѣ надобно? — сказалъ онъ суровымъ тономъ, — зачѣмъ ты пришла сюда? что тебя напугало?
Если что ее напугало, такъ это было лицо, обращенное на нее. Любовь, пылаюшая въ груди его молодой дочери, леденѣла передъ этимъ взглядомъ: она стояла и смотрѣла на ыего, какъ мраморный истуканъ.
И не виднѣлось на этомъ лицѣ ни малѣйшихъ слѣдовъ нѣжности или состраданія, не искрилось на немъ проблеска отеческой любви, участія или чего-нибудь похожаго на раскаяніе! Но была однако-жъ какая=то перемѣна на этомъ лицѣ. Прежнее равнодушіе и холодное принужденіе уступили чему-то мѣсто; но чему именно, — Флоренса и догадывалась и не смѣла догадываться. Но она видѣла, или, точнѣе, чувствовала эту перемѣну безъ словъ и безъ имени, и физіономія отца бросала тѣнь на ея чело.
Какъ? Неужели онъ видѣлъ въ ней свою счастливую соперницу въ любви сына, и досадовалъ, что она жива и здорова! Неужели дикая ревность и чудовищная гордость отравили сладкія воспоминанія, при которыхъ бѣдное дитя могло бы сдѣлаться дороже и милѣе для его сердца! Возможно ли, чтобы мысль о сынѣ придавала горечь его взгляду, обращенному на единственную дочь, цвѣтущую красотою, полную счастливыхъ надеждъ въ начинающейся веснѣ своей жизни?
Флоренса не задавала себѣ такихъ вопросовъ, но любовь безнадежная и отвергнутая имѣетъ зоркіе глаза, a надежда замерла въ ея сердцѣ, когда она устремила неподвижный взоръ на лицо отца.
. — Я спрашиваю, Флоренса, чего ты испугалась? Что тебя заставило сюда придти?
— Я пришла, папа…
— Противъ моей воли. Зачѣмъ?
Флоренса видѣла — онъ зналъ зачѣмъ. Яркими буквами пламенѣла его мысль на дикомъ и угрюмомъ челѣ. Жгучею стрѣлой впилась она въ отверженную грудь, и… вырвала изъ нея болѣзненный, протяжный, постепенно-замиравшій крикъ страшнаго отчаянія!
Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядующіе годы! Крикъ его дочери исчезъ и замеръ въ воздухѣ, но не исчезнетъ онъ и не замретъ въ тайникѣ его души. Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!
Онъ взялъ ее за руку холодно и небрежно, едва дотрогиваясь до ея пальцевъ. Потомъ съ зажженною свѣчею въ другой рукѣ онъ новелъ ее къ дверямъ.
— Ты устала, — сказалъ онъ, — тебѣ нуженъ покой. Всѣмъ намъ нуженъ покой, Флоренса. Ступай. Тебѣ, видно, пригрезилось.
Да, пригрезилось. Но теперь эти грёзы прошли, и она чувствовала, что онѣ никогда болѣе не возвратятся.
— Я посвѣчу тебѣ здѣсь на лѣстницѣ. Весь домъ наверху теперь твой, — сказалъ отецъ тихимъ голосомъ, — ты теперь полная хозяйка, Доброй ночи.
Закрывъ лицо руками, она зарыдала и едва могла проговорить:
